Борис Слуцкий - Лошади в океане

Елка

Гимназической подругимамы   стайка дочерейсветятся в декабрьской вьюге,словно блики фонарей.Словно елочные свечи,тонкие сияют плечи.

Затянувшуюся осеньтолько что зима смела.Сколько лет нам? Девять? Восемь?Елка первая светла.Я задумчив, грустен, тих —в нашей школе нет таких.

Как зовут их? Вика? Ника?Как их радостно зовут!Мальчик, — говорят, — взгляни-ка!Мальчик, — говорят, — зовут! —Я сгораю от румянца.Что мне, плакать ли, смеяться?

— Шура, это твой? Большой.Вспомнила, конечно, Боба. —Я стою с пустой душой.Душу выедает злоба.

Боба! Имечко! Позор!Как терпел я до сих пор!

Миг спустя и я забыт.Я забыт спустя мгновенье,хоть меня еще знобит,сводит яд прикосновеньятонких, легких детских рук,ввысь   подбрасывающих вдруг.

Я лечу, лечу, лечу,не желаю опуститься,я подарка не хочу,я не требую гостинца,только длились бы всегдаэти радость и беда.

Советская старина

Советская старина. Беспризорники. Общество     «Друг детей».Общество эсперантистов. Всякие прочие общества.Затеиванье затейников и затейливейших затей.Все мчится и все клубится. И ничего не топчется.

Античность нашей истории. Осоавиахим.Пожар мировой революции,   горящий в отсвете алом.Все это, возможно, было скудным или сухим.Все это, несомненно, было тогда небывалым.

Мы были опытным полем. Мы росли, как могли.Старались. Не подводили Мичуриных социальных.А те, кто не собирались высовываться из земли,Те шли по линии органов, особых и специальных.

Все это Древней Греции уже гораздо древнейИ в духе Древнего Рима векам подает примеры.Античность нашей истории! А я — пионером в ней.Мы все были пионеры.

Трибуна

Вожди из детства моего!О каждом песню мы учили,пока их не разоблачили,велев не помнить ничего.Забыть мотив, забыть слова,чтоб не болела голова.

…Еще столица — Харьков. Онеще владычен и державен.Еще в украинской державегенсеком правит Косиор.

Он мал росточком, коренасти над трибуной чуть заметен,зато лобаст и волей мечени спуску никому не даст.

Иона рядом с ним, Якирс лицом красавицы еврейской,с девическим лицом и резким,железным   вымахом руки.

Петровский, бодрый старикан,специалист по ходокам;и Балецкий, спец по расправам,стоят налево и направо.

А рядышком: седоволос,высок и с виду — всех умнееМыкола Скрыпник, наркомпрос.Самоубьется он позднее.

Позднее: годом ли, двумя,как лес в сезон лесоповала,наручниками загремя,с трибуны загремят в подвалы.

Пройдет еще не скоро год,еще не скоро их забудем,и, ожидая новых льгот,мы, площадь, слушаем трибуну.

Низы,   мы слушаем верхи,а над низами и верхамипроходят облака, тихи,и мы следим за облаками.

Какие нынче облака!Плывут, предчувствий не тревожа.И кажется совсем легкаистории большая ноша.

Как день горяч! Как светел он!Каким весна ликует маем!А мы идем в рядах колонн,трибуну с ходу обтекаем.

Деревня и город

Когда в деревне голодали —и в городе недоедали.Но все ж супец пустой в столовойне столь заправлен был бедой,как щи с крапивой,хлеб с половой,с корой,а также с лебедой.

За городской чертой кончалисьбольница, карточка, талон,и мир села сидел, отчаясь,с пустым горшком, с пустым столом,пустым амбаром и овином,со взором, скорбным и пустым,отцом оставленный и сыноми духом брошенный святым.

Там смерть была наверняка,а в городе — а вдруг устроюсь!Из каждого товарнякассыпались слабость, хворость, робость.

И в нашей школе городскойкрестьянские сидели дети,с сосредоточенной тоскойсмотревшие на все на свете.Сидели в тихом забытье,не бегали по переменками в городском своем житьевсе думали о деревенском.

Какой полковник!

Какой полковник! Четыре шпалы!В любой петлице по две пары!В любой петлице частокол!Какой полковник к нам пришел!

А мы построились по росту.Мы рассчитаемся сейчас.Его веселье и геройстволегко выравнивает нас.

Его звезда на гимнастеркев меня вперяет острый луч.Как он прекрасен и могуч!Ему — души моей восторги.

Мне кажется: уже тогдамы в нашей полной средней школе,его   вверяясь     мощной воле,провидели тебя, беда,провидели тебя, война,провидели тебя, победа!

Полковник нам слова приветапромолвил.Речь была ясна.

Поигрывая мощью плеч,сияя светом глаз спокойных,полковник произнес нам речь:грядущее предрек полковник.

Школа для взрослых

В те годы утром я учился сам,А вечером преподавал историюДля тех ее вершителей, которыеИсторию вершили по утрам:Для токарей, для слесарей, для плотников,Встававших в полшестого, до гудка,Для государства нашего работников,Для деятелей стройки и станка.

И был и тощ и невысок, а взрослые —Все на подбор, и крупные и рослые,А все-таки они день ото дняВсе терпеливей слушали меня.

Работавшие день-деньской, усталые,Они мне говорили иногда:Мы пожилые. Мы еще не старые.Еще учиться не ушли года. —Работавшие день-деньской, до вечера,Карандашей огрызки очиня,Они упорно, сумрачно и вежливо,И терпеливо слушали меня.

Я факты объяснял,   а точку зренияОни, случалось, объясняли мне.И столько ненависти и презренияВ ней было   к барам,     к Гитлеру,       к войне!

Локтями опершись о подоконники,Внимали мне,   морщиня глыбы лбов,Чапаева и Разина поклонники,Сторонники   голодных и рабов.

А я гордился честным их усердием,И сам я был   внимателен, как мог.И радостно,   с открытым настежь сердцем,Шагал из института на урок.

Ножи

Пластающий, полосующийуже суетился нож.Вопрос, всех интересующий,решить   он был очень гож.

Решения сразу найдутся,пройдутся легко рубежи,когда ножи сойдутся,когда разойдутся ножи.

Уже надоело меритьвсем по семь рази всё хотелось отрезатьхотя бы один раз.

Раз! Но чтоб по живомуи чтобы — твердой рукой.К решению ножевомусклонялся род людской.

И вспомнили: даже в библиисредь прочих иных идейи резали, и били, иуничтожали людей.

И без большого усилияучености столпынарекли насилиеповитухой судьбы.

Как только обоснование,формулировку нашли —вырезали до основания,дотла сожгли.

Лопаты