Жюль Ромэн - Преступление Кинэта

Жюль Ромэн

Преступление Кинэта

Вторая часть тетралогии «Люди доброй воли»

I

МОРИС ЭЗЕЛЕН ЧИТАЕТ ГАЗЕТУ

Жюльета Эзелэн кончает расставлять на столе принадлежности раннего завтрака. Муж ее читает газету, которую привратница приносит каждое утро вместе с молоком. Выпив белого кофе и съев два ломтика хлеба с маслом, то есть через четверть часа, он уйдет на службу.

Свои блеклые и неровно белокурые волосы он порядочно отпускает и тщательно причесывает, употребляя при этом немножко помады. Глаза у него голубые, вылинявшие. Лицо — производящее впечатление дряблости, несмотря на резкость некоторых черт. У других такой подбородок казался бы «упрямым». У него это лишь нескладный выступ, за который ребенок охотно ухватился бы, как за бороду. На другом лице такой нос был бы дерзким и чувственным. У него он бестактен. Он наводит на мысль, что нос есть орган, который втягивает воздух и который нужно шумно сморкать, а после этого мешкать миг-другой с платком, прочищая впадину каждой ноздри.

Его зовут Морис. Жюльета в ужасе от этого имени; оно ей всегда не нравилось, по крайней мере она так предполагает, но безобразие его она хорошенько почувствовала только со времени замужества. Теперь это имя вызывает в ней представление об одном из наименее приятных цветов, доступных ее фантазии, о цвете, который подразумевают, говоря о волосах рыжих, как морковь. Имя Мориса следовало бы присвоить исключительно золотушным неудачникам с веснушчатой кожей и полусонным видом. Жюльета признает, что волосы ее мужа иного цвета. Но она им за это не благодарна. Она как будто ищет за их пресной белокуростью ту морковную красноту, которой они не имеют мужества выставить напоказ. «Морис» напоминает ей еще и «Жокриса», Жокриса, радующегося жизни без увлеченья, шафера, лезущего вон из кожи, чтобы рассмешить гостей, приглашенных на свадьбу. Однако, и тут у нее хватает справедливости признать про себя, что муж ее не является олицетворением этого персонажа. Он почти не смешон. Он радуется жизни как раз в меру и смотрит на нее порой довольно грустым взглядом. Он слишком робок, чтобы дерзать забавлять своих ближних.

Морис Эзелэн внимательно читает газету. Те двадцать минут, которые он каждое утро посвящает этому, превращаются с помощью кофе со сливками и бутербродов в один из приятнейших моментов его дня. (Он продолжает читать по дороге на службу, но без такой сосредоточенности и без такого удовольствия. Он оставляет на дорогу неинтересные статьи, заметки, объявления.)

Конечно, этот род чтения ему нравится. Но, может быть, он ищет в нем еще и спасения от самого себя. Чем дальше, тем больше избегает он оставаться наедине со своими мыслями. На службе его защищает то работа, то болтовня товарищей. Он заметил, что книги часто нагоняют на него грусть. Если одной из них удается его развлечь, многие другие снова навевают ему мысли, от которых он хотел бы отдалиться, и даже придают этим мыслям смущающую точность, мучительную очевидность (и отблеск чего-то рокового, поскольку они касаются предвидения и предчувствия будущего).

Иногда он читает вслух Жюльете какой-нибудь газетный отрывок. Ей не нравится эта привычка, усвоенная им. Она находит, что он читает плохо, с каким-то глуповатым усердием, словно разбираясь в значительном тексте. На свое горе он подчеркивает самыми почтительными интонациями самые жалкие пошлости. И потом, у него маловыразительный, обыденный голос, кажущийся еще более банальным от легкого парижского акцента. «Голос подчиненного», — думает Жюльета. Она старается слушать как можно меньше.

Между тем он не пытается придать себе весу и не считает каждый прочитанный им отрывок особо интересным. Просто он всегда боится, что Жюльете скучно. Он считает одной из своих обязанностей не быть молчаливым в ее обществе. Даже если газетные новости не увлекательны, они, во всяком случае, стоят того, что Морис Эзелэн рассказал бы по собственному почину. Да и трудновато блистать в разговоре, который собеседник еле-еле поддерживает. Часто впрочем, когда речь идет о происшествиях, Морис Эзелэн довольствуется кратким изложением прочитанного или формулировкой двух-трех лаконических размышлений.

— Какой сегодня день? — спрашивает Жюльета.

— Да понедельник же, ты отлично знаешь. Понедельник, 12 октября.

— Верно.

Она думает о книге, которая ей обещана к сегодняшнему дню. Но она уже не помнит, просил ли ее переплетчик зайти в то же время, что и прошлый раз, или попозже, к середине дня. Она пойдет утром. Ни за какие блага не хотелось бы ей оказаться вечером в этом магазине. Если бы она подождала завтрашнего утра, ею овладело бы искушение отложить это дело на еще более долгий срок. В конце концов у нее просто не хватило бы мужества пойти к переплетчику с впалыми глазами. Но где же он живет? Она забыла посмотреть название улицы. Это неважно. Очутившись на остановке авеню Сюфрэн, она без труда найдет дорогу.

— Живительно, как противоречивы показания свидетелей.

— Что такое?

— В деле кровавого поезда. Вчера только и писали, что про блондина, который при отъезда из Парижа сел будто бы в купе Летро и, убив мэра, вышел в Монтро после полуночи. Сегодня о блондине ни слова. Все они видели кого-то, но не найдется и двоих, видевших одно и то же.

Чуть-чуть приподняв веки, Жюльета смотрит на бедного малого, который говорит о кровавом поезде, вдыхая пар кофе со сливками. Он не лишен даже и этой вульгарной черты: всякое уголовное дело его занимает.

— Постой-ка! В сущности, это недалеко от нас.

— Что?

— Довольно далеко все-таки. Улица Дайу, в Вожираре. Между, прочим это доказывает, что люди мало обращают внимания друг на друга, за исключением тех случаев, когда почему-либо привязываются к кому-нибудь.

«…Вчера вечером в означенном деревянном флигеле, на нижней площадке лестницы, около дверей, обнаружен труп женщины лет пятидесяти. Смерть последовала примерно неделю тому назад. Осмотр тела быстро привел к заключению, что мы имеем дело с убийством. По-видимому убийца, пользовался одновременно и тупым, и острым оружием. Между прочим, около трупа найден нож со следами крови. Покойная жила одна, и разнообразные профессии ее трудно установить. Она спекулировала ломбардными квитанциями. Она гадала также на картах. Может быть, у нее были и еще менее почтенные источники доходов. В деревянном флигеле найдено некоторое количество золотых и серебряных изделий и мельхиоровые вилки и ножи, упакованные дюжинами. Хотя есть данные предполагать, что преступление было совершено с целью грабежа, злоумышленник не счел нужным унести с собой всю добычу. Возможно, что он удовольствовался звонкой монетой и несколькими наиболее ценными вещами. Если только ему не помешали и он не был вынужден обратиться в бегство, не успев похитить все.

Мы немного удивлены, что преступление не было обнаружено раньше. В деревянный флигель заглядывали не часто, но тем не менее туда время от времени ходили люди. Почему ни посетителей, ни обитателей дома не поразила необычайность столь затянувшегося отсутствия? По-видимому, мяуканье кошки, запертой в деревянном флигеле, привлекло в конце концов внимание соседей и заставило их вызвать полицию».

Жюльета не слушала.

— Ты не опоздаешь? — говорит она.

— Да, да. Ты права.

Он складывает газету, целует Жюльету, которой удается отвести губы, и торопливо уходит.

II

ПЕРЕПОЛОХ У КИНЭТА

Жюльета добирается до переплетной мастерской, не испытывая потребности стряхнуть с себя болезненную дремоту, в которой душа ее ворочается уже два месяца и в конце концов находит удобное положение.

После короткого колебания она берется за ручку двери. Однако дверь оказывает сопротивление. Магазин закрыт. Жюльета удивлена. Она отступает немного на тротуар, рассматривает фасад.

Но вот дверь приоткрывается. Сперва на лице бородатого переплетчика опасение, недоверие. Потом он узнает молодую женщину, и лицо его светлеет, озаряется улыбкой.

— Простите меня, сударыня. Я был занят уборкой. Я закрыл дверь на задвижку.

Он проходит вперед, хватает раскрытую газету, лежащую на большом столе и стоит некоторое время, повернувшись спиной, как будто роясь на полка в маленьком застекленном шкапу. Он бормочет:

— Ваша книга… ваша книга… Но…

Он оборачивается, вновь обретя хладнокровие.

— Но… когда я обещал приготовить ее, сударыня?

— Сегодня.

— Сегодня утром?

— Кажется.

— Впрочем, она не была бы готова даже и вечером. Я не имею обыкновения нарушать обещания. Но у меня были серьезные неприятности. Мне очень досадно.

«Моей книги нигде не видно, — думает Жюлье-та. — Ее здесь нет. Что он сделал с нею?» Ей хотелось бы спросить об этом переплетчика, не обижая его. Он опять начинает говорить: