Борис Слуцкий - Лошади в океане
Когда Толстой, чрезвычайно важный для Слуцкого писатель («От Толстого происхожу, ото Льва, через деда…», «Народ, прочитавший Толстого…», «И воевали тоже по Толстому…»), сомневался в самой возможности существования стихов — как это: идти за плугом и при этом пританцовывать?! — он не думал о возможности появления другой стихотворной эстетики. Такой, как у Слуцкого. Без пританцовывания.
Слуцкий именно идет за плугом, поднимая те пласты народной жизни, которые во времена Толстого считались исключительно объектом эпической прозы. Он не думает об изяществе, очевидно, уповая на то, что красив сам процесс тяжелой работы, если она выполняется добросовестно и сноровисто.
На этом пути много потерь, но есть и бесценные приобретения.
При чтении стихов Слуцкого надо помнить, что помимо пушкинской гармонии в нашей поэзии существует гармония Державина и Маяковского, вот на подобную гармонию и следует настроить свое ухо, тогда упреки в «неизящности» Слуцкого отпадут сами собой.
…поют, конечно, тенорами,но и басами хриплыми поют, —
так поэт сам определил свой голос.
Напоследок хочется процитировать еще одно стихотворение Слуцкого, во многом объясняющее его болезнь, его категорический уход за девять лет до смерти из общественной и литературной жизни:
Ценности сорок первого года:я не желаю, чтобы льгота,я не хочу, чтобы броняраспространялась на меня.
Ценности сорок пятого года:я не хочу козырять ему.Я не хочу козырять никому.
Ценности шестьдесят пятого года:дело не сделается само.Дайте мне подписать письмо.
Ценности нынешнего дня:уценяйтесь, переоценяйтесь,реформируйтесь, деформируйтесь,пародируйте, деградируйте,но без меня, без меня, без меня.
Кажется, эти стихи Слуцкий мог бы написать и сегодня — едва ли не с большим основанием. Значит, они тоже пророческие.
* * *Р. S. Слуцкий крайне редко ставил под стихами даты. Только в самых принципиальных для себя случаях — например, под стихотворениями «Я строю на песке…» или «Хозяин». Естественно, мы их сохранили. В других случаях можно только приблизительно установить, к какому периоду относятся стихотворения, — за исключением раздела «Последний взгляд», все тексты которого написаны весной 1977 года.
Также необходимо знать, что в разное время Слуцкий по-разному записывал свои стихи: то классически — каждую строчку с заглавной буквы, то нет.
«Про меня вспоминают и сразу же — про лошадей…»
Про меня вспоминают и сразу же — про лошадей,рыжих, тонущих в океане.Ничего не осталось — ни строк, ни идей,только лошади, тонущие в океане.
Я их выдумал летом, в большую жару:масть, судьбу и безвинное горе.Но они переплыли и выдумку, и игруи приплыли в синее море.
Мне поэтому кажется иногда:я плыву рядом с ними, волну рассекаю,я плыву с лошадьми, вместе с нами беда,лошадиная и людская.
И покуда плывут — вместе с ними и я на плаву:для забвения нету причины,но мгновения лишнего не проживу,когда канут в пучину.
Советская старина
Броненосец «Потемкин»
Шел фильм.И билетерши плакалиПо восемь разНад ним одним.И парни девушек не лапали,Поскольку стыдно было им.
Глазами горькими и грознымиОни смотрели на экран,А дети стать стремились взрослыми,Чтоб их пустили на сеанс.
Как много создано и сделаноПод музыки дешевый громИз смеси черного и белогоС надеждой, правдой и добром!
Свободу восславляли образы,Сюжет кричал, как человек,И пробуждались чувства добрыеВ жестокий век,В двадцатый век.
И милость к падшим призывалась,И осуждался произвол.Все вместе это называлось,Что просто фильм такой пошел.
В революцию, типа русской,лейтенантам, типа Шмидта,совершенно незачем лезть:не выдерживают нагрузки,словно известняк — динамита,их порядочность, совесть, честь.
Не выдерживают разрыва,то ли честь, то ли лейтенанты,чаще лейтенанты, чем честь.Все у них то косо, то кривои поэтому им не надо,совершенно не надо лезть.
Революциям русского типа,то есть типа гражданской войны,вовсе не такие типы,не такие типы нужны,совершенно другие типыреволюции русской нужны.
«В революцию, типа русской…»
Чаеторговцы
Боткины, Высоцкие, Поповы!Попрекну, замечу и попомнюзаводил, тузов былой Москвы.Экий чай заваривали вы!
Выдавая дочерей за гениев,посылая младших сыновейто в друзья к Толстому и Тургеневу,то в революционный ветровей.
Крепок сук был, на каком сидели.Только все наследники — при деле:ни на миг не покладая рук,весело рубили этот сук.
Чай индийский, чай цейлонский, чай японский.Царского двора поставщики.Споры, и открытия, и поиски.Революции вестовщики.
Где же ты сегодня, чай спитой,молодым и незнакомым племенемдо последней черной запятойвываренный?А также временем.
Есть старухи, гордые, как павы,продавшие все и до концавплоть до обручального кольца —Боткины, Высоцкие, Поповы.
Последние кустари
А я застал последних кустарей,ремесленников слабых, бедных, поздних.Степенный армянин или еврей,холодный, словно Арктика, сапожник
гвоздями каблуки мне подбивал,рассказывая не без любованья,когда и где и как он побывали сколько лет — за это подбиванье.
Присвоили заводы слово «цех»,цеха средневековые исчезли,а мастера — согнулись и облезли.Но я еще застал умельцев тех.
Теперь не император и не папа —их враг, их норма, их закон,а фининспектор — кожаная лапа,который, может, с детства им знаком.
Работали с зари и до зарифанатики индивидуализма.В тени больших лесов социализмасвои кусты растили кустари.
Свое: игла, наперсток, молоток.Хочу — приду! Хочу — замок повешу.Я по ладоням тягостным, по весукустаря определить бы смог.
Старуха в окне
Тик сотрясал старуху,Слева направо бивший,И довершал разрухуВсей этой дамы бывшей:Шептала и моргала,И головой качала,Как будто отвергалаВсе с самого начала,Как будто отрицалаВесь мир из двух окошек,Как будто отрезалаСебя от нас, прохожих.А пальцы растирали,Перебирали четки,А сына расстрелялиДавно у этой тетки.Давным-давно. За дело.За то, что был он белым.И видимо — пронзило,Наверно — не просила.Конечно — не очнуласьС минуты той кровавой.И голова качнулась,Пошла слева направо,Потом справа налево,Потом опять направо,Потом опять налево.А сын — белее снегаСтарухе той казался,А мир — краснее кровиЕе почти касался.Он за окошком — рядом —Сурово делал дело.Невыразимым взглядомОна в окно глядела.
Старые офицеры
Старых офицеров застал еще молодыми,как застал молодыми старых большевиков,и в ночных разговорах в тонком табачном дымеслушал хмурые речи, полные обиняков.
Век, досрочную старость выделив тридцатилетним,брал еще молодого, делал его последнимв роде, в семье, в профессии,в классе, в городе летнем.Век обобщал поспешно,часто верил сплетням.
Старые офицеры,выправленные казармой,прямо из старой армиик нови белых армийотшагнувшие лихо,сделавшие шаг,ваши хмурые речи до сих пор в ушах.
Точные счетоводы,честные адвокаты,слабые живописцы,мажущие плакаты,но с обязательной теньюгибели на лицеи с постоянной памятью о скоростном конце!
Плохо быть разбитым,а в гражданских войнахне бывает довольных,не бывает спокойных,не бывает ушедшихв личную жизнь свою,скажем, в любимое делоили в родную семью.
Старые офицерыстарые сапогиосторожно донашивали,но доносить не успели,слушали ночами, как приближались шаги,и зубами скрипели,и терпели, терпели.
Елка
