Наум Коржавин - Приобщение
Август-сентябрь 1961 — Караганда.
Найдено и доработано 19–20 мая 1968 года Москва
КАТАЛОГ «СОВРЕМЕННЫХ ЗАПИСОК»
(Памяти Марины Цветаевой)
Поколенье, где краше
Был — кто жарче страдал
М. ЦветаеваТут не шёпот гадалок:Мол, конец уже близок —Мартиролог — каталог«Современных записок»
Не с изгнаньем свыкались,Не страдали спесиво —Просто так, задыхалисьВдалеке от России.
Гнёт вопросов усталых:«Ах, когда ж это будет?»Мартиролог — каталогЗадохнувшихся судеб.
Среди пошлости сытойИ презренья к несчастью —Мартиролог открытий,Верных только отчасти.
Вера в разум средь ночи,Где не лица, а рожи, —Мартиролог пророчеств.Подтвердившихся. Позже.
Не кормились — писали,Не о муках — о деле.Не спасались — спасали,Как могли и умели.
Не себя возносилиИ не горький свой опыт —Были болью РоссииО закате Европы.
Не себя возносили,Хоть открыли немало, —Были знаньем России!..А Россия — не знала.
А Россия мечталаИ вокруг не глядела,А Россия считала:Это плёвое дело.
Шла в штыки, бедовала —Как играла в игрушки.…И опять открывала,Что на свете был Пушкин.
1962
БРАТСКОЕ КЛАДБИЩЕ В РИГЕ
Кто на кладбище ходит, как ходят в музеи,А меня любопытство не гложет — успею.Что ж я нынче брожу, как по каменной книге,Между плитами Братского кладбища в Риге?
Белых стен и цементных могил панорама.Матерь-Латвия встала, одетая в мрамор.Перед нею рядами могильные плиты,А под этими плитами — те, кто убиты. —Под знаменами разными, в разные годы,Но всегда — за неё, и всегда — за свободу.
И лежит под плитой русской службы полковник,Что в шестнадцатом пал без терзаний духовных.Здесь, под Ригой, где пляжи, где крыши косые,До сих пор он уверен, что это — Россия.
А вокруг всё другое — покой и Европа,Принимает парад генерал лимитрофа.А пред ним на безмолвном и вечном парадеСпят солдаты, отчизны погибшие ради.Независимость — вот основная забота.День свободы — свободы от нашего взлёта,От сиротского лиха, от горькой стихии,От латышских стрелков, чьи могилы в России,Что погибли вот так же, за ту же свободу,От различных врагов и в различные годы.Ах, глубинные токи, линейные меры,Невозвратные сроки и жесткие веры!
Здесь лежат, представляя различные страны,Рядом — павший за немцев и два партизана.Чтим вторых. Кто-то первого чтит, как героя.Чтит за то, что он встал на защиту покоя.Чтит за то, что он мстил, — слепо мстил и суровоВ сорок первом за акции сорокового.Всё он — спутал. Но время всё спутало тоже.Были разные правды, как плиты, похожи.Не такие, как он, не смогли разобраться.Он погиб. Он уместен на кладбище Братском.
Тут не смерть. Только жизнь, хоть и кладбище это…Столько лет длится спор и конца ему нету,Возражают отчаянно павшие павшимПо вопросам, давно остроту потерявшим.К возражениям добавить спешат возражения.Не умеют, как мы, обойтись без решения.
Тишина. Спят в рядах разных армий солдаты,Спорят плиты — где выбиты званья и даты.Спорят мнение с мнением в каменной книге.Сгусток времени — Братское кладбище в Риге.
Век двадцатый. Всех правд острия ножевые.Точки зренья, как точки в бою огневые.
1962
НА ШВЕЙНОЙ ФАБРИКЕ В ТИРАСПОЛЕ
Не на каторге. Не на плахе.Просто цех и станки стучат.Просто девушки шьют рубахиДля абстрактных чужих ребят.
Механически. Всё на память:Взлёт руки — а потом опять.Руки! Руки! Ловить губамиВас в полёте. И целовать!
Кожа тонкая… Шеи гнутся…Косы спрятаны — так у всех.Столько нежности! Задохнуться!Только некому — женский цех…
Знаю: вам этих слов — не надо.Знаю: жалость — не тот мотив.Вы — не девушки. Вы — бригада!Вы прославленный коллектив!
Но хочу, чтоб случилось чудо:Пусть придут моряки сюдаИ вас всех разберут отсюда,С этой фабрики Комтруда!
1962
* * *
Видать, была любовьюТы всё ж в моей судьбе.Душой, губами, кровьюТянулся я к тебе.И жизнь внезапно ценуИную обрела.И всё твоя изменаПод корень подсекла.
Что ж… Пусть… Живу теперь яНеплохо. Ничего.Не верю в счастье. Верю,Что можно без него.И жизнь на сон похожа,И с каждым днем я злей.И ты, наверно, тожеЖивешь не веселей.
Безверье и усталостьВ душе, в судьбе, в крови…Приходит рано старостьК живущим без любви.
1962
ЗЕМЛЯЧКАМ
Снова Киев. И девушки нежной, певучей осанки:Все — такие, как вы. Но не встретить на улицах вас,Довоенные девочки, детство мое, — киевлянки!Мои взрослые сверстницы, где вы и как вы сейчас?Я не к вашим ногам припадал молодыми губами,Всё не вам объяснял, что пытался себе объяснить.Я оставил вас в детстве, одних, словно мертвую память, —Обронил, словно можно частицу себя обронить.Мы встречались порой. Говорили. Мне некогда было:Я проделывал путь, пробивая дорогу плечом.Боль эпохи моей подняла меня, сердце пронзила,Отделила от вас, словно были вы здесь ни при чём.Словно это не вы и не горькие ваши романы,Ваши браки, разводы, смятенья и схватки с тоской.Той любви, что хотели, мечтали о ней постоянно, —Той любви вдруг не стало, а вы не умели с другой.Знал я это, но знал не про вас. Я разыгрывал роли.От безвкусицы южной зверел, вам не верил порой…Чушь. Ведь боль остается в любой аффектации — болью.А судьба остается в любом проявленьи — судьбой…Что же делать? Живем. И дела наши вовсе не плохи.Если что и не так — это всё-таки жизнь, а не крест.За гарантию счастья не спросишь с минувшей эпохи.За любовь не получишь с давно отшумевших торжеств.Но не вы эти девушки нежной, певучей осанки,Что спешат, как спешили, сияя доверием вы.Я ищу вас везде. Я такой же, как вы, киевлянки, —Та же южная кровь, лишь обдутая ветром Москвы.Я такой же, как вы. Так откуда в душе ощущеньеСамой подлой вины, словно стал я банкротом сейчас.Словно мог я вас всех полюбить, увести от крушенья.Все мечты вам спасти — и по глупости только не спас.
1962
