Валентин Бобрецов - Это самое (сборник)

«Переплет потрепан весьма…»

Переплет потрепан весьма,титул выдран – благая весть!..На первой странице зима.Без прикрас, такая, как есть.

Воробьиный скок. Скрип лопат.Действо ухарское, хоккей.Блики утлых коньков слепятстаричка, что молвя «кхе-кхе»,

тычет клюшкой в мерзлый песок,удивлен ото всей души:– То ли я чересчур уж плох,то ли дворники хороши…

Нагляделся. Перелистну —не затем эту книгу брал,чтоб читать страницу одну.На другой… типографский брак?..

в той же клинописи когтейворобьиный январский снег.Лёд и люди – точно как те,что на первой. Да и на всех —

до мерцающего во тьмеэпилога, когда лунапо-иному осветит мнефакты белой книги окна.

Портрет тридцатитрёхлетнего

Ну а дале, старче,жевание крох.Проживанье сдачис 33-х.

Ужин в ресторане,завтрак на траве.Легкость в кармане,тяжесть в голове.

Борода в клочья,алые очи,синие уста…Боже, что за харяглядит из зазеркалья,словно со креста?

«И снова над осеннею землёю…»

Ордер этотВ охапку.В распределитель путь.Получил я там – летом! —ШапкуКотиковую,Не какую-нибудь!

И снова над осеннею землёю,сырая и закисшая слегка,овчинка неба, траченная молью,повисла, полы окунув в снега.

Глаза поднимешь: Боже, что за пакля! —Торчит клоками серое руно.Болотиной баранья шерсть запахла.Однако, полагаю, всё равно —

когда и ветер, и мороз без шутоквозьмутся за своё, тогда, к весне,наверняка подсохнет полушубоки, думаю, окажется по мне.

Памяти В. М.

Смерть – гордая сестра.

1

Трепетные двадцать,и у ног весь мир…Хватит забываться,зеркало возьми!Жизнь моя, сестрица,что там, погляди?Трепаные тридцать,все из рук летит.

Возразишь, поднявшиперст с кривым ногтём:– Но упорством нашимопыт обретен!..Только этот опытрадости принесстолько, сколько хобот,выросший, где нос.

Не играй ресницами,глазки не строй —где тебе сравнитьсяс младшею сестрой.Той, что год от годакраше да милей,прямою и гордой —словно не моей.

2. Миф о циррозе

Течением времен,стечением светилон был приговорени сослан на Этил.

Там жалок был и сир,плененный полубог.А правый бок пронзилдвуглавый голубок.

3

Ты везде был первый, даже здесь.Даже тут, средь неживого леса,где еще блестит на свежих срезахзимней флоры крашеная жесть.

Вот снегирь публично освисталтемное двуногих оперенье.Вот взошла – не светит и не греет —четырёхконечная звезда.

Вот и всё… который раз В. М.на листе постылом справа, с краю,вывожу – и руки опускаю.Господи! Теперь – кому повем?!

Хандра

Я – как незваный гость. Хозяйкою – она.Меж тем луна зажглась, в дыму едва видна.

Сидим и курим. Час. Другой сидим. Часы,те, что обычно мчат, медлительны, как сыч.

Я знаю, что к утру её осилит сон.Но одолеть хандру хочу сейчас и сам:

– А не пора ли вам? – гляжу на циферблат…Ну а она: – Диван, – смеется, – узковат…

– Нет, – горячусь, – меня вы поняли не так!..– Так, – говорит, – но я весьма ценю ваш такт!..

– Так ли, не так, но что мне, милая, до вас?Вот дверь. А вот пальто. Ступайте. Бог подаст.

– Голубушка, а ну живей, не копошись!..Я в дверь её гоню. Она в окошко – шасть!..

«На свет явившись головой вперед…»

На свет явившись головой вперед,вперед ногами белый свет покину.Но тот смертельный номер-кувырокя выполнил всего наполовину.О квас, перекрестившийся в крюшон!О толокно, посыпанное перцем!Но знаешь, я и сам себе смешонв желании казаться европейцем!Когда, пройдя от готских шалашейдо кружевных готических игрушек,лишь луковицу византийских щейна дне своей тарелки обнаружу.Куда мне – лаптю, клюкве, русаку!Ведь я, как ни ряжусь Сюлли Прюдомом,но протушившись в собственном соку,закончу Богом или Желтым домом.

«Когда я, опустивши руки…»

Когда я, опустивши руки,уткнулся в стену, зол и вял,звонок раздался. Голос в трубке…Он никуда меня не звал.

Не утешавший, не коривший,полузабытый голос былтаким, как будто говорившийстоял в конце моей судьбы.

И знал мой крест: жевать мякинуи чтить синицу в кулаке.И знал, что ничего не кину,и что не кинусь ни за кем.

Смочивши губку эликсиром,собрав нательного тряпья,негромко: – Это ты? – спросил он.И я ответил: – Нет, не я…

«Свет на зелени светозарен…»

Свет на зелени светозарен,изумруд в серебре, ноябрь.Только – даже снам не хозяин —как ты смел посягать на явь!Руки прочь! Не ведаешь разве,сотрясая основы основ,что и в собственном Сонном Царстветы всего лишь смотритель снов…

«Мне снилось: в захолустном кинозале…»

Мне снилось: в захолустном кинозале,в залузганном, под смех и всхлип дверной,я слушал фильм с закрытыми глазамии жизнь свою смотрел, как сон дурной,и порывался встать, когда валторназвала туда, где ирис и левкой, —о как я не хотел прожить повторномой чернобелый, мой глухонемой,что был затянут, как канава тиной,и, как канава эта, неглубок…Но жизнь свою проспав до середины,я на другой перевернулся бок.И снова сплю. И сон другой мне снится,тот, чаемый давно и горячо:как будто я освободил десницуи почесал затекшее плечо.И вот красивый, тридцатитрехлетний,и меч, и крест пихнувши под скамью,я сладко сплю, как казачок в передней,и авиньонскому внимаю соловью.

Осьмнадцатый век

1

Вплетает, что ни день,искусник-водометзлатую канительв белесый небосвод.

Что ночь, то фейерверкв падении косомльет яхонты на мех,рубины на виссон.

Усердно коренясьво глубь чухонских глин,хотя и занят князьпостройкою руин,

но крыши над главойприлежных поселянсоломою златойвзор княжий веселят.

2

Какие высокие сводывозвел нам осьмнадцатый век,столетье единой свободы,к которой готов человек;не той, что внушает надежды,а царства купает в крови, —свободы – от нашей одежды,свободы – для нашей любви.

Однако я слогом высокимувлекся. Пускай не любви.Лукавым он был и жестоким —изменой ее назови.Иль в честь той Блудницы Великой —на пышных плечах горностай —утехой, амурной интригой —как хочешь, ее называй.

Но тьма воспаленной Европыв высокое льется окно.И наши убогие робылежат в беспорядке у ног.Изменой, утехой, усладой —как хочешь… но полнится стихи медом круглящихся лядвей,и солью предплечий твоих.

А впрочем, я снова съезжаюна оды возвышенный слог.Как будто резец над скрижалью,а не карандаш да листок.Но как высоки эти своды!Пред ними все стили низки,когда кроме этой свободы,не высмотреть в мире ни зги.

3

Ты победил, Галилеянин.

Все умерли. Подумай только, все!Никто не спасся. О, какая силазаключена в чудовищной косе,что не головки лютиков скосила,но головы! И меж пустых, никчемныхвроде моей (еще не снесена), —те, чьи парсуны в рамах золоченых,а имена – в томах Карамзина!Не глядя в лица, всем дала по шеям.И вот на казнь похожая войназакончилась всеобщим пораженьем.

Однако меж побитых был одиннам явленный, должно быть, для примера.Единственный, Который Победил.Хотя никто не знает, только Вера.

Север

1

Равноубыточными оказались тутГосподен промысел и промысел рыбачий:и в избах опустевших, и тем пачепо берегу – не на одну версту,где ладии, гниющие вверх дном,и храм, откуда выперли Исуса,напоминают о других ресурсах.А стариков стращают Судным днем…

2

Там юность, зрелостью не став,впадала в старость, как ручей в болото.А гнев Господен в тех сомнительных местахсидящего на кочке Лотаиспепелял…И я там был. Гулял.Из чертова копытцапил мертвую —и всё никак не мог напиться…

3