Сергей Рафальский - За чертой
Матросы
В срамном притоне пьяные матросыот смеха плачут, глядя сквозь стекло,как тощий ослик тучной негритянкеогромный хрящ вставляет под живот.А юнга видит нимб златоволосый,глаза сирены, сказочную плотьбогатой и надменной англичанки,что никогда не смотрит на него.Когда выходят — дымный воздух розов,в заре звезда еще совсем живая,как будто Вечный, небо закрывая,сквозь ставни Рая смотрит на матросови в чепухе земной благословляетто, что один, быть может, понимает…
Павлин
Покрыв обноском бывшей зеленихолмов осенние бока,день, айсбергом иного времени,плывет, качаясь в облаках.Дождь каплет вяло, неустойчиво.Перестает. Не знает сам.И рыщет смерть вслед гона гончегопо переселкам и межам.А заяц, ушки намакушкены,под кочкой, притаясь, лежит,и золотая осень Пушкинаего никак не ублажити не утешит, что с дыханиемс востока веющим слегка,в глухой истоме увяданияна дно немого ручейка,морозные почуяв лезвия,кровоточат листы осин……Но вот озябшим мелколесиемпроходит чуткий господин,и ложь манерная поэзиихвост распускает, как павлин.
Маргарита
Лакеям снятся — леди и принцессы,во сне девчонок хрыч горбатый видит,тяжелый хам — мещанство ненавидит,а греховодник — не пропустит мессы…Но прямо в цель бьет ум лукавый Беса.Он знает, кто в какой достойной свите,кто служит Астарот, а кто — Киприде,из-за деревьев кто не видит леса…И вот — без отблесков и ада, и эдемаздоровье глупости и кротость доброты,а тело крепкое — не мясо для гарема,не тема пресная музейной наготы,в снопах волос — ржаной мужицкий август……«Она вам нравится, любезный доктор Фауст?»
Розы
«Как хороши, как свежи были розы…»
Растерянный и опустевший садпод низким небом в облачном заторе.Кроваво-красные, как мясо — на забореРазвесил листья вялый виноград —как будто лета неостывший трупздесь растерзали ранние морозы…И ты сказала поутру,едва удерживая слезы:«Ах, не к добру!Нет, не к добрутак доцветали наши розы!» —И вспомнились иные дни,иные грани жизни сирой —снега, вечерние огнинад нашей Северной Пальмирой.А вне утех ее блажных,как небо без конца, без края,в глубокой мгле морозной тишинычего-то ожидая, что-то зная,о чем-то смутно, смутно вспоминая,недвижная, глухонемая,спала она — страна родная.Казалось — не подымет век!Пока мужичий сон ей снится,серебряный дворянский векбеспечно доживет Столица.Пришелся он не ко дворунам, скифам, грубым, плосконосым. —Нет, не к добру,ах, не к добрутак доцветали эти розы!
Желтоглазый
На пустыре мороз колючей,палючей солнце, ветер злей.Там пенится бурдой вонючей,средь искалеченных вещей,как бы зачумленный ручей.Но среди гнили и проказына опозоренной землецветок раскрылся желтоглазыйв тепле весеннем осмелев.Такой чудесно непреклонный,на гадком мусорном горбеон подымает лист зеленый,как вызов миру и судьбе,как зов к надежде и борьбе.Так ты, в чистилище унылом,где измельчало все, что было крупным,где от стихов разит душистым мылом,а от людей — распадом трупным,кривым судом, чужим грехомпридавлен, как обвалом горным,могильным выходцам тлетворнымтвердишь упрямо о живом…
Сочельник
Все торопливей дни мои текут,бессмысленным журчанием минут,а вслед спешат недели и года —и вот вся жизнь уходит в никуда.Нет больше стоящих дорожек, ни дорог —но, хоть жестокий подведен итог,брожу, как призрак, по бесплотным днями все ищу — чего, не знаю сам:решенья ли загадок и проблем,провала в Ад или дорог в Эдем,еще никем не выдуманных строфиль грохота вселенских катастроф?..… А может быть, чтоб в ночь под Рождествовновь посмотреть из дома своегона белый сад, на снежный хоровод,на санные следы возле ворот…А в комнатах — блаженная теплынь,почти Россия и почти Волынь —там собрались из далей (иль могил)все, с кем встречался и кого любил.Высокой елки свечи зажжены,все гости веселы и шутки всех умны,и глубина зовущих польских глазпорой, как черный заблестит алмаз.И вот покажется, что сбыться может вновьвесенней сказкой первая любовь,что спит под снегом русский Вифлеем,а лет ужасных не было совсем.
Ностальгия
Отчего ты пришла ко мне ночью во сне, Марина?Я тебя не любил, о тебе я не вспомнил, ложась,но сегодня весь день я ношу, как цветок, эту нашу небывшую связь,теплых губ твоих влажность и вкус апельсина.Отчего разыгрались, как школьники, шалые сны?Равнодушно чужие,только шапочно знались мы там, в позабытой апрельской России,и что-то припомнилось вдруг от парижской весны.Не страсть, не любовь… Но чудесно горит невозможное пламя,будто тень мотылька над эскизом условных цветов,будто в люстре стекляшка, что вдруг заиграла огнямисреди свеч незажженныхот чьих-то случайных шаговв покоях пустых и сонных…
Ярмарка
На исполинском древке,ветрам попадая в шаг,как юбка гулящей девки,мотался флаг,а с неба, где гнили остаткинедоеденных солнцем туч,в ней шарил какой-то гадкий,откровенно развратный луч.Но ярмарке что за дело,чей на небе чудит век —вспухало, как тесто, и прелоМножество — Человек.И, спотыкаясь на лампе со свистом,надрывался во весь вольтажгромкоговорителя речистогорекламный раж.Терзая механическую лиру,обещал он Городу и Миру:холодильник, заткнувший за пояс полярный мороз,транзистор, способный и мертвых поднять из могилы,даже зубы вырывающий пылесос,даже совесть моющее мыло,перманентное чудо — в машине для стирки белья,столовый сервиз из пластмассы версальней фарфоровых —все для дела, уюта, забавы, жилья —для каждого пола, для всякого норова.И, в это богатство вещноеупав, тонуло, как в жирном иле,все то вечное,чем люди когда-то жили.И хотя современное многим не нравилосьпо сравнению с духовным прошлым —каждый, как правило, предпочиталоставаться пошлым…
Орфей
Вновь на пороге Рождество.С востока холод неустанный.Опять на грех и торжествопокрыли площадь балаганы.Ты видел ярмарку не раз,в нелюбопытстве русской лениидешь, не подымая глаз,средь всех соблазнов и прельщений.И, мимоходом заглянувна Колесо Судьбы шальное,уже готовишься нырнутьв свое привычно бытовое.…Но вдруг антракт на шумной площади:нарочно или невзначай,прервали кукольные лошадигалоп манежный в детский рай.И с видом праведных Привратник,хоть в доску пьян,хозяин силится к рукам прибратьзабунтовавший балаган…А ты, с надеждой неизлеченной,глядишь, лелея торжество,что, может быть, все искалеченои не поправят ничего,что все они тоску таят,ее весельем прикрывая,что на изнанке бытиянаписана судьба иная,что нарастает ураган,что жертву мести беспощаднойкакой-то дикий Великануже высматривает жадно.Он ищет слуг и палачей,и взгляд его разит и сушит…И тщетно в пестрый мир вещейхотят пустые скрыться души —их ночь проходит — поздно, поздно!В небе звездномна лунном циферблате часприблизил срок исчезновеньядля нежити… На этот разим нет спасенья….И видишь ты, дух затая,как балаганную тревогустремительно несет к порогусовсем иного бытия.И шепчешь про себя — «добро»!и осенен тоской безликой,нисходишь в душное метро,как бы Орфей за Эвридикой.
Конец
