Генри Лонгфелло - Эванджелина

Генри Лонгфелло

Эванджелина

Вступление

Темен девственный лес. Шумящие сосны и кедры,Мохом обросшие, в темно-зеленых своих одеяньях,Словно друиды стоят, величаво и скорбно вещая,Словно певцы в старину, с бородами седыми по пояс.Слышно, как неподалеку грохочет прибой океана,Низким горестным гулом вторя стенанию леса.

Темен девственный лес. Но где же сердца, что здесь билисьИ трепетали, как лань при звуках спешащей погони?Где под соломенной кровлей дома поселенцев акадских,Жизнь которых текла не спеша, как река среди леса, —Вместе с земными тенями образ небес отражая?Стены разрушены, нивы заглохли, и люди исчезли,Словно рассеяны бурей осенней, взвивающей в воздухПрах и листья, чтоб их унести и развеять над морем.Ныне от славной деревни Гран-Прэ лишь преданье осталось.

Если вы верите в силу любви терпеливой и долгой,Если вы верите свято в преданность женского сердца,Слушайте грустную повесть, звучащую в шелесте сосен,Слушайте Быль о Любви в Акадии, крае счастливых.

Часть первая

I

В благословенной Акадии, на берегах бухты Минас,В уединенной тиши посреди плодородной долиныСкрылась деревня Гран-Прэ. Луга, простираясь к востоку,Имя давали селенью и тучные пастбища стаду.Дамбы, насыпанные руками крестьян, преграждалиПуть бушующим волнам прилива; но в должное времяШлюзы впускали море гулять по зеленой равнине.К югу и к западу были сады и широкие нивы —Льна и злаков посевы; а к северу — лесом заросшийГорный массив Бломидон поднимался; там, на вершинахТучи свои расставляли шатры, и морские туманыВниз глядели, не смея спуститься к счастливой долине,Где, средь угодьев своих, лежала деревня акадцев.Срублены были дома в ней из кедра и крепкого дуба —Так, как крестьяне в Нормандии строили испокон века.Крыши двускатные, сильно вперед выдаваясь,Дверь защищали от ливней и тень у порога давали.Там, вечерами, когда заходящее летнее солнце,Свет последний даря, золотило вертушки на крышах,Женщины в белоснежных чепцах и передниках пышных —Алых, зеленых и синих — сидели за пряжей, готовяЛен для ткацких станков, чей стук, из домов раздаваясь,С ровным жужжанием прялок сливался и с девичьем пеньем.С важностью сельский священник по улице шел, и детишкиИгры свои прерывали, когда он протягивал руку,Чтобы благословить их, — и робко ее целовали.Жены и девы вставали с его приближеньем, усердно Кланяясь пастырю. С поля домой возвращались мужчины;Солнце гасло, и сумрак густел над землей. С колокольниБлаговест проникновенно звучал, и над каждою крышейКак фимиам, воскуряемый к небу, струей поднималсяДым голубой очага, как символ довольства и мира.Так в простоте и любви акадские жили крестьяне,Жили в любви они к богу и людям, не зная ни страхаПеред тираном, ни зависти, этой проказы республик.Не было нужды у них в замках и засовах. ЖилищаВечно стояли открыты, как и сердца их владельцев;Самый богатый там жил как бедняк, самый бедный — в достатке.

Чуть в стороне от деревни Гран-Прэ, ближе к Минасской бухте,Располагались ферма и дом старика БенедиктаБеллефонтена; и с ним жила, управляя хозяйством,Дочь его, Эванджелина, краса и гордость округи.В семьдесят зим своих бодр и силен еще был старый фермер.Крепок и статен, как дуб, осыпанный хлопьями снега,Седоволосый, смуглый лицом, как дубовые листья.Дивно была хороша она, дева семнадцати весен;Очи ее чернели, как ягоды дикого терна,Но не кололи, — а мягко лучились приветливым светомИз-под каштановых прядей; и все в ней отрадой дышало.Ах, как была прелестна она в знойный полдень июля,Возле жнецов появляясь с крынкой домашнего пива!Или в воскресное утро, когда деревенская церковьЗвоном торжественным воздух кропила, как пастырь духовныйВеткой иссопа кропит прихожан после праздничной службы, —Как была хороша она, проходя по деревнеС четками и Псалтырем, в белой нормандской наколке,В синем платье, с серьгами старинными, что по наследствуПереходили от матери к дочери сквозь поколенья!Но поистине ангельской прелестью и красотоюВся светилась она после исповеди, безмятежноВозвращаясь домой с благодатью господнею в сердце.Словно небесная музыка, мимо она проходила.

Дом Бенедикта стоял на широком холме возле моря —Прочный, из брусьев дубовых построенный; и сикомораВозле порога росла, вьюнком оплетенная цепким.Вход и веранда украшены были нехитрой резьбою;Тропка отсюда вела через сад и в лугах исчезала.Под сикоморой стояли ульи с двускатною кровлей —Вроде тех, что у пыльных Европы дорог укрываютЯщик для бедных или же статую Девы Марии.Ниже по склону холма был глубокий и чистый колодецС темной замшелой бадьей — и колода, где лошади пили.С севера, дом от ветров защищая, толпились амбары,Хлев, конюшня и двор, где лежали старинные плуги;Блеяли овцы в овчарне; а рядом, в пернатом серале,Важно выхаживал толстый индюк и петух кукарекал,Как в старину, когда Петр, услыхав его, горько заплакал.Полные сеном амбары стояли, как маленький город;Крепкие лестницы их, под укрытьем широких карнизов,Наверх вели, в благовонные житницы, полные хлеба.Тут же была голубятня, откуда любви воркованьеВечно неслось; а флюгера, под ветром вращаясь,Пели песню свою о превратностях и переменах.Так в мире с богом и с ближними жил, не ведая горя,Старый фермер акадский с милою Эванджелиной.Многие парни, когда она в церкви склонялась в молитве,Глаз от нее не могли оторвать, как от некой святыни;Счастьем было руки ее или одежды коснуться!Часто поклонники в благоприязненном мракеК двери являлись ее и, замерев в ожиданье,Сердце пытались унять, чтобы громко оно не стучало;Или, во время престольного праздника, в пляске веселойРуку ее, осмелев, пожимали, шепча торопливоНежных признаний слова, растворявшихся в музыке танца.Но лишь один Габриэль был девушке мил и любезен,Юный сын кузнеца Лаженесса Базиля, которыйБыл уважаем весьма в деревне Гран-Прэ и в округе;Ибо во все времена, у всех племен и народовБыло всегда ремесло кузнеца в особом почете.Дружбу водили давно Базиль с Бенедиктом. Их детиСызмальства вместе росли, как брат и сестра; преподобныйФелициан, исполнявший в приходе и роль педагога,Грамоте вместе учил их по книге святых песнопений.Но, лишь допет был псалом и урок ежедневный затвержен.Быстро дети бежали в кузницу дяди Базиля.Там, застыв у дверей, они восхищенно смотрели,Как, в коленях зажав коня вороного копыто,Ловко он гвозди вбивал, а рядом обод тележный,Словно огненный змей, свивался в кольцо среди углей.Часто в осенних потемках, когда снаружи казалось,Будто бы кузница брызги огня рассыпает сквозь щели,Сидя в тепле, возле горна, следили они за работойШумных мехов, и когда их пыхтенье стихалоИ, пробежав по золе, гасли искорки, —дети смеялисьИ говорили, что это — монашки, входящие в церковь.Часто зимою на санках с горы они мчались стрелоюИ далеко, разогнавшись, катились по снежной равнине,К шумным птенцам забирались под крышу амбара, надеясьКамешек тот отыскать, который с берега моряЛасточка в клюве приносит, чтоб зренье вернуть своим крошкам;Камешек этот волшебный найти — большая удача!Быстро годы промчались, и дети уж больше не дети.Юношей стал Габриэль с лицом веселым, как утро,С неунывающим взглядом, решительным и отважным.Женщиной стала она в желаньях своих и надеждах.«Солнцем Святой Евлалии» звали ее — по примете,Что это солнце сулит садоводам обилие яблок;Мужу в дом принесет она, думали, счастье и радость,Щедрое солнце любви и детишек румяные лица.

II