Борис Пастернак - Стихотворения и поэмы
Сердца и спутники
Е. А. В.
Итак, только ты, мой город,С бессонницей обсерваторий,С окраинами пропаж,Итак, только ты, мой город,Что в спорные, розные зориДверьми окунаешь пассаж.Там: в сумерек сизом закале,Где блекнет воздушная проседь,Хладеет заброшенный вход.Здесь: к неотгорающей далиВ бывалое выхода просит,К полудню теснится народ.И словно в сквозном телескопе,Где, сглазив подлунные очи,Узнал близнеца звездочет,Дверь с дверью, друг друга пороча,Златые и синие хлопьяПлутают и гибнут вразброд.Где к зыби клонятся балконыИ в небо старинная мебельВоздета, как вышняя снасть,В беспамятстве гибельных гребельЛишатся сердца обороны,И спутников скажется власть.Итак, лишь тебе, причудник,Вошедший в афелий пассажем,Зарю сочетавший с пургой,Два голоса в песне, мы скажем:"нас двое: мы сердце и спутник,И надвое тот и другой".
Цыгане
От луча отлынивая смолью,Не алтыном огруженных кос,В яровых пруженые удольяМолдован сбивается обоз.
Обленились чада град-загреба,С молодицей обезроб и смерд:Твердь обует, обуздает небо,Твердь стреножит, разнуздает твердь!
Жародею жогу, соподвижцуТвоего девичья младежа,Дево, дево, растомленной мышцейТы отдашься, долони сложа.
Жглом полуд пьяна напропалую,Запахнешься ль подлою полой,Коли он в падучей поцелуяСбил сорочку солнцевой скулой.
И на версты. Только с пеклой вышки,Взлокотяся, крошка за крохой,Кормит солнце хворую мартышкуБубенца облетной шелухой.
Мельхиор
Храмовый в малахите ли холен,Возлелеян в сребре косогорМногодольную голь колоколенМелководный несет мельхиор.
Над канавой иззвеженной сивоСтолбенеют в тускле берега,Оттого что мосты без отзывуВодопьянью над згой бочага,
Но, курчавой крушася карелой,По бересте дворцовой раздранОбольется и кремль обгорелыйТеплой смирной стоячих румян.
Как под стены зоряни зарытой,За окоп, под босой бастионВолокиты мосты волокитуСобирают в дорожный погон.
И, братаясь, раскат со раскатом,Башни слюбятся сердцу на том,Что, балакирем склабясь над блатом,Разболтает пустой часоем.
Об Иване Великом
В тверди тверда слова рцыЗаторел дворцовый торец,Прорывает студенцыЧернолатый ратоборец.С листовых его железДробью растеклась столица,Ей несет наперерезТвердо слово рцы копытце.Из желобчатых ложбин,Из-за захолодей хлеблыхЗа полблином целый блинРазминает белый облак.А его обводит кисть,Шибкой сини птичий причет,В поцелуях цвель и чистьКосит, носит, пишет, кличет.В небе пестуны-писцыЗасинь во чисте содержат.Шоры, говор, тор... Но твержеТвердо, твердо слово рцы.
Артиллерист стоит у кормила
Артиллерист стоит у кормила,И земля, зачерпывая бортом скорбь,Несется под давлением в миллиард атмосфер,Озверев, со всеми батареями в пучину.Артиллерист-вольноопределяющийся, скромныйи простенький.Он не видит опасных отрогов,Он не слышит слов с капитанского мостика,Хоть и верует этой ночью в бога;И не знает, что ночь, дрожа по всей обшивкеЛесов, озер, церковных приходов и школ,Вот-вот срежется, спрягая в разбивкуС кафедры на ветер брошенный глагол: zаw14Голосом перосохшей гаубицы,И вот-вот провалится голос,Что земля, терпевшая обхаживанья солнцаИ ставшая солнце обхаживать потом,С этой ночи вращается вокруг пушки японскойИ что он, вольноопределяющийся, правит винтом.
Что, не боясь попасть на гауптвахту,О разоруженьи молят облака,И вселенная стонет от головокруженья,Расквартированная наспех в разможженных головах,Она ощутила их сырость впервые,Они ей неслышны, живые.
Как казначей последней из планет
Как казначей последней из планет,В какой я книге справлюсь, горожане,Во что душе обходится поэт,Любви, людей и весен содержанье?
Однажды я невольно заглянулВ свою еще не высохшую росписьИ ты больна, больна миллионом скул,И ты одна, одна в их черной оспе!
Счастливая, я девушке скажу.Когда-нибудь, и с сотворенья мираВпервые, тело спустят, как баржу,На волю дней, на волю их буксира.
Несчастная, тебе скажу, женеЕще не позабытых похождений,Несчастная затем, что я вдвойнеЛюблю тебя за то и это рвенье!
Может быть, не поздно.Брось, брось,Может быть, не поздно еще,Брось!
Ведь будет он преследоватьРев этих труб,
Назойливых сетованийПоутру, ввечеру:
Зачем мне так тесноВ моей душеИ так безответственСосед!
Быть может, оттуда сюда перейдяИ перетащив гардероб,Она забыла там снять с гвоздя,О, если бы только салоп!
Но, без всякого если бы, лампа чадитНад красным квадратом ковров,И, без всякого если б, магнит, магнитЕе родное тавро.
Ты думаешь, я кощунствую?О нет, о нет, поверь!Но, как яд, я глотаю по унцииВ былое ведущую дверь.Впустите, я там уже, или сойдуЯ от опозданья с ума,Сохранна в душе, как птица на льду,Ревнивой тоски сулема.Ну понятно, в тумане бумаг, стихиПроведут эту ночь во сне!Но всю ночь мои мысли, как сосен верхиК заре в твоем первом огне.Раньше я покрывал твои колениПоцелуями от всего безрассудства.Но, как крылья, растут у меня оскорбленья,Дай и крыльям моим к тебе прикоснуться!Ты должна была б слышать, как песню в кости,Охранительный окрик: "Постой, не торопись!"Если б знала, как будет нам больно растиПотом, втроем, в эту узкую высь!Маленький, маленький зверь,Дитя больших зверей,Пред собой, за собой проверьЗамки у всех дверей!Давно идут часы,Тебя не стали ждать,И в девственных дебрях красыБушует: "Опять, опять"..................Полюбуйся ж на то,Как всевластен размер,Орел, решето?Ты щедра, я щедр.Когда копилка наполовину пуста,Как красноречивы ее уста!Опилки подчас звучат звончейКопилки и доверху полной грошей.Но поэт, казначей человечества, радДушеизнурительной цифре затрат,Затрат, пошедших, например,На содержанье трагедий, царств и химер.
Весна, ты сырость рудника в висках
Весна, ты сырость рудника в висках.Мигренью руд горшок цветочный полон.Зачахли льды. Но гиацинт запахТой болью руд, которою зацвел он.
Сошелся клином свет. И этот клинОбыкновенно рвется из-под ребер,Как полы листьев лип и пелеринВ лоскутья рвутся дождевою дробью.
Где ж начинаются пустые небеса,Когда, куда ни глянь, без передышкиВ шаги, во взгляды, в сны и в голосаЗемле врываться, век стуча задвижкой!
За нею на ходу, по вечерамИ по ухабам ночи волочится,Как цепь надорванная пополам,Заржавленная, древняя столица.
Она гремит, как только кандалыГреметь умеют шагом арестанта,Она гремит и под прикрытьем мглыУходит к подгородным полустанкам.
Тоска, бешеная, бешеная
Тоска, бешеная, бешеная,Тоска в два-три прыжкаДостигает оконницы, завешеннойОбносками крестовика.
Тоска стекло вышибаетИ мокрою куницею выноситсяТуда, где плоскогорьем лунно-холмнымЛеса ночные стонутВраскачку, ртов не разжимая,Изъеденные серною луной.
Сквозь заросли татарника, ошпаренная,Задами пробирается тоска;Где дуб дуплом насупился,Здесь тот же желтый жупел все,И так же, серой улыбаясь,Луна дубам зажала рты.
Чтоб той улыбкою отсвечивая,Отмалчивались стиснутые в тысячеПро опрометчиво-запальчивую,Про облачно-заносчивую ночь.
Листы обнюхивают воздух,По ним пробегает дрожьИ ноздри хвойных загвоздокВоспаляет неба дебош.Про неба дебош только знаетРедизна сквозная их,Соседний север краешкомК ним, в их вертепы вхож.Взъерошенная, крадучись, боком,Тоска в два-три прыжкаДостигает, черная, наскокомВонзенного в зенит сука.Кишмя-кишат затишьями маковки,Их целый голубой поток,Тоска всплывает плакальщицей чащ,Надо всем водружает вопль.И вот одна на свете ночь идетБобылем по усопшим урочищам,Один на свете сук опыленПервопутком млечной ночи.Одно клеймо тоски на суку,Полнолунью клейма не снесть,И кунью лапу поднимает клеймо,Отдает полнолунью честь.Это, лапкой по воздуху водя, тоскаПодалась изо всей своей мочиВ ночь, к звездам и молит с последнего сукаВынуть из лапки занозу.Надеюсь, ее вынут. Тогда, в дыруАмбразуры стекольщик вставь ее,Души моей, с именем женским в мируЕдко въевшуюся фотографию.
Полярная швея
