Борис Пастернак - Свеча горела (сборник)
Маяковскому
Вы заняты нашим балансом,Трагедией ВСНХ,Вы, певший Летучим голландцемНад краем любого стиха.
Холщовая буря палатокРаздулась гудящей ДвинойДвижений, когда вы, крылатый,Возникли борт о борт со мной.
И вы с прописями о нефти?Теряясь и оторопев,Я думаю о терапевте,Который вернул бы вам гнев.
Я знаю, ваш путь неподделен,Но как вас могло занестиПод своды таких богаделенНа искреннем вашем пути?
1922Gleisdreieck
Надежде Александровне Залшупиной
Чем в жизни пробавляется чудак,Что каждый день за небольшую платуСдает над ревом пропасти чердакИз Потсдама спешащему закату?
Он выставляет розу с резедойВ клубящуюся на́ версты корзину,Где семафоры спорят красотойСо снежной далью, пахнущей бензином.
В руках у крыш, у труб, у недотрогНе сумерки, – карандаши для грима.Туда из мрака вырвавшись, метроКомком гримас летит на крыльях дыма.
30 января 1923БерлинМорской штиль
Палящим полднем вне временВ одной из лучших экономийЯ вижу движущийся сон, –Историю в сплошной истоме.
Прохладой заряжён револьверПодвалов, и густой салютСелитрой своды отдаютГостям при входе в полдень с воли.
В окно ж из комнат в этом домеНе видно ни с каких сторонСледов знакомой жизни, кромеВоды и неба вне времен.Хватясь искомого приволья,Я рвусь из низких комнат вон.
Напрасно! За лиловый фольварк,Под слуховые окна службВерст на сто в черное безмолвьеУходит белой лентой глушь.
Верст на сто путь на запад занятКлубничной пеной, и янтарьТой пены за собою тянетГлубокой ложкой вал винта.
А там, с обмылками в обнимку,С бурлящего песками дна,Как кверху всплывшая клубника,Круглится цельная волна.
1923Наступленье зимы
Трепещет даль. Ей нет препон.Еще оконницы крепятся.Когда же сдернут с них кретон,Зима заплещет без препятствий.
Зачертыхались сучья рощ,Трепещет даль, и плещут шири.Под всеми чертежами ночьПодписывается в четыре.
Внизу толпится гольтепа,Пыхтит ноябрь в седой попоне.При первой пробе фортепьянВсе это я тебе напомню,
Едва допущенный ШопенОпять не сдержит обещаньяИ кончит бешенством взаменБаллады самообладанья.
1923Осень
Ты распугал моих товарок,Октябрь, ты страху задал им,Не стало астр на тротуарах,И страшно ставней мостовым.
Со снегом в кулачке, чахоткаРукой хватается за грудь.Ей надо, видишь ли, находкуВ обрывок легких завернуть.
А ты глядишь? Беги, преследуй,Держи ее – и не добром,Так силой – отыми браслеты,Завещанные сентябрем.
1923Бодрость
В холодный ясный день, как сосвистав листву,Ведет свою игру недобрый блеск графита,Не слышу ног и я, и возраст свой зовуДурной привычкой тли, в дурном кругу добытой.
В чем состязаться нам, из полутьмы гурьбойПовышвырнутым в синь, где птиц гоняет гений,Где горизонт орет подзорною трубой,В чем состязаться нам, как не на дальность зренья?
Трещит зловещий змей. Оглохший полигонОседланных небес не кажется оседлей,Плывет и он, плывет, торопит небосклон,И дали с фонарем являются немедля.
О сердце, ведь и ты летишь на них верхом,Захлебываясь крыш затопленных обильем,И хочется тебе поездить под стихом,Чтоб к виденному он прибавил больше шпилем.
1923«И спящий Петербург огромен…»
И спящий Петербург огромен,И в каждой из его ячейСкрывается живой феномен:Безмолвный говор мелочей.
Пыхтят пары, грохочут тени,Стучит и дышит машинизм.Земля – планета совпадений,Стеченье фактов любит жизнь.
В ту ночь, нагрянув не по делу,Кому-то кто-то что-то бурк –И юрк во тьму, и вскоре БелыйЗадумывает «Петербург».
В ту ночь, типичный петербуржец,Ей посвящает слух и слогКругам артисток и натурщицЕще малоизвестный Блок.
Ни с кем не знаясь, не знакомясь,Дыша в ту ночь одним чутьем,Они в ней открывают помесьОбетованья с забытьём.
1925Мороз
Над банями дымятся трубы,И дыма белые бокаУ выхода в платки и шубыЗапахивают облака.
Весь жар души дворы вложилиВ сугробы, тропки и следки,И рвутся стужи сухожилья,И виснут визга языки.
Лучи стругают, вихри сверлят,И воздух, как пила, остер,И как мороженая стерлядьПылка дорога, бел простор.
Коньки, поленья, елки, миги,Огни, волненья, времена,И в вышине струной визигиЗагнувшаяся тишина.
1927Ремесло
Когда я, кончив, кресло отодвину,Страница вскрикнет, сон свой победя.Она в бреду и спит наполовинуПод властью ожиданья и дождя.
Такой не наплетешь про арлекинов.На то поэт, чтоб сделать ей теплей.Она забылась, корпус запрокинув,Всей тяжестью сожженных кораблей.
Я ей внушил в часы, за жуть которыхРучается фантазия, когдаЗима зажжет за окнами конторокЗеленый визг заждавшегося льда,
И циферблаты банков и присутствий,Впивая снег и уличную темь,Зайдутся боем, вскочат, потрясутся,Подымут стрелки и покажут семь,
В такой-то, темной памяти событийГлубокий час внушил странице яОпомниться, надеть башлык и выйтиК другим, к потомкам, как из забытья.
1927«Мне кажется, я подберу слова…»
Мне кажется, я подберу слова,Похожие на Вашу первозданность,И если не означу существа,То все равно с ошибкой не расстанусь.
Я слышу мокрых кровель говорок,Колоколов безмолвные эклоги.Какой-то город, явный с первых строк,Растет и узнается в каждом слоге.
Волнует даль, но за город нельзя,Пока внизу гуляют краснобаи,Глаза шитьем за лампою слезя,Горит заря, спины не разгибая.
С недавних пор в стекле оконных рамТоскует воздух в складках предрассветных.С недавних пор по долгим вечерамЕго кроят по выкройкам газетным.
В воде каналов, как пустой орех,Ныряет ветер и колышет векиЗаполуночничавшейся за всехИ счет часам забывшей белошвейки.
Мерцают, заостряясь, острова.Метя песок, клубится малокровье,И хмурит брови странная Нева,Срываясь за мост в роды и здоровье.
Всех градусов грунты рождает взор:Что чьи глаза накурят, все равно чьи.Но самой сильной крепости раствор –Ночная даль под взглядом белой ночи.
Таким я вижу облик Ваш и взгляд.Он мне внушен не тем столбом из соли,Которым Вы пять лет тому назадИспуг оглядки к рифме прикололи,
Но, исходив от Ваших первых книг,Где крепли прозы пристальной крупицы,Он и сейчас, как искры проводник,Событья былью заставляет биться.
6. III.1929«Жизни ль мне хотелось слаще?..»
Жизни ль мне хотелось слаще?Нет, нисколько; я хотелТолько вырваться из чащиПолуснов и полудел.
Но откуда б взял я силы,Если б ночью сборов мнеЦелой жизни не вместилоСновиденье в Ирпене?
Никого не будет в доме,Кроме сумерек. ОдинСерый день в сквозном проемеНезадернутых гардин.
Хлопья лягут и увидят:Синь и солнце, тишь и гладь.Так и нам прощенье выйдет,Будем верить, жить и ждать.
1931«Будущее! Облака встрепанный бок!..»
Будущее! Облака встрепанный бок!Шапка седая! Гроза молодая!Райское яблоко года, когда яБуду как бог.
Я уже пе́режил это. Я предал.Я это знаю. Я это отведал.Зоркое лето. Безоблачный зной.Жаркие папоротники. Ни звука.Муха не сядет. И зверь не сягнет.Птица не по́рхнет – палящее лето.Лист не шело́хнет – и пальмы стеной.Папоротники и пальмы, и этоДерево. Это, корзиной ранета,Раненной тенью вонзенное в зной,Дерево девы и древо запрета.Это, и пальмы стеною, и «Ну-ка,Что там, была не была, подойду-ка…»Пальмы стеною и кто-то иной,Кто-то как сила, и жажда, и мука,Кто-то как хохот и холод сквозной –По́ лбу и в волосы всей пятерней, –И утюгом по лужайке – гадюка.Синие линии пиний. Ни звука.Папоротники и пальмы стеной.
1931«Все наклоненья и залоги…»
