Алексей Лозина-Лозинский - Противоречия: Собрание стихотворений
ЧЕТЫРЕ ВРЕМЕНИ ГОДА
Un peu de morale aprts un реu de poetique, cela va si bien!
Diderot. Les deux amis de Bourbonne
Со мной о прекрасной погодеБеседовал знатный старик.Он кровный был граф по природе,По службе ж он ленты достиг;
Величье его и томленьеВсе нервы расстроили мне.Но знать он хотел мое мненье,Что думаю я о весне?
«Весна, – отвечал я, – малюткаПрелестных пятнадцати лет;Ей нравится смелость и шутка,Но верности вовсе в ней нет.
В ней чуешь – она развернется!Она вам, как птичка, поет,Поплачет, потом улыбнется,И вдруг вас водой обольет.
Сбегать она любит по горкам,Со всеми кокетка она,Шныряет по разным задворкам,Боса и немножко грязна…
Дочь плебса… И ей неизменнымОстанется демократизм!Но старым, седым и почтеннымДарит она лишь ревматизм»…
Весьма не понравилось этоСановнику. Шамкая ртом,Вопрос он мне задал: «а лето?»И косо взглянул он притом.
«За лето, – сказал я, – чиновныхЯ сто бюрократов отдам!Видали вы ясных и ровных,Ленивых, хозяйственных дам?
Противна им всякая драма,По вкусу спокойствие, смех,И лето такая же дамаИ даже получше их всех.
Она рождена буржуазкой:Хозяйка, и мать, и жена,Но знойной и томною ласкойБалует и нежит она.
Смеясь, она варит варенье,Ребятам купаться велит,Когда же в ней лопнет терпенье,То громом матрона гремит.
Потоками слезы льет вволю,Как скалкою, молнией бьет,А лишь прояснится, на волюОхотней стремится народ.
Но трудно ужиться с ней старым:Их в пот она любит вогнатьИ солнечным может ударомОна подзатыльника дать!»
Такими своими речамиВесьма старика я сердил.«А осень?» – сверкнувши глазами,Меня он упрямо спросил.
«Ах, осень, – сказал я, – поэтаЕще молодая вдова.Всегда она в траур одета,Поникла ее голова…
В мечтах ее жизни отрада,Печально ее бытиеИ к интеллигенции надоПричислить по праву ее.
Какою-то мыслью больная,Она молчалива, нервна,И вечером бродит, рыдая,В старинных аллеях она…
Ах, ей не дано рассмеяться,Ей грезится смерти покров.Но следует дряхлым боятьсяКоварных ее сквозняков!»
Остался такою особойСтарик недоволен весьма,И он с нескрываемой злобойСпросил меня: «ну, а зима?»
«О, я объясню вам и это!Зима, стану я утверждать –Графиня из высшего света,Рожденная, чтобы блистать,
Алмазами хладно сверкаяИ в снежно-пушистом боа,Прекрасна она, ледяная,Но вовсе уж не буржуа.
От плаз ее пристальных взоровВсем нам суждено застывать,И любит сплетенья узоровНа стеклах она рисовать.
Всегда равнодушна, жестока,Она величаво-проста,За холод и гордость глубокоНе любит ее беднота,
Но мальчик веселый к ней ходитИ любит графини мороз,А старцев за нос она водит,И сильно краснеет их нос!»
«Молчите же! – вскрикнул советник. –Моя это, значит, жена!Вы, сударь, дурак или сплетникИль выпили много вина».
Мы чуть не подралися даже,Но графа жена подошла,Шепнула мне: «там же, тогда же»,И мужа за нос отвела.
«Я гляжу на рисунок головки…»
Я гляжу на рисунок головкиНа коробке моих папирос;Но… я знаю взгляд этой плутовки,Эти глазки и тонкие бровки,Этот весело вздернутый нос!..
Помню встречи в ограде погостной…Как она говорила, дразня:«Ну, опять, целоваться, несносный!»На коробке она папиросной,А ведь в сердце была у меня…
УРОК
Посвящается А. Ф. К-ской
У меня за стеною учительС ученицей готовил урок;И, науки знаток и любитель,Не подслушать его я не мог.Он в тужурке, лохматый, неловкий,Первокурсник-студент, а она…Маша с Грезовской чудной головкой,Так по-детски еще сложена…То она улыбалась немножко,То серьезной казалась потом,Но я видел сквозь щелку, как кошкаС милой ножкой играла тайком…Он сказал ей: «Начнем. РасскажитеИсторически-верную сутьО Троянской войне. Не шалите.Что вы вертитесь вечно, как ртуть?»– «Ах, война! Ну, я знаю. То было…Там был старец, седой-преседой…Как его?.. Вот уже позабыла…Он, наверно, как дядя, такой».– «Ну, Гомер. Как не стыдно, Маруся,Это имя святое не знать?»«Ах, Иван Николаевич, дуся,Я сама так хотела сказать.Да… И был там Парис, сын… кого-тоЛучше всех, что на свете, он был.Ну и яблоко дали за что-то…Да, за то, что Елену любил».– «Нет, Маруся. Парис – сын Приама.Что ни слово у вас, то скачок.Но Парис ни при чем тут; вся драмаЕсть лишь фазис борьбы за восток»…– «Поняла. Скрал Елену тот витязь;Лелька-душка, шестнадцати лет»… –– «Ой, Маруся, Маруся, стыдитесь,И в учебнике этого нет!» –– «Я учила»… – «Да как? Еле-еле!Ей уж было полвека почти»…– «Что? Полвека? Тогда неужелиПомоложе не мог он найти?» –– «Отвечайте скорее. И кратко.Похищенье – причина войны.В этом факте, быть может, остаткиЭксогамного брака видны.Менелай же, Елены муж, дабыОт Париса Елену отнять»… –– «Как? Полвека… Пожалуй, тогда быЯ не стала бы с ним воевать…Ведь Елена была уж как тетя…Вот смешно, если б это теперьИз-за тети… И что дядя КотяСтал бы делать? Рычал бы, как зверь!» –Тут студент моментально надулся,Наставление стал ей читать,Да взглянул на нее, улыбнулся…И вдруг сам как пошел хохотать.А за дверью я смехом беспечноПоддержать их хотел, видит Бог!Но Маруся сказала: «Вы вечноНе даете учить нам урок»…
«Измятая подушка…»
Измятая подушка,Пот крупный на челе…Недопитая кружкаС лекарством на столе…
Я слаб, я полн молчанья…Раскинувшись, лежу;В свои воспоминаньяБесцельно я гляжу…
Я бросил книгу. Томно!Откинулся назад…Как бедно здесь, как скромно,Как образа глядят.
Как страшен сумрак серыйУглов далеких тех…Повесить бы портьеры,Фонарь зеленый, мех,
Быть ласково укрытым,Постель бы перестлать,О чем-то пережитомПрекрасном вспоминать…
И думали бы стукиЧасов. ..и в полумгле –Заботливые рукиНа пламенном челе…
ЧЕРДАК
(Перевод: Beranger. Le grenier)
Я вновь на чердаке, средь этих сводов низких,Где в бедности былой текли мои года.Имел я двадцать лет, привычку петь, круг близкихИ сумасшедшую любовницу тогда.Богатый юностью, осмеивал задорноЯ умников, глупцов, день завтрашний, весь свет!Шесть этажей тогда я пробегал проворноНа свой чердак, где славно в двадцать лет.
Да, был чердак мой дом – я вовсе не скрываю.Вот здесь была кровать, жестка, стара, плоха…Здесь шаткий стол стоял; на стенке замечаюНаписанные мной когда-то три стиха…О, встаньте, радости, отнятые годами,Безумства юности! Теперь их больше нет…Для них я двадцать раз в ломбард ходил с часамиИз чердака, где славно в двадцать лет.
Лизетта милая мне в памяти предстала,Живая, бойкая… О, Боже, как давноОна одежды здесь на мой диван роняла,Прикалывала шаль на узкое окно.Чти платья, бог любви, волнистые Лизетты,Их складки длинные, кокетливый их цвет…Я знал, кто заплатил за эти туалетыНа чердаке, где славно в двадцать лет.
Раз, вдруг разбогатев, когда в разгар попойкиНаш дружеский кружок смеялся, пел и пил,К нам с лестницы еще донесся возглас бойкий:«Буонапарте при Маренго победил!»Мы песней новою гремим в ответ; со звономБокалов пенистых мы славим блеск побед!Великой Франции не победить Бурбонам,Как наш чердак, где славно в двадцать лет!
Уйдем, скорей уйдем! Пьянится снова разум.Здесь молодости шум. Как он теперь далек…Остаток дней моих я б тотчас бросил разомЗа месяц юных дней, что отсчитал мне Бог,Чтоб грезить о борьбе, о женщинах, о славе,Окутывать весь мир в безумно-яркий бред,Ждать жадно счастия, всё прожигать в забавеНа чердаке, где славно в двадцать лет.
НОВЫЙ ГОД
