Максим Богданович - Белорусские поэты (XIX - начала XX века)
СОНЕТ («На спящих темных заводях болота…»)
© Перевод В. Любин
Ne ris point du sonnet,
O critique moqueur.
Saint-Beuve [90]На спящих темных заводях болота,Снегов небесной вышины белей,Закрасовались чашечки лилейСреди растущего вокруг осота.Там плесень, ил накоплены без счета,А краски всё ж не сделались мутней,Хоть много там бывает скользких змейИ ржавчина лежит, как позолота.Болото до краев напоено.Столетий гниль вобрав в себя, оноРастекшеюся жижей напиталоЦветов росистых чистую красу.О, если б в милосердье задержалаТут смерть свою незвонкую косу!
<1911>ТРИОЛЕТ («Как птица в гибких тростниках…»)
© Перевод В. Любин
Красавец юный Триолет.
К. ФофановКак птица в гибких тростниках,Стрелою мысль моя мелькнулаИ вдруг исчезла, потонула,Как птица в гибких тростниках.
Но всё же душу всколыхнула,И вот поет она в словах:«Как птица в гибких тростниках,Стрелою мысль моя мелькнула».
<1911>ТРИОЛЕТ («Хоть раз взглянул на солнце я…»)
© Перевод В. Любин
Хоть раз взглянул на солнце я,Оно мне ослепило очи,И что мне темень вечной ночи,—Хоть раз взглянул на солнце я.
Пусть надо мною все хохочут,Вот речь ответная моя:«Хоть раз взглянул на солнце я,Мне солнце ослепило очи!»
<1913>РОНДО
© Перевод В. Любин
Пригожих ясных звезд узорНочь небосклону подарила.Вода болот, прудов, озерЕго в глубинах повторила.Хвалу возносит жабий хорКрасе, которую явилаГрязь луж. Наполнен мглой простор,И хлябь нежнейший отразила Узор.
А солнце прокляли, что скрылоТе звезды днем. И слышит бор,И слышит поле лепет хилый.Но жаб не слышно выше гор,Где ночь сребристый начертила Узор.
1911ОКТАВА
© Перевод В. Любин
Как мощный реактив, который возрождаетМеж строками письма и сызнова зоветРяд смолкших прежде слов, — так темень заливаетВсю прозелень небес, холодных, словно лед.
И через сумрак их неспешно проступаетНекрупных нежных звезд серебряный черед.Привет, любимые! Сильней, ясней горите,Душе о красоте природы говорите!
1911ТЕРЦИНЫ
© Перевод В. Любин
Есть чары в позабытом стародавнем,Приятно нам столетий пыль стряхнуть,Живя в былом, и доблестном и славном,—
И старину мы любим вспомянуть.Мы жадно тянемся к большим поэтам,Чтоб хоть душой в прошедшем потонуть.
Так возвратился я к рондо, к сонетам,И загорелся стих понурый мой.Как месяц светит отраженным светом,
Так стих сияет старой красотой.
<1911>МАДОННЫ
В ДЕРЕВНЕ
© Перевод М. Комиссарова
Lumen coeli, sancta rosa![91]
ПушкинДевичий облик нас пленяет и волнует,Нас матери душа возвышенно чарует.Величье красоты в их слитности живой,—Художники пред ней склоняют гений свой,Чтоб воплотить в творениях прекрасныхПрообраз матери в чертах девичьих ясных.Ты стала, дева-мать, как символ красоты,И вот уж с полотна глядят твои черты.Я с тайным трепетом души на них взираю,И сердцем я стремлюсь к отеческому краю,Минувшее свое припоминаю я!Меж темных образов проходит жизнь моя,Я что-то в ней ищу тревожною душою.И давний день один встает передо мною.
Однажды летнею рабочею поройЯ шел деревнею. Понурой чередойВдоль улицы, кривой и неширокой, хатыСтояли серые, сутулясь; как заплаты,Виднелись на стенах слепые окна ихИ почерневшая солома крыш гнилых.Всё разрушалось тут, старело, умирало,И мало что вокруг хоть как-то украшалоТу ветхость бедную; и только мак цветки,Такие яркие, как будто мотыльки,Рассыпал по грядам и тешил ими душу,Да, может, кое-где еще увидишь грушуКривую, старую. Вот только и всего.А из людей кругом не видно никого, —Все на поле они; не пробежит пороюМолодка с ведрами на речку за водою,И в шапке войлочной не встретишь мужика,И не услышишь ржанья жеребенка,И песня грустная не разольется звонко…Что ж странного, когда, услышав крик ребенка,Внезапно вздрогнул я и оглянулся. Ах!Я мальчика вспугнул; на слабеньких рукахИ на ногах он полз по травке у дороги;Он к няньке — лет восьми — в младенческой тревогеСпешил, дополз, и вот в подол он тут же к ней,Как будто жалуясь, уткнулся поскорей.И, как склоняется от ветра верх березки,Так девочка к нему нагнулась, чтобы слезкиПодолом вытереть и словом приласкать,Чтоб успокоить плач, — совсем, совсем как мать.И в символ для меня слились живой, единыйС чертами матери — девичий образ дивный,Тот образ девочки, и в этот миг онаБыла, казалось мне, вся до краев полнаТакой широкою, родимой красотою,Что, помнится, на миг я просветлел душою.Не красота была, быть может, в бедной тойСмиренной девочке, и хилой и худой,А что-то высшее, что Рафаэль великийСтремился воплотить в бессмертном женском лике.
Страницу лучшую хранит мне жизнь моя!Вновь с тихой радостью ее читаю я.Пусть многое с тех пор потоком время смылоИз памяти моей, и светлый облик милыйТой девочки исчез в туманной глубине,—Я верю: в трудный час вернется он ко мне.
Между 1909 и 1913ВЕРОНИКА
© Перевод В. Державин
«È un pensier del mio capo».
Giovanni[92]Я, как на воске, сохраняюВ душе минувшего печать.Хочу свой вольный стих начать —И вмиг былое вспоминаю;И вновь лечу туда, туда —К вам, детства дальние года.
Встают перед духовным взглядомВ воображении моемИ тихий старосветский домС тенистым, одичалым садом,И шест скворешника, и двор,И в маках низенький забор.
Соседу нашему ЗабелеТот старый двор принадлежал.Я там с его детьми играл,По крышам с ними лазил смело,И, криком наполняя дом,Производили мы содом.
Беспечны были игры наши:Порой, поставив городки,Хвалились меткостью руки,Смеялись все при виде «каши»,И каждый сдерживал свой плач,Когда в плечо врезался мяч.
А каждый вечер выпускалиМы вяхирей и турманов.Дав несколько больших кругов,Они под облако взлетали,Как чистый снег кружились тамИ падали на кровлю к нам.
Когда же робко загоралисьНа небе звезды и ночнойПрохладою сменялся зной,Мы на крылечке собирались,И оглашал негромкий хорПротяжной песней стихший двор.
Так беззаботно пролеталаВ веселых играх жизнь моя.А рядом, тихое дитя,Забелы дочка подрастала.Ее тогда я мало знал:Совсем почти и не встречал.
Жилось печально Веронике(Так звали девочку). ОнаРосла без матери, одна,Как полевой цветочек дикий,Отец хоть сердце и имел,Да приголубить не умел.
Вот потому и полюбилаСкрываться в старый сад она,Где веяло дыханье сна,Где тишина в листве таилаОчарованье и покой,Как будто в глубине морской.
Вдали как волны пробегали,Всплеснувши пеною цветовПоверх черешневых кустов,И в темных липах замирали.А тут и глухо и темно —Ни дать ни взять морское дно.
И забывала ВероникаЗа книжкой всё… А поглядит:Какою жизнью сад кипит!Шиповником и повиликойК ней тянется. Спросонья шмельГудит, и горько пахнет хмель.
И вновь страница за страницейРаскрытой книги шелестит,И незаметно день летит.Роятся думы вереницей…И юная душа растетИ в полноте красы встает.
Когда ж осенние картиныСад изменяли, и с березРвал листья ветер, а мороз,Кровавя ягоды рябины,Сребрил траву, и мы ногойВзрывали прелых листьев слой,
И понемногу червонелиЧеремуха и пышный клен,А гнезда старые воронМежду ветвей нагих чернели,И, как пожар, пылал закатМеж сизых облачных громад;
Когда осенний ветер дикоЖелезом кровельным гремел,На чердаках пустых гудел,—Тогда скрывалась ВероникаОт нас до лета в институт,Ее не вспоминали тут.
А время всё катилось дале,Отодвигая в толщу днейИ городки и голубей;Мы неприметно подрастали —Иной уже усы растилИ верхом красоты их мнил.
И только разглядел тогда я,Что рядом тихо подрослаИ вешним цветом расцвелаСоседей дочка молодая.Тогда впервые в тишинеРодился стих живой во мне.
Он бил кипящею струею,Сквозь холод мысли протекалИ в твердых формах застывал,Как воск горячий под водою.Нетрудно было угадать,Что я в стихах хотел сказать.
Прибавлю, что свое твореньеСоседской дочке я послал,И млел, и всё ответа ждал.Прошли среда, и воскресенье,И десять дней, как десять лет,И месяц… а ответа нет.
И вдруг я с нею повстречался,Заговорил, как в полусне.Она в лицо взглянула мне,Внезапно с губ ее сорвалсяТакой невинный, чистый смех,Что на него сердиться грех.
Смеяться могут так лишь детиДа люди с ясною душой;Как жаворонок полевойЗвенел он, юной страсти сетиУничтожал. Но в тот же часОн оборвался и погас.
Печаль девичий лоб покрыла,Как тень от облака нашла.Мне на плечо рука легла,И тихо, ласково спросилаЧуть слышным шепотом она:«Вам больно? То моя вина?»
Нет, звездочка моя, не больно.Одно лишь видела душа,Как ты свежа и хороша,Как рада жизни ты невольно —Вся как в серебряной росе,Со скромной лентою в косе.
И материнский образ тонкоВ ней проступил, когда она,Тревожной ласкою полна,Ко мне склонилась, как к ребенку,По-новому передо мнойЖивой сияя красотой,
Где с первой прелестью девичьейСливались матери черты.О, как ты дивно, красотыДвойной слиянное обличье!Казалось, вечный оживалВ ней Рафаэля идеал!
И пред высокою красою,Пронизан, зачарован ей,Склонился я душой моей,Благоговеющей душою;А в сердце было так светло,В нем затаилося тепло.
Досель еще оно пылает;Глядишь — погасло, — вдруг языкОгня живого давний мигВоспоминаньем озаряет…
И мчит меня к снегам ПарнасаКрылатый конь, чтоб я потомПел о далеком, о былом…Но как найти следы ПегасаНа этих шумных мостовых?Передохни ж, мой верный стих.
Между 1909 и 1913<ИЗ ЦИКЛА «ЛЮБОВЬ И СМЕРТЬ»>
