Семен Липкин - Большая книга стихов

1989

В САМАРКАНДЕ

Готовлю свое издельеВо всей восточной красе,Пишу в Самарканде в кельеСтаринного медресе.

Художница-ленинградкаЗа толстой стеной живет,И тень огонька лампадкаБросает на старый киот.

Отца единого дети,Свеченье видим одно,И голуби на минаретеОб этом знают давно.

1989

ДУБ

Средь осени золотоцветной,Как шкурка молодой лисы, —Стоит, как муж ветхозаветный,Дуб нестареющей красы.

Ему не надобно движенья, —Он движется в себе самом,Лишь углубляя постиженьеТого, что движется кругом.

И он молчит. Его молчаньеНужней, прочнее тех словес,Что в нашем долгом одичаньеУтратили свой блеск и вес.

Принять бы восприятьем дубаДень, час, мгновенье в сентябре,Но вечности касаюсь грубо,Притронувшись к его коре.

1989

ПОЖЕЛТЕВШИЕ БЛОКНОТЫ

Что буравишь ты, червь-книготочец,Пожелтевших блокнотов листы?Неудачливых строчек-пророчицНеужель опасаешься ты?

Робкий в жизни, в писаниях смелый,Черноморских кварталов жилец,Их давно сочинил неумелый,Но исполненный веры юнец.

Дышат строчки незрелой тревогой,Страшных лет в них темнеют черты.Уходи, книготочец, не трогайПожелтевших блокнотов листы.

1989

"Жил в Москве, в полуподвале…"

Жил в Москве, в полуподвале,Знаменитейший поэт.Иногда мы с ним гуляли:Он — поэт, а я — сосед.

Вспоминал, мне в назиданье,Эвариста Галуа,И казалось: мирозданьеЗадевает голова.

Говорил, что в "Ревизоре"Есть особый гоголин.В жгучем, чуть косящем взореЖил колдун и арлекин.

Фосфор — белый, как и имя, —Мне мерцал в глазах его.Люцифер смотрел такимиДо паденья своего.

1989

АХМАТОВСКИЕ ЧТЕНИЯ В БОСТОНЕ

Здесь все в себе таитВкус океанской соли.В иезуитской школеЗдесь памятник стоитИгнатию Лойоле.

А та, что родиласьНа даче у ФонтанаВ моей Одессе, — АннаЗдесь подтверждает связьНевы и океана.

Пять светлых, важных днейБогослуженья мая,Соль вечности вдыхая,Мы говорим о ней,О жительнице рая.

1989

КВАДРИГА

Среди шутов, среди шутих,Разбойных, даровитых, пресных,Нас было четверо иных,Нас было четверо безвестных.

Один, слагатель дивных строк,На точной рифме был помешан.Он как ребенок был жесток,Он как ребенок был безгрешен.

Он, искалеченный войной,Вернулся в дом сырой, трухлявый,Расстался с прелестью-женой,В другой обрел он разум здравый,И только вместе с сединойЕго коснулся ангел славы.

Второй, художник и поэт,В стихах и в красках был южанин,Но понимал он тень и свет,Как самородок-палешанин.

Был долго в лагерях второй.Вернулся — весел, шумен, ярок.Жизнь для него была игройИ рукописью без помарок.

Был не по правилам красив,Чужой сочувствовал удаче,И умер, славы не вкусив,Отдав искусству жизнь без сдачи,И только дружеский архивХранит накал его горячий.

А третья нам была сестрой.Дочь пошехонского священства,Объединяя страсть и строй,Она искала совершенства.

Муж-юноша погиб в тюрьме.Дитя свое сама растила.За робостью в ее умеУпрямая таилась сила.

Как будто на похоронах,Шла по дороге безымянной,И в то же время был размах,Воспетый Осипом и Анной.

На кладбище Немецком — прах,Душа — в юдоли богоданной.А мне, четвертому, — ломатьДевятый суждено десяток,Осталось близких вспоминать,Благословляя дней остаток.

Мой путь, извилист и тяжел,То сонно двигался, то грозно.Я счастлив, что тебя нашел,Мне горько, что нашел я поздно.

Случается, что снится мнеДвор детских лет, грехопаденье,Иль окруженье на войне,Иль матери нравоученье,А ты явилась — так во снеЯвляется стихотворенье.

1995[3]

ЧИТАЯ БОДЛЕРА

Лязгает поздняя осень, знобит все живое,Падает влага со снегом с небес городских,Холод настиг пребывающих в вечном покое,В грязных и нищих квартирах все больше больных.

Кот на окне хочет позы удобной и прочной,Телом худым и паршивым прижался к стеклу.Чья-то душа заблудилась в трубе водосточной, —То не моя ли, так близко, на этом углу?

Нет между жизнью и смертью черты пограничной,Разницы нет между ночью и призраком дня.Знаю, что в это мгновенье на койке больничнойБрат мой глазами печальными ищет меня.

1995

ОСНОВА

Какое счастье, если за основуСудьбы возьмешь концлагерь или гетто!

Закат. Замолк черкизовский базар.Ты на скамье сидишь, а за спиноюХрущевский кооперативный дом,Где ты с женою бедно обитаешьВ двухкомнатной квартирке. Под скамьейУстроилась собака. Мальчуган,Лет, может быть, двенадцати, весьмаСерьезный и опрятный, нежноЩекочет прутиком собаку. СмотритС огромным уваженьем, с любопытствомЕго ровесница на это действо.Мила, но некрасива, голонога.Собака вылезает на песок.Она коричнева, а ноги желты.

Тут возникает новое лицо,И тоже лет двенадцати. ПрелестнаКакой-то ранней прелестью восточной,И это знает. Не сказав ни словаПриятелям и завладев собакой,Ей что-то шепчет. Гладит. ГолоногойСоперница опасна. РаздаетсяС раскрытого окна на этажеЧетвертом полупьяный, но беззлобныйПривет: "Жиды, пора вам в Израиль".

По матери и по отцу ты русский,Но здесь живет и отчим твой Гантмахер,Он председатель кооператива.Отец расстрелян, мать в мордовской ссылкеС Гантмахером сошлась, таким же ссыльным.

И ты потом с женой своей сошелся,Когда ее привез в Москву из ЛодзиСпаситель-партизан, а ты досрочноИз лагеря вернулся в институтНа третий курс, — она была на первом.

Две пенсии, на жизнь почти хватает,Библиотека рядом, счастье рядом,Поскольку за основу ты берешьКонцлагерь или гетто.

1995

НИЧТОЖЕСТВО

Братоубийца первый былЭдемской глины внуком. Неужели,Кусочек яблока отведав, ЕваКровь Каина бездумно отравилаДвуногою жестокостью? У зверяОтсутствует жестокость: пропитаньяОн ищет и того съедает, ктоСлабей, к нему не чувствуя вражды.

Напоминаю: Каин, как велитПятидесятницы обычай,Часть урожая Богу преподнес,Но Бог, всеведаюший Бог,Злодея дар не принял. КаинПочувствовал в отвергнутом дареньиСвою бездарность — и ожесточился:Он был ничтожен, и жестокость этаЕсть следствие ничтожества его.А тот, кто любит Бога, не ничтожен,Не просит он, когда приносит.

Кусочек яблока отведав, ЕваПотомка праха райского бездумноЖестокостью наполнила. Мы злы,Мы хуже, мы глупее зверя.Прости и помоги нам, Боже.

1996

БРАТ