Генри Лонгфелло - Эванджелина
III
Возле реки, под сенью дубов, оплетенных узоромМха серебристого и колдовскими цветками омелы,Той, что друиды срезают на святки ножом ритуальным,Уединенно стоял бревенчатый дом скотовода.Срублен и слажен он был из ровных стволов кипариса,Слажен красиво и крепко; и вкруг его пышно разроссяБлагоухающий сад, наполненный вешним цветеньем.Розы и виноград обвивали большую верандуНа деревянных изящных столбах, под тенистою крышей.Где, пролетая, жужжала пчела и мелькали колибри.Неподалеку от дома стояли в саду голубятни,Эти приюты любви, с ее беспрерывною сменойТо воркованья и неги, то пылкого единоборства.Всюду была тишина. Еще золотилось над лесомПозднее солнце, но дом уже скрыло прозрачною тенью.Дым из каминной трубы поднимался столбом сизоватымИ в вечереющем воздухе медленно, нехотя таял.С той стороны из садовых ворот выбегала тропинкаИ сквозь дубравы зеленые вдаль уводила, в просторыПрерий бескрайних, где в море цветов тихо солнце садилось.Там, где встречались леса с прибоем цветущих прерий,На жеребце темногривом, в испанском седле с катауромДюжий пастух восседал, загорелый и широколицый.Он был в куртке и крагах из кожи оленьей. ГляделиЗорко вокруг, по-хозяйски, глаза его из-под сомбреро.Неисчислимое стадо коров и быков безмятежноВ сочных травах паслось, вдыхая прохладу тумана,Что поднимался с реки и вокруг расползался по лугу.Поднял пастух не спеша рожок на ремне и, всей грудьюВоздух набрав, протрубил. Далеко, и протяжно, и звучноЭхо сигнал разнесло по влажной вечерней равнине.Разом множество белых рогов поднялось над травою,Словно вскипели бурунами волны враждебного моря,Замерли, поколебавшись, — и с ревом помчались все вместеВ прерии, сделавшись вскоре лишь облаком на горизонте.К дому пастух повернулся, и вдруг за воротами садаОн увидел священника с девушкой, шедших навстречу;Спрыгнул с коня — и бросился к ним, изумленно воскликнув,С бурным восторгом старым друзьям раскрывая объятья.Тут они в пастухе кузнеца Базиля узнали.Радостно встретил гостей он и в сад их повел. Там, в беседке,Розами пышно увитой, пустились они в разговоры,Спрашивая, отвечая, перебивая друг друга,То улыбаясь, то плача, то погружаясь в раздумья.Между тем Габриэль все не шел; и сомненье закралосьВ душу девушки. Сам же Базиль, заметно смущенный,Задал вопрос, помолчав: «Плывя через Ачафалайю,Разве не встретили вы челнок моего Габриэля?»Эванджелина при этих словах словно вся потемнела,Брызнули слезы из глаз, из груди ее вырвался возглас:«Как?! Он уехал?» Припала к плечу кузнеца, и все горе,Что накопилось в душе, излилось в рыданьях и стонах.Добрый Базиль постарался ответить как можно беспечней:«Не огорчайся, дитя! Он только сегодня уехал.Эх, дурачина! Оставил меня одного с моим стадом.Очень уж сделался он беспокоен в последнее время,Стало ему невтерпеж это тихое существованье.Думая все о тебе, беспрестанно томясь и тоскуя,Не говоря ни о чем, кроме вашей несчастной разлуки,Он до того надоел и наскучил и юным и старым,Даже и мне, что в конце концов я надумал отправитьПарня в Адайес, чтоб мулов помог там сменять у испанцев.После по тропам индейским он двинется в горы, на запад,Мех добывая в лесах и бобров промышляя по рекам.Не унывай же, дитя! Мы влюбленного скоро догоним.Против теченья плывет, бежит от судьбы непреложной.Встанем завтра с алым рассветом и пустимся следом,Чтобы настичь беглеца и в нежную ввергнуть неволю».
Тут от реки донеслись смех и шум, и тотчас показалсяСтарый Мишель-музыкант на руках у приплывших акадцев.Здесь, под крышей Базиля давно он, как бог на Олимпе,Жил без скорбей и забот, одаряя лишь музыкой смертных.«Слава Мишелю! Ура веселому сердцу!» — кричалиЛюди, с триумфом неся музыканта. Отец преподобныйС Эванджелиной пошли им навстречу, усердно и пылкоСтарого друга приветствуя и вспоминая былое.А восхищенный Базиль, узрев земляков и соседей,Руки жал, хохотал, и мамаш обнимая и дочек.Переселенцы меж тем не могли надивиться богатствуБывшего их кузнеца, угодьям, скоту и хозяйству,Важному виду его, рассказам о климате, почвеИ о степях, где пасутся на воле стада без хозяев.Каждый думал в душе, что и он обустроится так же.Вот они поднялись по ступеням и через верандуВ дом вошли, где уж в столовой давно дожидалсяУжин Базиля. Уселись, и тут началось пированье.
Было в разгаре веселье, когда внезапно стемнелоИ в тишине, озаряя равнину серебряным светом,Месяц взошел и звезды зажглись. Но светлее сиялиВ свете домашних огней улыбки за дружеским пиром.Сидя в возглавье стола, щедро пастух добродушныйСердце друзьям изливал и вино разливал не скупее.Сладким набив табаком нэкитошским любимую трубку,Он задымил и к гостям обратился с такими словами:«С добрым прибытьем, друзья! Окончились ваши скитанья.Может быть, новый ваш дом окажется лучше, чем прежний!Нету здесь лютой зимы, что кровь леденит и морозит;Нет каменистой земли, приводящей пахаря в ярость;Как под килем вода, здесь податлива почва под плугом.Круглый год апельсинные рощи цветут, а трава вырастаетЗа ночь выше у нас, чем за все канадское летоЗдесь стада полудикие вольно средь прерий пасутся;Здесь для каждого вдоволь земли и лесов в преизбытке:Были бы руки, топор — так будет и дом деревянный.Если же выстроен дом и желтеют созревшие нивы,То никакой вас английский король не изгонит отсюда,Не украдет ваших стад, не спалит жилищ и амбаров!»Тут, пустив из ноздрей свирепое облако дыма,Грохнул он по столу своим кулаком заскорузлым,Так что вздрогнули гости, а Фелициан преподобныйНе донеся понюшку до носа, застыл удивленно.Но успокоился храбрый Базиль и шутливо закончил:«Только, друзья, берегитесь гуляющей здесь лихорадки!Это не то что наша простудная хворь, от которойВылечишься, паука в скорлупке привесив на шею!»Тут голоса донеслись от дверей и шаги застучалиНа деревянных ступенях крыльца и открытой веранде.Это креолы пришли и акадские переселенцы —Все соседи Базиля, которых созвал он в тот вечер.Радостной встреча была земляков и приятелей старых.Даже и те, что досель чужаками считали друг друга,Встретясь в изгнании, сразу себя ощутили друзьями,Объединенными узами общей далекой отчизны.Но долетевшие к ним из-за перегородки напевыСкрипки Мишеля, задорные звуки знакомых мелодийВсе разговоры прервали. Как дети, мгновенно увлекшись,Дружно они отдались стихии кипучего танца,В вихре головокружительном мчась, и кружась, и качаясь,В водовороте веселья, в плеске мелькающих платьев...
В это время пастух и священник, усевшись в сторонке,Речь завели о прошедшем, о нынешнем и о грядущем.Эванджелина стояла в оцепенении. ПамятьВ ней пробудилась, как будто с музыкой скрипки нахлынулВ душу ей гул океана — и невыразимой печальюВсю переполнил; и в сад незаметно она ускользнула.Ночь была чудной. Над черной стеною дремучего леса,Кромку его серебря, поднималась луна. ТрепеталиБлики дрожащего света на ряби реки полусонной, —Словно мечты о любви в одиноком тоскующем сердце.Души ночных цветов изливали вокруг ароматы,Чистые эти мольбы и признанья. И ночь проходила,Как молчаливый монах, своею стезей неуклонной.Так же и сердце девушки полнилось благоуханьем,Так же его тяготили тени и росы ночные.Лунный магический свет томил ее — и сквозь ворота,Мимо огромных и смутных дубов, стороживших дорогу,Вышла она на границу бескрайних таинственных прерий.Тихо лежали они, облитые лунным мерцаньем,И светляков мириады сверкали средь трав полуночных.Над головой ее звезды, как искры божественных истин,Миру светили, но мир перестал чудеса! удивляться, —Разве когда в небесах ослепительно вспыхнет комета,Словно рука, что огнем на стене начертала: «Упарсин».Так одиноко, меж звездами и светляками, бродилаДевушка и восклицала: «О Габриэль! О любимый!Ты так близко — когда же тебя наконец я увижу?Ты так близко! — когда ж наконец я услышу твой голос?Ах, сколько раз твои ноги по этой тропе проходили!Ах, сколько раз твои очи глядели на эти деревья!Ах, сколько раз, возвращаясь с работы, средь этой дубравыТы ложился в траву и меня представлял в своих грезах!Скоро ль смогу я увидеть тебя и обнять, мой любимый?»Вдруг возле самой тропинки жалобный крик козодоя,Словно лютня лесная, послышался — и за опушкойВновь повторился — все дальше и дальше — и смолк среди чащи.«Жди! — прошептал ей дуб, как оракул из темного грота,И, дальним эхом вздохнув, откликнулись прерии: «Завтра!»
Утро пришло; и цветы омыли своими слезамиСветлые солнца ступни и кудри его умастилиЧистым своим благовоньем из маленьких чашек хрустальных.«В добрый час! — промолвил священник с крыльца. — ВозвращайтесьС блудным сыном измученным и с неразумной невестой,Что, заснув, пропустила приход жениха. До свиданья!»«До свиданья!» — ответила девушка и, улыбаясь,Вместе с Базилем сошла к уже поджидавшей их лодке.Так с лучезарного утра надежд началась их дорога,Их погоня за тем, кто вперед уносился, гонимыйЯростным ветром Судьбы, как увядший листок над равниной.День и другой миновал, и не скоро еще удалось имСлед беглеца разыскать средь озер, и лесов, и потоков;Много дней миновало, но лишь ненадежные слухи,Словно шаткие вехи, вели их по дикому краю.И наконец в испанском селенье Адайес, в таверне,Путникам изнеможенным поведал радушный хозяин,Что накануне в компании всадников, с проводникамиВыступил в путь Габриэль и умчался дорогою прерий.
IV
