Сергей Рафальский - За чертой

Конец

Под вальс кружится карусель,стрелки с небрежностью натужнойникак не попадают в цель,в которую попасть им нужно.Перед ленивой детворойзлой клоун шутит небогато,и стынут черной пустотойглаза у дамы бородатой.А там, где побойчей фонарь,встречает всех улыбкой влажнойРахиль, а, может быть, Агарь,вступившая на путь продажный.И кажется — все решено,все выточено, как стальное —и внукам правнуков дановсе то же счастье площадное.Икая звонко в дискантах,низами подвывая чинно,уже в бесчисленных веках,как инвалид на костылях,пойдет, хромая, вальс старинный.И тот же будет ржавый звук,что где-то в глубине органа,средь романтических потугпорой проходит зло и странно.И — даже — вдруг не смолкнет он,но, победив аккордеон,крепчая, заревет трубойфинальнойнад этой бывшей ложью бальной,над этой правдой площадной —его архангельский сигналне остановит карнавал.И будут выстрелы стучатьвсе в той же вялой перестрелке,и клоун будет подвигатьчасов рисованные стрелки,и девушка не закричит,не зарыдает,и лев из клетки зарычит,но никого не испугает.И лишь пирожник прям и прост —и нос, как нос, и средний рост —в середке прянишных сердецусердно выведет: КОНЕЦ.

Явление

«Было четыре белых коня,а теперь сорок четыре лошадиных сил,но вы узнаете меня?»Улыбкой толпу Он спросил…И неудержимов новый свергаясь век,город огромней Римасыплет из окон бумажный снеги ревет громче бури,громче пушечного салюта:«Ave caesar!Morituri te salutant!»

Эмигранты живут на чемоданах,заседают в Кремле коммунисты,загорелся, как факел смолистый,облитый напалмом вьетнамский солдат……А в Париже — толпа в ресторане.Чтоб тоску бытия превозмочь,пьют и едят,вифлеемскую празднуя ночь.И ничье не встревожит сознанье,что в поселке почти без названьяв избенке негожейна грязной рогожеиной зачинается Век:сосет кулачонки сжатые,пучит глаза голубоватыеНовый Сын Божийпредсказанный Сверхчеловек.

«Посмотри! Посмотри!»И, взглянув за рукой сумасшедшего,сиделка упала в обморок.Она видела:вихря зари с неба сшедшего,взрыв невиданный мир обволок,и, пронзая раскаленные туманы,средь клубами взметнувшихся тучсходил Безымянный,как луч.А под ним распадалось,тлело,трескалось и разрывалось.…И над сиделки бесчувственным телом,подавляя ненужную жалость,с жестом античного поэтасказал сумасшедший:«Конец света!».

Призраки

День задохнулся, как повешенный,стихает гуд автомобилевый,и в этот час все судьбы смешаны,все вновь живет, чем прежде жили вы.Ну что ж, мечта! Давай, наваливай!Поменьше барахла серийного!Хочу быть веткой попугаевойу Козерога малярийного,или горой пустого острова,где клады многие закладены,и у желтеющего остоваугадываешь зубы гадины,или корветом под тайфунами,чтобы — найдя затон атоловый,гавайскими утешен струнами,менять любовь на медь и олово,иль где-нибудь у точки полюса,под шкурами оледенелымиплетеной лыжей шаркать по лесуи в горностаев метить стрелами,или параболой ракетовойстремглав свалившись в бездну лунную,увидеть сны не мира этого,услышать музыку бесструнную!О, романтические призраки!Для вас иной взадох торопится,сигая щукой из реки,в амбаре слов на ритм охотиться,чтобы стихами-клоунадамипленять любителей копеечных,и, разливаясь канареечно,еще при жизни пахнуть ладаном…

Период

Как старый облезлый чиж,махнувший лапкой на волю давно,которому в клетке уже и не больно,которому все равно,все невозвратно —завидев солнечные пятнапо обоямчувствует себя героемдня,и — глядишь —начинает посвистывать невольно,условную подругу маня —так потерявший нить Ариадныв лабиринтах судьбы поседевший поэт,проснувшись утром,вместо французской зимы отвратной,в белом безмолвии мудром,в разгульных снежных круженияхнад уездным городом Клямаром —забывает об артритах и давлениях,молодеет на сорок лети даже пытается петьс цыганским угаромфальшиво, но бойко(продолжая еще молодеть):«Гайда, тройка!..»и сам убеждает себя, как с амвона,что прием-то не так уж глуп:ведь упали же стены Иерихонаот иудейских труб!

Двойник

Знаешь ты, что мы друг в друге — я в тебе и ты во мне,вот ты шел гулять с подругой и прижал ее к стене,прижимаешь и целуешь, и ласкаешь кое-как —это я, мой друг безвестный, это всех нас общий знак!И в твоих касаньях стыдных, в сладкой похоти плотскойнаших грубых, незавидных чувств и судеб общий строй.И когда меня не станет, и когда и ты умрешь,кто-то третий прочно станет в строй, в котором ты идешь,и не важно, чем отличен, но важнее, чем похож,будет жить, как я когда-то, и как ты теперь живешь.

Утомленный, ты зол и печален,и дни твои скучно бредутв бесперспективные далии обессмысленный труд.Но вот над работой склонясь,беря карандаш или нож,вдруг сам почему не знаешь —так звонко свистишь и поешьи по неизвестной причине,закончив свой день трудовой,сквозь вечер льдяной и синий,как в праздник, идешь домой…Может быть, оттого, этот день отметив,как рассветный туман, отступает тоска,что где-нибудь — на далекой планете —девушка целует твоего двойника?..

Где-нибудь под небом непохожим,на планете непохожей, твой двойниктак же любит женщин светлокожих,так же в жизни одинок и дик.Тоже видел милость и немилость,верил правде духа своего,тоже ничего не получилосьиз надежд неистовых его.Так же в час — быть может, что случайныйили предназначенный как раз,в никуда — или глухие тайны —он уйдет, не опуская глаз.Так же знает, что, как жизнь, бессмертен,средь иных равнин или высот —как приказ в заклеенном конверте —наш двойник судьбу всех нас несет.

Горы

Когда над вершиной снежнойполдневный июль сияет —мне кажется:я молюсь Богуи Он меня слышит и принимаетсо всей моей жизнью грешной.Мне кажется:к счастью дорогаведет безошибочно прямо,Мне кажется:мир — это замоки я на его крыше,а сердце птицей взлетает,себя теряя,еще вышев небо Рая.

Что не удается ни картинам, ни краскам цветного снимкаи что сам понимаешь едва ли и еле —отчего так волнует голубая горная дымканад ракетами в небо направленных елей?И хочется петь, и лететь, и молиться,возможность без имени нежно тревожит.Как будто все это было, а теперь только снится,но сердце когда-то всему изменило,в сомненьях устало, в разлуке остыло,измену простилои стало не то же……Но сердце забыло и вспомнить не может…

Высоко, на скале орлиной,над ущельями, над долиной,над блистаньями ледниковыми,над вечерними просторами лиловыми —стать легко, как будто бы взлетая,у предельного обрывистого края,растворяясь в золотом эфире,вспомнить все, что было в этом мире,вспомнить все, чему уже не сбыться,надо всем без горечи склониться,не благодарить и не молиться,но с улыбкой, глаз не закрывая,в свет шагнуть с обрывистого края.

Экзистенциальные сонеты