Валерий Брюсов - Том 3. Стихотворения 1918-1924
<1920>
«Снова сумрак леса зелен…»
Снова сумрак леса зелен,Солнце жгуче, ветер чист;В яме, вдоль ее расселин,Тянут травы тонкий лист.
Сквозь хвою недвижных елейПолдень реет, как туман.Вот он, царь земных веселий,Древний бог, великий Пан!
Здравствуй, старый, мы знакомы,Много раз я чтил тебя.Вновь пришел, мечтой влекомый,Веря, радуясь, любя.
Я ль не славил, в вещей песне,Запах листьев, ширь полян, —Жажду петь еще чудесней:Милый Пан! я счастьем пьян.
Старый, мудрый, стародавний,Ты поймешь ли в этот день,Что восторг любви — державной,Чем высоких сосен тень?
Что лишь в час, когда ликуемМы от новых страстных ран,Сладко метить поцелуемШерсть твою, Великий Пан!
<1920>
Всадник в городе
Дух наших дней свое величествоЯвлял торжественно и зло:Горело дерзко электричествоИ в высоте, и сквозь стекло;Людей несметное количествоПо тротуарам вдоль текло;
Как звери, в мире не случайные,Авто неслись — глаза в огне;Рисуя сны необычайные,Горели кино в вышине;И за углом звонки трамвайныеТерялись в черной глубине.
И вот, как гость иного времени,Красивый всадник врезан в свет;Носки он твердо держит в стремени,Изящно, но пестро одет:Ботфорты, хлыст, берет на темени,Былой охотничий жакет.
Как этот конь исполнен грации!Его копыт как звучен звон!Он весь подобен иллюстрацииК роману рыцарских времен.Но как неверны декорации,Восставшие со всех сторон.
Здесь, где шумит толпа столичная,Полна всесилья своего,Здесь, где, дымя, труба фабричнаяСтоит — немое божество, —Где стук машин — игра привычная,Ты, выходец, искал чего!
Ты нарушаешь тон торжественныйВсей современности. Гляди:Толпа, смеясь, на зов естественный,Играя, мчится впереди.Что ж! как кентавр, как миф божественный,В былых преданьях пропади!
1920
В вагоне («Душно, тесно, в окна валит…»)
Душно, тесно, в окна валитДымный жар, горячий дым,Весь вагон дыханьем залитЖарким, потным и живым.
За окном свершают сосныДикий танец круговой.Дали яркостью несносны,Солнце — уголь огневой.
Тело к телу, всем досадно,Все, как мухи, к стеклам льнут,Ветер бега ловят жадно,Пыль воздушную жуют.
Лица к лицам, перебранка,Грубость брани, визглый крик,Чахлый облик полустанка,В дым окутанный, возник.
Свет надежды; там, быть может,Ковш воды, студен и чист!Нет, напрасно не треножитПаровоза машинист!
Прежний дым и грохот старый,Духота, что раньше, та ж,Караван в песках Сахары,Быстро зыблемый мираж.
Все песок, пески, песчаник,Путь ведет в песках, в песках.Сон иль явь, ах, бедный странник,Да хранит тебя Аллах!
1920
Болезнь
Демон сумрачной болезниСел на грудь мою и жмет.Все бесплодней, бесполезнейДней бесцветных долгий счет.
Ночью сумрак мучит думы,Утром светы множат грусть,За окном все гулы, шумыЗнаю, помню наизусть.
То, что прежде так страшило,Стало близким и простым:Скоро новая могилаВстанет — с именем моим.
Что ж! Порвать давно готов яЖизни спутанную нить,Кончив повесть, послесловья,Всем понятного, не длить.
Только жаль, мне не дождатьсяДо конца тех бурь слепых,Что гудят, летят, крутятсяНад судьбой племен земных.
Словно бывши на спектакле,Пятый акт не досмотретьИ уйти… куда? — во мрак ли,В свет ли яркий?.. Мысль, ответь!
1920
Возвращаясь
Возвращаясь, мечтать, что завтра,В той комнате, где свалены книги,Этих строк непризнанный авторОпять будет длить повторенные мигиИ, склоняясь у печки к остывающим трубам,Следить, как полудетские губы«Нет» неверно твердят,Как лукавые веки упорноПрикрывают наивно-обманный взгляд,А около,Из-под шапочки черной,Вьются два маленьких локона.
Возвращаясь, мечтать, что сноваЗавтра, под снежным дождем,Как в повести старой,Мы пройдем вдоль Страстного бульвараВдвоем,Говоря о причудах маркиза де Сада,Об том, что мудро таит Кама-Шутра,Об чем исступленно кричал Захер-Мазах, —И будет все равно — вечер, день или утро,Так как вечность будет идти рядом,Та вечность, где живыКаждый лепет счастливыйИ каждый вздох.
Возвращаясь, мечтать о простом,Об том,Что завтра, маленьким чудом,Я снова буду, — я буду! —Тем же и с ней же!Смейся, февраль, колючий и свежий,В лицо мне,С насмешкой тверди о моем вчера!
Ничего не хочу я помнить!В памяти, умирая, простертыВсе прежние дни и ночи,И возле,Окоченели и мертвы,Все утра и все вечера.Февраль! Чего ж ты хохочешь,«А после?» твердя ледяным языком!Что будет после,Подумаем после об том.
14 февраля 1921
«Дни для меня незамысловатые фокусы…»
Дни для меня незамысловатые фокусы,В них стройность математического уравнения.Пусть звездятся по водам безжизненные лилий,Но и ало пылают бесстыдные крокусы.Лишь взвихренный атом космической пыли я,Но тем не менееЭти прожитые годы(Точка в вечности вечной природы)Так же полны значения,Как f (x, у) = 0.Богомольно сгибало страдание страсти,К золотым островам уводили наркотики,Гулы борьбы оглушали симфонией,В безмерные далиПровал разверзали,Шелестя сцепленьями слов, библиотеки.Но с горькой иронией,АнализируяПеременные мигов и лет,Вижу, что миру яБыл кем-то назначен,Как назначены эллипсы солнц и планет.И когда, умиленным безумьем охваченИль кротко покорен судьбе,Я целую чье-то дрожащее веко,Это — к формуле некойДобавляю я «а» или «b».
26 февраля 1921
«Еще раз, может быть, в последний…»
Еще раз, может быть, в последний,Дороги выбор мне дарован,На высях жизни, здесь, где воздухПрозрачной ясностью окован,Где жуть волшебной, заповедней,Где часто на порфирных скалахВ сны без надежд проснуться — роздыхСклоняет путников усталых.
Высок бесстрастно купол синий,Внизу, как змей извивы, тучи,Под ними грива острых сосен,Чу! водопад с соседней кручи…Я ль не над миром, на вершине?И ропщет ветер с лживой лаской;Усни! Довольно зим и весен,Путь завершен, стань вечной сказкой!
Не верю! Посох мой не сломан,И тропы вьют к иным высотам,Чрез новый лог, былых — огромней,Где шумен пчел разлет по сотам,Где легких птиц певучий гомон,Где высь безмерней, даль бескрайней,Где, может быть, припасть дано мнеК твоей, Любовь, предельной тайне!
28 февраля 1921
«В священной бездне мглы архангел мне предстал…»
В священной бездне мглы архангел мне предстал,В его зрачках сверкал карбункул и опал.И вестник вечности сказал мне строго: «Следуй!»Я встал и шел за ним. Все стало сродно бреду.Мы понеслись, как вихрь, меж огненных светил,Внизу, у ног, желтел водой священный Нил,Где ныне барка Ра уже не гнет папирус;Потом меж гибких пальм Ганг многоводный выросНо спал на берегу осмеянный факир;Мелькнул тот кругозор, где буйный триумвирБежал от Августа, в бою палим любовью;И арки, давшие мечту средневековью,Веселье, что творил свободный Рафаэль,Конкистадоров гром и вдохновенный хмель,Маркиз нарядных сон, под звуки менуэта,Когда была вся жизнь беспечностью одета;Кровавый блеск, где был нож гильотин взнесен,Твой пламенный пожар меж битв, Наполеон,Разгары новых войн и мятежей, стихии,Зажегшие векам огни Ресеферии.
Все в диком хаосе взметалось подо мной,И голос слышал я, катившийся волной:«Внемли! Изведал я все таинства Изиды,И то, как, бросив храм разящей Артемиды,Бежали эллины туда, где деял чары Вакх;Как возбуждал вражду в квиритах смелый Гракх,Как с гибеллинами боролись яро гвельфыВ лесах, где при луне играли резво эльфы;Как, океан браздя, Колумб едва не сгиб,Как молча созерцал аутодафе Филипп,И был Эскуриал весь дымами окутан,Как в яблоке закон миров провидел НьютонИ в лагере постиг сознанья смысл Декарт.Как в дождевой апрель (по-старому — был март),В светлице, где сидел недавно сторож царский,Стихам Гюго внимал с улыбкой Луначарский».
Внимая, я дрожал, а вестник мне: «Гляди!»И хартии тогда раскрылись впереди.Гласила первая: я — истина Биона,Чрез меру — ничего! вот правило закона!Вторая: не забудь — я мыслю, ergo sum[23].Но слишком много слов запутают и ум.А третья: сам Гюго сказал: мне рек Всевышний —Искусство в том, чтоб все зачеркивать, что лишне.
3 апреля 1921
