Олег Егоров - Бульварный роман
«Гули-гули», - вынули младенца,
Хрупкого как ваза из фарфора.
На руке – порез от полотенца,
А уже волнуется, обжора.
Желтый ситец весел на рассвете
Так, что вся Садовая смеется.
Ночь темна как шапка краснофлотца.
Там стреляют на мотоциклете.
1988
Наступил новый день и принес мне спокойную радость,
Это легкое чувство, пустое как елочный шар.
Без осадка и угля очищенный парками градус
Я цежу, как подачку опухший от пьянства клошар.
Мешковатая оттепель где-то еще за горами,
Декабристы за елками стынут в безмолвном каре…
Я хотел бы тебя украшать конфетти и шарами,
И водить хоровод, подражая живой детворе,
А вчерашнюю рухлядь отправить за окна, и мигом
По ступеням скатившись, как первый в стране юниор,
С первой спички зажечь запрещенным не ведомый книгам,
Небывалый доселе и самый бездымный костер.
1988
Страна раздувалась как рожа
От гордости собственных сил,
Тогда на пятак, не дороже,
И он для себя попросил.
Но поднялся глиняный фаллос
И вниз полетел с ветерком…
Лишь в воздухе что-то взорвалось,
Да ставни захлопнул нарком.
1988
Горы как будто бы каждая – грудью навыкат,
Шлем низколобой Армянки как будто надраен,
Все, что ни ходит, к тебе устремилось на выход…
Что ж ты гневишься, дитя малоросских окраин?
Как бы ни правил страной безупречный возница,
Ты, словно мичман мятежный,
Бунтуешь в своем экипаже…
Ты-то не станешь притворно вздыхать и казниться.
Ты налегке объезжаешь, сердито кивая,
Вечноприземистых сосен кривую шеренгу,
Чуть в стороне ковыляют морские трамваи,
Чуть позади - разбегаются складки маренго.
1988
Рыжий плотник ходит по опилкам,
Мытарь пересчитывает мзду…
Лишь Земля, ворочая затылком,
Ищет Вифлеемскую звезду.
Пьянствует на острове Тиберий,
Исчисляя амфорами год…
В море шевелящихся астерий
Учащенно дышит небосвод.
Задирая медный подбородок
С плоской как лопата бородой,
Арамей глядит на самородок
Вспыхнувший над мертвою водой.
1988
Когда бы ни хватало в списке масел
Живописать ландшафт во всех тонах,
Китайский помазок его б украсил
Гребенкою на пенных бурунах,
Пивною пеной в тающем зените
И облаком на кружке шинкаря
(Здесь реже разбавляют, извините
за нравы, в середине января).
Минуя перевернутые лодки
И мертвый как язык аттракцион,
Одни демисезонные кокотки
Лениво совершают моцион.
Шумит миндаль, и пахнет диким йодом.
Вокруг – обетованная земля…
Друг другом называя теплоходы,
Уходят в море жители кремля.
1988
Когда ты становишься рядом,
О руку мою обопрись.
Тяжелым военным снарядом
Грозит за окном кипарис.
Всему есть холодная мера,
И сосны как силы маки,
Покинув разбитые скверы,
По городу носят штыки.
Эльфийские руны глициний
Бегут по отвесной стене…
И кто-то, наверное, синий
На этой зеленой войне,
И чей-то последний микадо
Ладонь придержал у виска,
Туда, где стреляют цикады,
Бросая слепые войска.
1989
С. Шрамковскому
Рыбак рыбака… Что там дальше - уже и не помню.
Висит в головах увидавшая виды блесна,
На кухне тепло как в пустой остывающей домне,
Шевелится зелень… Известное дело – весна.
К чему эти мелочи? Разные только по сути,
Мы – Господи святый! – давно не бывали пьяны.
Поэтому лечатся розы в аптечной посуде,
Как два коннетабля в больницах Столетней войны.
Поэтому бегает ракля по дну трафарета,
