Данте Алигьери - Божественная комедия

Песнь восемнадцатая

Закончил речь наставник мой высокийИ мне глядел в глаза, чтобы узнать,Вполне ли я постиг его уроки.

Я, новой жаждой мучимый опять,Вовне молчал, внутри твердил: «Не делоЕму, быть может, слишком докучать».

Он, как отец, поняв, какое тлелоВо мне желанье, начал разговор,Чтоб я решился высказаться смело.

И я: «Твой свет так оживил мне взор,Учитель, что ему наглядным сталоВсе то, что перед ним ты распростер;

Но, мой отец, еще я знаю мало,Что? есть любовь, в которой всех благихИ грешных дел ты полагал начало».

«Направь ко мне, — сказал он, — взгляд своихДуховных глаз, и вскроешь заблужденьеСлепцов,[784] которые ведут других.

В душе к любви заложено стремленье,И все, что нравится, ее влечет,Едва ее поманит наслажденье.

У вас внутри воспринятым живетНаружный образ, к вам запав — таитсяИ душу на себя взглянуть зовет;

И если им, взглянув, она пленится,То этот плен — любовь; природный он,И наслажденьем может лишь скрепиться.

И вот, как пламень кверху устремлен,И первое из свойств его — взлетаньеК среде, где он прочнее сохранен,[785] —

Так душу пленную стремит желанье,Духовный взлет, стихая лишь тогда,Когда она вступает в обладанье.

Ты видишь сам, как истина чуждаПриверженцам той мысли сумасбродной,Что, мол, любовь оправдана всегда.

Пусть даже чист состав ее природный;Но если я и чистый воск возьму,То отпечаток может быть негодный».

«Твои слова послушному умуРаскрыли суть любви; но остаетсяНедоуменье, — молвил я ему. —

Ведь если нам любовь извне даетсяИ для души другой дороги нет,Ей отвечать за выбор не придется».

«Скажу, что видит разум, — он в ответ. —А дальше — дело веры; уповая,Жди Беатриче, и обрящешь свет.

Творящее начало, пребываяВрозь с веществом в пределах вещества,Полно особой силы, каковая

В бездействии незрима, хоть жива,А зрима лишь посредством проявленья;[786]Так жизнь растенья выдает листва.

Откуда в вас зачатки постиженья,Сокрыто от людей завесой мглы,Как и откуда первые влеченья,

Подобные потребности пчелыБрать мед; и нет хвалы, коль взвесить строго,Для этой первой воли, ни хулы.

Но вслед за ней других теснится много,И вам дана способность править судИ делать выбор, стоя у порога.

Вот почему у вас ответ несут,Когда любви благой или презреннойДадут или отпор, или приют.

И те, чья мысль была проникновенной,Познав, что вам свобода врождена,Нравоученье вынесли вселенной.

Итак, пусть даже вам извне данаЛюбовь, которая внутри пылает, —Душа всегда изгнать ее вольна.

Вот то, что Беатриче называетСвободной волей;[787] если б речь зашлаО том у вас, пойми, как подобает».

Луна в полночный поздний час плылаИ, понуждая звезды разредиться,Скользила, в виде яркого котла,

Навстречу небу,[788] там, где солнце мчится,Когда оно за Римом для очейМеж сардами и корсами садится.[789]

И тень, чьей славой Пьетола[790] славнейВсей мантуанской области пространной,Сложила бремя тяготы моей.

А я, приняв столь ясный и желанныйОтвет на каждый заданный вопрос,Стоял, как бы дремотой обуянный.

Но эту дрему тотчас же унесВнезапный крик, и показались тени,За нами обегавшие утес.

Как некогда Асоп или Исмений[791]Видали по ночам толпу и гонФивян во время Вакховых радений,

Так здесь несутся, огибая склон, —Я смутно видел, — в вечном непокоеТе, кто благой любовью уязвлен.

Мгновенно это скопище большое,Спеша бегом, настигло нас, и так,Всех впереди, в слезах кричали двое:

«Мария в горы устремила шаг,[792]И Цезарь поспешил, кольнув Марсилью,В Испанию, где ждал в Илерде враг».[793]

«Скорей, скорей, нельзя любвеобильюБыть вялым! — сзади общий крик летел. —Нисходит милость к доброму усилью».

«О вы, в которых острый пыл вскипелВзамен того, как хладно и ленивоВы медлили в свершенье добрых дел!

Вот он, живой, — я говорю нелживо, —Идет наверх и только солнца ждет;Скажите нам, где щель в стене обрыва».

Так встретил вождь стремившийся народ;Одна душа сказала, пробегая:«Иди за нами и увидишь вход.

Потребность двигаться у нас такая,Что ноги нас неудержимо мчат;Прости, наш долг за грубость не считая.

Я жил в стенах Сан-Дзено[794] как аббат,И нами добрый Барбаросса правил,О ком в Милане скорбно говорят.[795]

Одну стопу уже во гроб поставилТот, кто оплачет этот божий дом,Который он, имея власть, ославил,

Назначив сына, зачатого злом,С душой еще уродливей, чем тело,Не по уставу пастырствовать в нем».[796]

Толпа настолько пробежать успела,Что я не знаю, смолк он или нет;Но эту речь душа запечатлела.

И тот, кто был мне помощь и совет,Сказал: «Смотри, как двое там, зубамиВцепясь в унынье, мчатся им вослед».[797]

«Не раньше, — крик их слышался за нами, —Чем истребились те, что по дну шли,Открылся Иордан пред их сынами.[798]

И те, кто утомленья не снесли,Когда Эней на подвиг ополчился,Себя бесславной жизни обрекли».[799]

Когда их сонм настолько удалился,Что видеть я его уже не мог,Во мне какой-то помысел родился,

Который много всяких новых влек,И я, клонясь от одного к другому,Закрыв глаза, вливался в их поток,

И размышленье претворилось в дрему.

Песнь девятнадцатая