Дмитрий Мережковский - Полное собрание стихотворений
VI. Liberté, fraternité, egalité[19]
В наш век практический условна даже честь:В Gil-Blas’е, например, вы можете прочестьРекламы каждый день о молодой девицеИль о скучающей вдове на той странице,Где о наеме дач вы только что прочли:«J’ai dix-neuf ans, je suis bien faite et très jolie»[20].Всем предлагает дар она любви свободной,Кто заплатить готов ее портнихе модной.Меж тысячей карет я вижу там, вдали,На шумной улице идет старик в пыли,С рекламой на спине, по мостовой горячей.Он служит для толпы афишею ходячей.На старческом лице ни мысли, ни души.Он ходит так всю жизнь за бедные гроши,Чтобы прочесть о том в блистательной рекламеИзвестье важное удобно было даме,Что можно в «Bon-Marché» купить за пустякиДля ножек розовых ажурные чулки.А над красавицей и над живой афишей,На мраморной доске, над выступом иль нишей,Я громкие слова читаю: Liberté,Egalité и – звук пустой! – Fraternité.На сцене крохотной актер в кафешантанеКривлялся пред толпой в бессмысленном канкане,Плешивый, худенький, в истертый фрак одет,Он хриплым голосом выкрикивал куплет.Я слышал смех в толпе, но ничего смешногоНе находил в чертах лица его больного...Бывало, в темный век, когда в России кнутСвистел над спинами рабов, дворовый шутСмешил господ и дам, скучающих в беседеО сплетнях городских, на праздничном обеде:Такой же раб толпы в наш просвещенный векВ свободном городе – свободный человек!..Когда, подняв свой меч, склонялся гладиаторНад раненым бойцом и ждал, чтоб императорРукою подал знак к убийству, и ногаСтояла на груди упавшего врага,И крови требовал народ с восторгом диким, —Ты все же, Древний Рим, был грозным и великим.Но к этим зрелищам мы не вернемся вновь,И Боже нас храни пролить людскую кровь:Нам только нравятся невинные забавы.Мы не язычники, давно смягчились нравы...А все-таки шутов мы любим, и у всехСегодняшний актер не даром вызвал смех.В жестокости толпы уж больше нет величья, —За то соблюдены законы и приличья!
VII. Венера Милосская
О древний Лувр, под сень безмолвную твоюОт шумной улицы я уходить люблю.Не все ли мне равно – Мадонна иль Венера, —Но вера в идеал – единственная вера,От общей гибели оставшаяся нам,Она – последний Бог, она – последний храм!
К тебе, Милосская богиня, крик народаПорою долетал: «Да здравствует свобода!»И марсельезою Париж был опьянен.За волю всех рабов, за счастье всех племен,В дыму, под градом пуль, с надеждою во взглядахТолпа бежала смерть встречать на баррикадах.Но с ликом мраморным богиня красоты,Страдающих людей не видя с высоты,Смотрела молча в даль холодными очами.Неумолимая! как ты царишь над нами —Царить во все века ты будешь над людьми.О, преклони свой взор на гибнущих, пойми,Как мы страдаем!.. Нет, не видит и не слышит,И только вечною красой улыбка дышит.Венера, с гибелью у ног твоих мирюсь,Когда тебя люблю, когда тебе молюсь,И в лике мраморном я вечность созерцаю,Благословляю жизнь и смерть благословляю!..
Но вдруг мои мечты внезапный шум прервал,И с говором вошла толпа туристов в зал.Рыжеволосая, худая, в пестром пледе,Свой красный Бэдекер под мышкой держит леди.Бог ведает, зачем они сюда пришли.Чрез горы и моря во все концы землиИз Англии родной туристов гонит скука.За двести шиллингов везут агенты КукаПоказывать по всем столичным городамИм каждый памятник, развалину иль храм.От этих англичан, кочующих и праздных,Сидельцев лондонских и леди безобразных, —Нигде спасенья нет! И здесь у ног твоих,Киприда вечная, гляжу с тоской на них...Вы цените красу и гений безграничныйНа фунты стерлингов в наш век демократичный,Работать, к вечному стремиться?.. Но зачем?..Он все-таки придет и овладеет всем,Не зная наших жертв, не помня наших стонов,Банкир или купец, владыка миллионов...Так думал я в тоске мучительной... Но ты,Ты все по-прежнему богиня красоты,Смотрела, молча, вдаль, не видя нас, над нами,Как небо ясными, холодными очами...Быть может, видела ты новый лучший век,Те дни, когда к тебе вернется человек,Когда ты будешь вновь царицею вселенной,Красой подобная природе неизменной!
VIII. Бульвары вечером
По душным улицам я вечером иду,Смотрю на первую далекую звезду,Мою любимую, в темнеющей лазури.Кричат газетчики: «Le Soir!» Подобен буреПарижа вечный гул... В театрах на крыльцоВыходят подышать прохладой, но в лицоПрохожим веет зной... Еще асфальт бульвараВо мраке не остыл от солнечного жара.Волною мягкою струится бледный светОт электричества на тысячи карет,На темную листву, на пестрые рекламы.И как чертоги фей, как сказочные храмы,Блестят кафе, где пьют и смотрят на бульвар,И столиками весь широкий тротуарУставлен... С фонарем зеленым, в туче пыли,Со скачек праздничных на приз в Арменонвилле,Как целый дом, толпой разряженной набит,Огромный омнибус по улице гремит.В «Café Ambassadeurs», в пылающей рекламеИз газовых рожков, начертано огнямиНад морем черных шляп и любопытных лиц«Yvette Guilbert» – одной из уличных певицНазванье модное. За Аркой Триумфальной,Над Елисейскими Полями свет печальныйЗари давно померк, и лишь последний лучЧуть брезжит вдалеке из-за ненастных туч;Над потемневшими громадами столицыСверкают и дрожат вечерние зарницы.Как башня Эйфеля воздушна и легка!Я вижу, сквозь нее мелькают облака,И светит бедный луч на горизонте мрачном,В узоре проволок туманном и прозрачном,Как будто там, вдали, вдали меж облаковУже глядит на нас, печален и суров,Двадцатый век... Чего он хочет, что он скажет,Какую веру даст, какой нам путь укажет?Не знаю почему, но в этот душный зной,Во мраке, окружен бесчисленной толпой,Бегущей, как поток, волною говорливойЗа наслажденьями, за властью и наживой,Я вспомнил о тебе, родимая земля,Я вспомнил тихие унылые поляИ с белой церковью убогое селенье,Прохладу на заре и жаворонков пенье.Я вспомнил пахаря знакомые черты,Смиренья полные и детской доброты.Играет ветерок седыми волосами.Как древний патриарх, один под небесами,За плугом он идет с лошадкою своей,Потерянный в немой безбрежности полей.Какая дума в нем, какая сила дремлет?Меня предчувствие великого объемлетВ столице мира, здесь, где скорбный дряхлый векКончает дни свои среди роскошных нег...Когда проснешься ты, о труженик суровый,………………………………………………..Кто снимет с уст твоих безмолвия печать?..………………………………………………..
IX. Петербург
Но как ни тяжело, мы все-таки в Париже —К чему-то светлому и радостному ближе:Здесь легче дышится, здесь люди ценят труд.Участвуют в борьбе, страдают и живут.А там, у нас... Ужель я возвращусь в холодный,Туманный Петербург, где в болтовне бесплоднойИ консерваторы, и либералы – всеМы только кружимся, как белка в колесе?Журфикс чиновников, томительный и длинный,О симфоническом собрании в гостинойЗа чаем разговор интеллигентных дам,С бесцельной клеветой и сплетней пополам:Бежал в Америку кассир провинциальный...Известье, что один профессор либеральный,Почтенный старичок со службы удален,Потом история двух разведенных жен, —И гости наконец все темы истощили...Что делать?.. Тишина немая, – как в могиле...Но слава Богу: вот – желанный миг, – повелХозяин в кабинет, где ожидает столС колодой карт, и все опять – в родной стихии:Винт – современный бог скучающей России!Какой огонь в очах, какой восторг у всех,Как вспыхнул разговор, и шуточки, и смех!..И старый генерал, и робкая девица,Все полы, возрасты, характеры и лица,Все убеждения сливаются в одномПорыве искреннем за карточным столом.В игре убита ночь, а на рассвете нуженУсталым игрокам для подкрепленья ужин.Теперь у них в душе – такая пустота,Что, право, ни одна греховная мечтаВольнолюбивая к ним залететь не может:Печаль за родину их сна не потревожит.И мнится, в городе все вымерло навек,И только падает в тумане мокрый снег.По грязным улицам, по мертвому безлюдьюПорой со шпорами и с выпяченной грудьюНа Охтинский пожар промчится брандмайор,Вперив в немую даль начальнический взор...Тоска!.. Ужель опять вернусь в твое болото,О, Петербург, о, жизнь, объятая дремотой,Как в лужах мертвая стоячая вода, —Без воли, без любви, без мысли, без труда!
Х. Родина
.………………………………………..……………………………………….………………………………………..………………………………………..И все-таки тебя, родная, на чужбинеЛюблю, как никогда я не любил доныне.Я только здесь, народ, в чужой земле, постиг,Как, несмотря на все, ты – молод и велик, —Когда припоминал я Волгу, степь немуюИ песен Пушкина мелодию родную,И вековых лесов величественный шум,И тихую печаль малороссийских дум.Я перед будущим твоим благоговею,И все-таки горжусь я родиной моею.За все страдания еще сильней любя,Что б ни было, о Русь, я верую в тебя!
1891, Париж
