Виктор Гюго - Том 12. Стихотворения
Джерси, Грувиль, апрель 1855
«Я для тебя цветок сорвал на дикой круче…»
Я для тебя цветок сорвал на дикой круче,Нависшей над волной соленой и кипучей.Он мирно расцветал в расщелине скалы,Куда находят путь лишь горные орлы.Во мгле купался мыс. Как поле битвы жаркой,Победу одержав, мы украшаем аркой,Так сумрачная ночь из медно-красных туч,В том месте, где тускнел прощальный солнца луч,Воздвигла гордый храм. На горизонте тая,Испуганно неслась по морю лодок стая,А кровли прятались в лощине между гор,Как бы боясь привлечь сверканьем чей-то взор.Я для тебя цветок сорвал, о дорогая!Его вскормила грудь недобрая, сухая.Как бледен он! Похож на терпкий запах мховЧуть слышный аромат неярких лепестков.«О бедный мой цветок! — подумал я. — С вершиныНизвергнешься ты вглубь таинственной пучины.Там тонут корабли и тают облака…Как океан, душа людская глубока.Умри же на груди, где целый мир таится!Ты небом создан был, чтоб в океане скрыться,А я, как дар, отдам тебя любви земной».Бежал за валом вал. Последний луч дневнойТихонько угасал, и мгла ползла угрюмо.Какие мрачные во мне теснились думы,Когда я вниз глядел, в чернеющий провал,И трепет вечера душой овладевал!
Остров Серк, август 1855
«Певучая строфа!..»
Певучая строфа! В былые временаЛетела ты к цветам, воздушна и нежна,Кошницу полную весны опустошая;То золотой пчелой, то мотыльком порхая,Любовь ты сеяла, в полях сбирала медИ к синим небесам стремила свой полет;Рядилась ты в лазурь, глаза твои сияли,И песни, как друзья, на зов твой поспешали:«Ко мне! Поют холмы и долы! День встает!»И, светлая, смеясь, резвилась ты. Но тот,Кто в сумраке пещер зловещих обитает,Где скудно светит день, где ад во мгле пылает,Поэт, стареющий до срока, чей удел —И муки творчества и скорбь житейских дел,Искатель черных бездн, преследующий тени, —Он руки вдруг простер из-под пещерной сениИ, на лету тебя стремительно схватив,Глухой к твоим мольбам, унес от милых нив,Похитил, всю в слезах, у сладостных идиллий,У рощи и ручья, у пчел и нежных лилий,У всех, кому несла восторг, любовь, мечты…Царицей-узницей отныне стала тыВо тьме его души, как в сумраке темницы.Проходят пред тобой видений вереницы;В них свет небес и мрак подземной глубины.На троне бронзовом сидишь ты. Точно сны,Неуловимые текут воспоминаньяО долах, что полны веселья и сиянья…Суровый страж теперь твой бережет покой.И в час, когда вокруг трагедий черный ройЛистает перечень страстей во мгле угрюмой, —Как Прозерпина, ты полна зловещей думой.
Джерси, ноябрь 1854
ПУТЕШЕСТВИЕ В НОЧИ
Вещают, спорят, лгут — и вольно и невольно.Что ни религия — большая колокольня.Один жрец утвердит, другой — отбросит прочь,И каждый храм, будя колоколами ночь,В унылой, мрачной тьме, торжественной и вечной,По-разному свой звон разносит бесконечный.И суть для всех темна, и не достичь высот.Безумен экипаж. Тот, кто корабль ведет,Слеп от рождения. Руль держит однорукий.Едва окончились пещерной ночи муки,Едва мы выбрались из самой страшной тьмы,Едва от худшего освободились мы,Едва лишь человек, подняв с надеждой очи,Покинул область зла, невыносимой ночи,Как время старое за пятки нас беретИ нам кричит: «Назад!» Сократ гласит: «Вперед!»Исус: «Все дальше!» Но философ и учитель,Переселясь с земли в небесную обитель,Принуждены решать: что хуже — желчь иль яд?Порой нам Сатана, людским мученьям рад,В ночи из-под плаща протягивает руку.Блужданьем в темноте мы любим звать науку.А пропасть возле нас, лишь недра задрожат,Раскрыв, смыкает пасть. Равно пугают взглядИ гибель навсегда и новое рожденье.Прогресс, без устали вертя колес сцепленье,То движет что-нибудь, то давит под собой.Зло может счастьем стать, яд — свежею росой.Всегда в борьбе Закон с Виною, полной страха,Заговорит кинжал — и отвечает плаха.Не видя, слышит дух, тяжелой мглой томим,За ночью чувств своих, за голодом своим,И смех Невежества и Нищеты стенанья.У лилий разум есть? Умно ли звезд сиянье?Я «да» скажу, ты — «нет». Равно знакомы намИ свет и темнота. Так усомнись, Адам!Все в детях, в женщине для нас сокрыто тьмою,О будущем всегда мы спор ведем с душою,И через град, хаос, грозу, самум и снегВселенной климаты проходит человек.В тумане мы плывем. Слепит нам буря очи.Водоворот страстей нас рвет, как тучу, в клочья.Де Местр назад смотрел, Руссо смотрел вперед.Но, боже, наш корабль, скрипя средь бурных вод,Без парусов, снастей кружась в открытом море, —Огромный черный шар на мировом просторе, —Неся страдающий наш муравьиный рой,Блуждая, катится дорогой круговой.А небо темное с просветами у краяОбъемлет этот шар, зарею согревая,И берег близится, где нет грозы и бурь,Где нам откроются и солнце и лазурь.
Марин-Террас, октябрь 1855
из книги
«ПЕСНИ УЛИЦ И ЛЕСОВ»
1865
ПРЕДИСЛОВИЕ
В какой-то момент нашей жизни, как бы мы ни были поглощены будущим, стремление оглянуться становится непреодолимым. Наша юность, эта прелестная исчезнувшая тень, вновь является нам и призывает нас думать о ней. Да, это печальное и назидательное зрелище — столкновение в одном человеке двух возрастов — того, которым начинается бытие, с тем, которым оно завершается; первый верит в жизнь, второй — в смерть.
Поучительно сравнить начало пути с его концом, свежий гомон утра с мирной тишиной вечера, ранние иллюзии с поздним опытом жизни.
Человеческое сердце, подобно медали, имеет две стороны; на лицевой начертано: «Молодость», на оборотной: «Мудрость». Обе эти стороны вы найдете в моей книге.
В ней отразилась действительность, преображенная всем тем, что в человеке стремится за грань его повседневной жизни. Почти все в этой книге создано мечтой, и лишь немногое — воспоминаниями.
Побежденным дозволено мечтать, одиноким — предаваться воспоминаниям.
Отвиль-Хауз, октябрь 1865
ГОЛОС ФЛОРЕАЛЯ
О друзья, победа с нами!Рано, лишь забрезжил день,Составляю я стихамиСамый свежий бюллетень.
Гору сделаю ступенью,Чтобы песнь была слышна.Забросала всех сиреньюПобедившая весна.
Туфельки надела Жанна,Не боится стужи злой.Голубой, благоуханный,Ходит ветер надо мной.
Птиц, ягнят полна долина.Я же, дерзкий, с высотыШлю зиме бегущей в спинуЗалп за залпами цветы!
ПРЕРВАННОЕ ЧТЕНИЕ ПЛАТОНА
Раз Платона я читал,Вдруг в дверях, в потоках света,Ликориду увидал…Ах, простите, Тюрлюрету.Перед нею до сих порЯ молчал, как трус завзятый,В золотой небес просторУносясь мечтой крылатой.Шла по лестнице онаВ юбке цвета перламутра.Ясных глаз голубизнаОтражала свежесть утра.Те, что улица поет,Пела и она куплеты,Но ее прелестный ротПревращал их в волны света.И померк философ мойОт прелестных глаз плутовки.Связан ленточкой простойОреол вокруг головки.Не в атласе дорогом,В скромном ситчике цветами…В пальцах — кружка с молоком,В озорной улыбке — пламя.И тогда (Федон, как хмель,Видно, быть велел смелее)Я сказал: «Мадемуазель,Извините, вы не фея?»
«Когда мы с ней все вишни съели…»
Когда мы с ней все вишни съели,Подружка рассердилась вдруг:«Приятней были б карамели!Сен-Клу несносен, милый друг!»
Хотелось пить. Уже не любыНам эти вишни в зное дня.«Смотри, измазала я губыИ руки… Ах, оставь меня!»
Потом пошли упреки, слезы,Меня ударила в сердцах.Какой июнь! Лучи и розы.Поет лазурь. Тепло в полях.
И вытер я — судите сами:Скорей ли гнев ее пройдет? —Сердитый кулачок — цветамиИ поцелуем — милый рот.
GENIO LIBRI [20]
