Не отрекаются любя. Полное собрание стихотворений - Вероника Михайловна Тушнова
что краденое счастье – тоже счастье,
как ситник краденый – все тот же хлеб насущный,
спасенье жизни неблагополучной.
А может, несравненно слаще даже.
Поверьте, это не в защиту кражи,
но просто я убеждена, что сытый
не представляет, сколько стоит ситный…
«Я мечусь…»
Я мечусь,
как сухой листок на ветру,
неверием в жизнь больна:
а вдруг состарюсь?
А вдруг умру?
А вдруг начнется война?
И вдруг, наконец,
ты отыщешь ту,
лучше которой нет,
и погрузится мир в темноту
на миллиарды лет?
А за окнами – дождь,
дождь в три ручья,
небо в желтом дыму…
Может быть,
я и в самом деле
ничья?
И жизнь моя ни к чему?
Где бы мне
отогреться душой,
куда бы себя девать?
Небо чужое, город чужой,
чужие стол и кровать.
Говорят:
Москва уже вся в снегу,
была большая метель…
Не могу!
Понимаешь ты – не могу
без тебя даже двух недель!
Задыхаюсь в тоске,
сама не своя,
просыпаюсь, от слез слепа…
…Сила моя! Вера моя!
Счастье мое! Судьба!
«Прости, любовь моя ссыльная…»
Прости, любовь моя ссыльная,
прости за то, что молчу,
прости за то, что не сильная
и сильной быть не хочу.
Прости за то, что несмелая,
от беды не уберегла,
и помочь тебе не сумела я,
и убить тебя не смогла.
«Я стою у открытой двери…»
Я стою у открытой двери,
я прощаюсь, я ухожу.
Ни во что уже не поверю, –
все равно
напиши,
прошу!
Чтоб не мучиться поздней жалостью,
от которой спасенья нет,
напиши мне письмо, пожалуйста,
вперед на тысячу лет.
Не на будущее,
так за прошлое,
за упокой души,
напиши обо мне хорошее.
Я уже умерла. Напиши!
Из неопубликованного
«Говоришь ты с горькою печалью…»
Говоришь ты с горькою печалью:
«Разлюбить, забыть тебя не чаю,
оттого что ты пустая, алая,
оттого что помнится былая,
преданная, верная, хорошая,
оттого что это дело прошлое…»
Как же мог ты, как ты смел подумать,
что довольно только ветру дунуть,
и отрады нашей не останется,
и душа моя с твоей расстанется
ради счастья головокружения,
продолжающегося мгновения?
Говоришь ты с горькою печалью:
«Я огонь от солнца отличаю,
мне мешает маленькая малость –
не любовь горит в тебе, а жалость!»
Я тебе на это отвечаю:
«Я огонь от солнца отличаю,
если бы тебя я разлюбила,
ни о чем бы я не говорила,
не оправдывалась, не корила,
ничего бы мне не нужно было…
Сердце разлюбившее – жестоко,
ничего жесточе нет на свете».
«В темных соснах замолчали птицы…»
В темных соснах замолчали птицы,
почернела на реке вода…
Надо бы как следует проститься –
оттого что это навсегда.
Я просила у тебя немного,
жаль, что ты не услыхал меня –
в трудную, далекую дорогу
отпустил без хлеба и огня.
Ничего.
Наверно, так и надо –
не считать оставшихся минут.
Встанет солнце – вечная отрада,
заплутаться – люди не дадут.
Ты себя, пожалуйста, не мучай,
я сегодня очень далеко…
Друг мой добрый,
друг мой, самый лучший,
как тебя обманывать легко!
«Все будто прежде. Чуть-чуть уменьшено…»
Все будто прежде. Чуть-чуть уменьшено.
Дворик в асфальте. Клочки травы.
Дверь отопрет пожилая женщина.
Скажет: – Войдите… Господи! Вы? –
Может, заплачет…
Да нет, едва ли,
чайник поставит, стакан нальет,
скажет: – Давненько же не бывали!
Чаю хотите? Варенье – вот. –
Будет вестись разговор за чаем –
все не о памятном, не о том.
С крыши сорвется воронья стая
черным разодранным лоскутом,
будто тогда…
Закат на обоях,
будто тогда…
Чайника жесть…
И померещится вдруг обоим,
будто бы это – тогда и есть.
«Вагон продрогший и полупустой…»
Вагон продрогший и полупустой,
и первая на той дороге веха –
внезапный запах табака и меха
сквозь воздуха морозного настой,
и первый взгляд – до головокруженья,
и снова неизвестность и движенье,
и свет заката клюквенно-густой.
В сугробах среднерусские холмы,
в тумане сизо-дымчатые дали…
И ничего еще не знали мы,
и все давно уже, конечно, знали.
Тревожная любовь у нас была –
бездомная, вокзальная, дорожная.
Неповторимая, неосторожная,
как захотела, так и повела.
…А все-таки она была, была!
И по сегодня бродит по земле,
тревожа перекличкой паровозною,
февральской вьюгой, праздничной и грозною,
закатной далью, стынущей во мгле.
«А вдруг еще случится чудо…»
А вдруг еще случится чудо,
и ты опять придешь сюда,
где, словно белая посуда,
в пруду осенняя вода?
Ты не сердись за то, что буду
сперва пуглива и грустна.
Ведь, если и свершится чудо,
оно свершится как весна.
Непросто радости пробиться
сквозь толщу боли и обид,
и смех, нахохленный как птица,
еще не скоро зазвенит.
Ведь лес угрюм и пуст, покуда
весна не отогреет лес.
А если не свершится чуда?
А если вовсе нет чудес?
«Все существует – двери, сенцы…»
