Стихи. 1964–1984 - Виктор Борисович Кривулин
безмолвный призрак языка
в краю теней, где невозможны встречи
одной души с другими – где лепечет,
где шелестит лишь сонная река.
Расплата есть за ложь, за то, что в жизни прежней
была у слова плоть, и мощь, и отзвук нежный.
Не спрашивай, не надо, – о конце.
Твой Страшный суд – сцепленье смертных звуков,
тень облака – не духа – на лице.
Он тоже ложь. И есть одно – разлука.
Зима 1971
«Бездомным временем, голубоглазым дымом…»
Бездомным временем, голубоглазым дымом,
Заполнился объем.
Плывет воздушный шар. В прозрачном дне плывем,
Но так невозвратимо…
И так слаба весна, что еле узнаем
Ее, сменяющую зиму.
И так она слаба, так скрытна и гонима,
Так в одиночестве своем
Обречена пройти бесследно мимо,
Что больно оставаться нам вдвоем,
Что боль одна – любить ли, быть любимым,
Бездомным временем, голубоглазым дымом,
Всем, от чего душою отстаем…
Май 1971
«Мгновение полупрошло…»
…мчатся тучи…
Мгновение полупрошло.
Мгновенье полунаступило.
Его невидимая сила
висит над нами тяжело.
Над нами – вечности крыло,
но время – тень его – бескрыло,
и мы в тени подобно теням,
обняв, друг друга не заденем,
но утопаем в пустоту
взаимного соприкасанья…
Мгновенье длится, как дыханье,
как птица, тает на лету…
Во времени ли я расту,
растение ли, расстоянье
меж точкой почвы и небес,
где время – червь, где в тучах – бес!
Октябрь 1971
«Отступничество. Дом его пустой…»
Отступничество. Дом его пустой
стал нашим домом:
необжитой квадрат под небом незнакомым
с единственной звездой.
Отступничество. То, что не простим
друзьям, но что отпустим.
Дрожит его звезда над нашим захолустьем,
где горек синий дым.
Отступничество. Цепи на дверях.
На окнах – ставни,
бездомное жилье постройки стародавней –
здесь выстраданный хлеб, бездонный сон и страх.
Октябрь – ноябрь 1971
1972
Два варианта
I
Права Ахматова, стихи, должно быть, родом
из царствующей золотарни снов.
На свалках памяти копились год за годом
отбросы и тряпье – мой хлам, что перепродан
утильщикам ночным, ушастым лицам сов.
Они срываются, стихи, с нептичьим шумом,
как ветоши распухшие узлы
с качнувшихся ветвей. В полете их угрюмом,
в глухом и тягостном паденьи не придуман,
но явлен образ творчества из мглы.
Так был угрюм рассвет предсотворенья,
и, прежде чем взошел начальный день Земли,
тяжелых серых сов творилось ниспаденье,
их тел об землю стук, хотя и в разделенье
еще земля и небо не пришли.
26–29 января 1972
II
Права Ахматова, стихи, должно быть, родом
из мусорной дыры и золотарни снов.
На свалках памяти копились год за годом
отбросы и тряпье – мой хлам, что перепродан
утильщикам ночным, ушастым лицам сов.
Пред немигающими желтыми глазами,
какой-то смутной ветошью прикрыт,
лежу на пустырях в обнимку с голосами,
что все еще звучат, и звуков их касанье
гусиной кожей спину шевелит.
Но полуженщина-сова, сорвавшись серым комом
с фонарного столба, невидимого мне,
с глухим и тягостным ударом, гулом, громом
об землю стукнется – и станет водоемом,
где звуки плавают, как лебеди во сне.
Их правильный размер и мнимая свобода
скольженья в плоском зеркале стыда –
уже вполне стихи, без племени и рода,
без имени, без указанья года,
лишь время дня в них брезжит иногда…
Но в царственной змее потусторонней шеи
весь мир, как в зеркале, бесстрастней и светлее.
Январь 1972
Все, что может
Все, что может рояль-однокрыл, –
воплотиться в треножности звука,
чтобы с музыкой четырехрукой
некто в зеркало дверь отворил.
Все, что может поэт-однодум, –
только вздрогнуть на шорох зеркальный…
Кто-то дверь отворил – и аккорд замирает прощальный.
голоса приглушенные, шум.
Кто-то встал за спиною. Легли
шесть невидимых пальцев на шею…
Все, что может поэт, обернуться не смея, –
слышать сердцебиенье вдали.
Как Ничто шестипало, и между лопаток торчит
пара палых обрубков Психеи…
Да и что она может? – лишь холод на шее,
беспредметно блуждающий стыд.
Апрель 1972
Окно
Потому ли, что нет за спиною
итальянского полуовала окна,
где глубокого света полна
изогнулась бы суша с волною,
где земля потекла бы в глаза, наполняя
отрешенную комнату листьями сна…
Потому ли, что книга тесна,
или жизнь совершенно иная
ей известна, в каморке известки и зноя
безоконные стены белей полотна.
Обмотай меня, Боже, бинтами! Бедна
госпитальная бездна небес надо мною.
Здесь душа бесконечно одна,
помещенная в кубик возможного рая, –
оттого ли одна, что, простора не зная,
все вместила в себя времена?
оттого ли, что нет за спиною окна,
нет окна за спиною, где туча бы шла голубая!
Где в росе и в любови
босая блуждает страна,
муравьиным строеньям которой
и свобода и стройность дана.
И звучит тишина
всеобъемлющим гулом собора
в перспективе окна.
Май 1972
«Мешает говорить не бандитизм…»
Мешает говорить не бандитизм
цензуры. Не разбой
литературной сволочи. Пронизан
безмолвием и скукой гробовой
ты сам, писатель века
