Борис Пастернак - Свеча горела (сборник)

1917–1942

Заколдованное число!Ты со мной при любой перемене.Ты свершило свой круг и пришло.Я не верил в твое возвращенье.

Как тогда, четверть века назад,На заре молодых вероятий,Золотишь ты мой ранний закатСветом тех же великих начатий.

Ты справляешь свое торжество,И опять, двадцатипятилетье,Для тебя мне не жаль ничего,Как на памятном первом рассвете.

Мне не жалко незрелых работ,И опять этим утром осеннимЯ оцениваю твой приходПо готовности к свежим лишеньям.

Предо мною твоя правота.Ты ни в чем предо мной не повинно,И война с духом тьмы неспростаОмрачает твою годовщину.

Спешные строки

Помню в поездах мороку,Толчею подвод,Осень отводил к востокуСорок первый год.

Чувствовалась близость фронта.Разговор «катюш»Заносило с горизонтаВ тыловую глушь.

И когда гряда позицийОтошла к Орлу,Все задвигалось в столицеИ ее тылу.

Я любил искус бомбежек,Хриплый вой сирен,Ощетинившийся ежикУлиц, крыш и стен.

Тротуар под небоскребомВ страшной глубинеМертвым островом за гробомПредставлялся мне.

И когда от бомбы в небоВскинуло труху,Я и Анатолий ГлебовБыли наверху.

Чем я вознесен сегодняДо седьмых небес,Точно вновь из преисподнейЯ на крышу влез?

Я спущусь в подвал к жилицам,Объявлю отбой,Проведу рукой по лицам,Пьяный и слепой.

Я скажу: долой суровость!Белую на стол!Сногсшибательная новость:Возвращен Орел.

Я великолепно помнюДень, когда он сдан.Было жарко, словно в домне,И с утра туман.

И с утра пошло катиться,Побежало вширь:Отдан город, город – птица,Город – богатырь.

Но тревога миновала.Он освобожден.Поднимайтесь из подвала,Выходите вон.

Слава павшим. Слава строемПроходящим вслед.Слава вечная героямИ творцам побед!

Одесса

Земля смотрела именинницейИ все ждала неделю эту,Когда к ней избавитель кинетсяПод сумерки или к рассвету.

Прибой рычал свою невнятицуУ каменистого отвеса,Как вдруг все слышат, сверху катится«Одесса занята, Одесса».

По улицам, давно не езженным,Несется русский гул веселый.Сапер занялся обезвреженьемПодъездов и домов от тола.

Идет пехота, входит конница,Гремят тачанки и телеги.В беседах время к ночи клонится,И нет конца им на ночлеге.

А рядом в яме череп скалится,Раскинулся пустырь безмерный.Здесь дикаря гуляла палица,Прошелся человек пещерный.

Пустыми черепа глазницамиГлядят головки иммортелейИ населяют воздух лицами,Расстрелянными в том апреле.

Зло будет отмщено, наказано,А родственникам жертв и вдовамМы горе облегчить обязаныЕще каким-то новым словом.

Клянемся им всем русским гением,Что мученикам и героямПобеды одухотворениемМы вечный памятник построим.

Импровизация на рояле

Я клавишей стаю кормил с рукиПод хлопанье крыльев, плеск и гогот.Казалось, всё знают, казалось, всё могутКричавших кругом лебедей вожаки.

И было темно, и это был прудИ волны. И птиц из семьи горделивой,Казалось, скорей умертвят, чем умрутДробившиеся вдалеке переливы.

И все, что в пруду утопил небосвод,Ковшами кипящими на воду вылив,Казалось, доплескивало до высотОтветное хлопанье весел и крыльев.

И это был пруд, и было темно,И было охвачено тою же самойТревогою сердце, как небо и дно,Оглохшие от лебединого гама.

Нежность

Ослепляя блеском,Вечерело в семь.С улиц к занавескамПриникала темь.

Замирали звукиЖизни в слободе.И блуждали рукиНеизвестно где.

Люди – манекены,Но слепая страстьТянется к вселеннойОщупью припасть,

Чтобы под ладоньюСлушать, как поетБегство и погоня,Трепет и полет.

Чувство на свободе –Это налегкеРвущая поводьяЛошадь в мундштуке.

Бессонница

Который час? Темно. Наверно, третий.Опять мне, видно, глаз сомкнуть не суждено.Пастух в поселке щелкнет плетью на рассвете.Потянет холодом в окно,Которое во двор обращено.

А я один.Неправда, тыВсей белизны своей сквозной волнойСо мной.

Под открытым небом

Вытянись вся в длину,Во весь ростНа полевом стануВ обществе звезд.

Незыблем их порядок.Извечен ход времен.Да будет так же сладокИ нерушим твой сон.

Мирами правит жалость,Любовью внушенаВселенной небывалостьИ жизни новизна.

У женщины в ладони,У девушки в горстиРождений и агонийНачала и пути.

Поверх барьеров

Скрипка Паганини

Душа, что получается?– Повремени. Терпенье.

Он на простенок выбег,Он почернел, кончается –Сгустился, – целый цыбикБыл высыпан из чайницы.

Он на карнизе узком,Он из агата выточен,Он одуряет сгусткомКакой-то страсти плиточной.

Отчетлив, как майолика,Из смол и молний набран,Он дышит дрожью столикаИ зноем канделябров.

Довольно. Мгла заплакала,Углы стекла всплакнули…Был карликом, кривлякою –Messieurs[16] – расставьте стулья.

Дома из более, чем антрацитных плиток,Сады из более, чем медных мозаик,И небо более паленое, чем свиток,И воздух более надтреснутый, чем вскрик,

И в сердце, более прерывистом, чем – «Слушай» –Глухих морей в ушах материка,Врасплох застигнутая боле, чем удушьем,Любовь и боле, чем любовная тоска!

Я дохну на тебя, мой замысел,И ты станешь как кожа индейца.Но на что тебе, песня, надеяться?Что с тобой я вовек не расстанусь?

Я создам, как всегда, по подобиюСвоему вас, рабы и повстанцы, –И закаты за вами потянутся,Как напутствия вам и надгробья.

Но нигде я не стану вас чествоватьЮбилеем лучей, и на светеВы не встретите дня, день не встретит вас.Я вам ночь оставляю в наследье.

Я люблю тебя черной от сажиСожиганья пассажей, в золеОтпылавших андант и адажий,С белым пеплом баллад на челе,

С загрубевшей от музыки коркойНа поденной душе, вдалекеНеумелой толпы, как шахтерку,Проводящую день в руднике.

Изборожденный тьмою бороздок,Рябью сбежавший при виде любви,Этот, вот этот бесснежный воздух,Этот, вот этот – руками лови?

Годы льдов простерлисяНебом в отдаленьи,Я ловлю, как горлицу,Воздух голой жменей.

Вслед за накидкой ваточнойВсё – долой, долой!Нынче небес недостаточно,Как мне дышать золой!

Ах, грудь с грудью борютсяДень с уединеньем.Я ловлю, как горлицу,Воздух голой жменей.

Я люблю, как дышу. И я знаю:Две души стали в теле моем.И любовь та душа иная,Им несносно и тесно вдвоем.

От тебя моя жажда пособья,Без тебя я не знаю пути,Я с восторгом отдам тебе обе,Лишь одну из двоих приюти.

О, не смейся, ты знаешь какую.О, не смейся, ты знаешь к чему.Я и старой лишиться рискую,Если новой я рта не зажму.

«Вслед за мной все зовут вас барышней…»

Вслед за мной все зовут вас барышней,Для меня ж этот зов зачастую,Как акт наложенья наручней,Как возглас: «Я вас арестую».

Нас отыщут легко все тюремщикиПо очень простой примете:Отныне на свете есть женщинаИ у ней есть тень на свете.

Есть лица к туману притертыеВсякий раз, как плашмя на них глянешь,И только одною аортоюЛихорадящий выплеснут глянец.

«Порою ты, опередив…»

Порою ты, опередивМгновенной вспышкой месяцы,Сродни пожарам чащ и нив,Когда края безлесятся;

Дыши в грядущее, теребьИ жги его – залижетсяОно душой твоей, как степьПожара беглой жижицей.

И от тебя, по самый гробС судьбы твоей преддверияДни, словно стадо антилоп,В испуге топчут прерии.

Pro domo[17]