Наум Коржавин - Приобщение
1960
* * *
Ты сама проявила похвальное рвенье,Только ты просчиталась на самую малость.Ты хотела мне жизнь ослепить на мгновенье,А мгновение жизнью твоей оказалось.Твой расчёт оказался придуманным вздором.Ты ошиблась в себе, а прозренье — расплата.Не смогла ты холодным блеснуть метеором,Слишком женщиной — нежной и теплой — была ты.
Ты не знала про это, но знаешь сегодня,Заплативши за знанье жестокую цену.Уходила ты так, словно впрямь ты свободна,А вся жизнь у тебя оказалась изменой.Я прощаюсь сегодня с несчастьем и счастьем,Со свиданьями тайными в слякоть сплошную.И с твоим увяданьем. И с горькою властьюВыпрямлять твое тело одним поцелуем…
. . . . . . . . . .
Тяжело, потому что прошедшие годыУж другой не заполнишь, тебя не забудешь,И что больше той странной, той ждущей чего-тоГлупой девочкой — ни для кого ты не будешь.
1960
РАФАЭЛЮ
(После спора об искусстве)
Не ценят знанья тонкие натуры.Искусство любит импульсов печать.
Мы ж, Рафаэль, с тобой — литература!И нам с тобой здесь лучше промолчать.
Они в себе себя ценить умеют.Их мир — оттенки собственных страстей.Мы ж, Рафаэль, с тобой куда беднее —Не можем жить без Бога и людей.
Их догмат — страсть. А твой — улыбка счастья.Твои спокойно сомкнуты уста.Но в этом слиты все земные страсти,Как в белом цвете слиты все цвета.
1960
ИНЕРЦИЯ СТИЛЯ
Стиль — это человек.
БюффонВ жизни, в искусстве, в борьбе, где тебя победили,Самое страшное — это инерция стиля.Это — привычка, а кажется, что ощущенье.Это стихи ты закончил, а нет облегченья.Это — ты весь изменился, а мыслишь, как раньше.Это — ты к правде стремишься, а лжешь, как обманщик.
Это — душа твоя стонет, а ты — не внимаешь.Это — ты верен себе, и себе — изменяешь.Это — не крылья уже, а одни только перья,Это — уже ты не веришь — боишься неверья.
Стиль — это мужество. В правде себе признаваться!Всё потерять, но иллюзиям не предаваться —Кем бы ни стать — ощущать себя только собою,Даже пускай твоя жизнь оказалась пустою,Даже пускай в тебе сердца теперь уже мало…Правда конца — это тоже возможность начала.Кто осознал пораженье, — того не разбили…
Самое страшное — это инерция стиля.
1960
* * *
Ни трудом и ни доблестьюНе дорос я до всех.Я работал в той области,Где успех — не успех.Где тоскуют неделями,Коль теряется нить,Где труды от безделияНелегко отличить…Но куда же я сунулся?Оглядеться пора!Я в годах, а как в юности —Ни кола, ни двора,Ни защиты от подлости, —Лишь одно, как на грех:
Стаж работы в той области,Где успех — не успех…
1960
КОМИССАРЫ
(Элегия)
Булату Окуджаве
Где вы, где вы? В какие походыВы ушли из моих городов?..Комиссары двадцатого года,Я вас помню с тридцатых годов.Вы вели меня в будни глухие,Вы искали мне выход в аду,Хоть вы были совсем не такие,Как бывали в двадцатом году.Озарённей, печальнее, шире,Непригодней для жизни земной…Больше дела вам не было в мире,Как в тумане скакать предо мной.Словно все вы от части отстали,В партизаны ушли навсегда…Нет, такими вы не были — стали,Продираясь ко мне сквозь года.Вы легко побеждали, но всё жеОставались всегда ни при чём.Лишь в Мадриде встречали похожих,Потому что он был обречён.О, как вы отрешенно скакали,Зная правду, но веру храня.И меня за собой увлекали,Отрывали от жизни меня…И летел я, коня погоняя,Прочь куда-то, в пыли и в дыму.Почему — я теперь уже знаю,А куда — до сих пор не пойму.Я не думал о вашей печали,Я скорбел, что живу, как во сне,Но однажды одни вы умчалисьИ с тех пор не являлись ко мне.И пошли мои взрослые годы…В них не меньше любви и огня…Но скажите, в какие походыВы идете теперь — без меня?
1960
ЛЕНИНГРАД
Он был рождён имперской стать столицей.В нём этим смыслом всё озарено.И он с иною ролью примиритьсяНе может. И не сможет всё равно.
Он отдал дань надеждам и страданьям.Но прежний смысл в нем всё же не ослаб.Имперской власти не хватает зданьям,Имперской властью грезит Главный Штаб.
Им целый век в иной эпохе прожит.А он грустит, хоть эта грусть — смешна.Но камень изменить лица не может, —Какие б ни настали времена.В нем смысл один, — неистребимый, главный,Как в нас всегда одна и та же кровь.И Ленинграду снится скиптр державный, —Как женщине покинутой — любовь.
1960
* * *
Пусть с каждым днём тебе труднееИ сам ты плох, и всё — не так,Никто тебя не пожалеет,Когда прочтёт о том в стихах.
Как жить на свете ни мешали б,Как дни бы ни были трудны,Чужие жалобы смешны:Поэзия — не книга жалоб.
. . . . . . .
Но все застынут пред тобою,Когда ты их — себя скрепя —Ожгёшь необходимой болью,Что возвращает всем — себя.
1960
* * *
Он собирался многое свершить,Когда не знал про мелочное бремя.А жизнь ушла на то, чтоб жизнь прожить.По мелочам. Цените, люди, время.
Мы рвёмся к небу, ползаем в пыли,Но пусть всегда, везде горит над всеми: Вы временные жители земли! И потому — цените, люди, время!
1961
ДЕТИ В ОСВЕНЦИМЕ
Мужчины мучали детей.Умнó. Намеренно. Умело.Творили будничное дело,Трудились — мучали детей.
И это каждый раз опять, — Кляня, ругаясь без причины… И детям было не понять, Чего хотят от них мужчины.
За что — обидные слова,Побои, голод, псов рычанье?И дети думали сперва,Что это за непослушанье.
Они представить не могли Того, что было всем открыто: По древней логике земли, От взрослых дети ждут защиты.
А дни всё шли, как смерть страшны,И дети стали образцовы,Но их всё били. Так же. Снова.И не снимали с них вины.
Они хватались за людей. Они молили. И любили. Но у мужчин «идеи» были, Мужчины мучали детей.
Я жив. Дышу. Люблю людей,Но жизнь бывает мне постыла,Как только вспомню: это — было.Мужчины мучали детей.
1961
* * *
У меня любимую украли,Втолковали хитро ей своё.И вериги долга и моралиРадостно надели на неё.
А она такая ж, как и прежде,И её теперь мне очень жаль.Тяжело ей — нежной — в той одеждеИ зачем ей — чистой — та мораль.
1961
* * *
Брожу целый день по проспектам прямымИ знаю — тут помнят меня молодым.Весёлым. Живущим всегда нелегко,Но верящим в то, что шагать — далеко.Что если пока и не вышел я в путь,Мне просто мешают, как надо, шагнуть.Но только дождусь я заветного дня,Шагну — и никто не догонит меня.
Я ждал. Если молод — надейся и жди.А город — он тоже был весь впереди.Он рос, попирая засохший ковыль.В нём ветер крутил августовскую пыль.Он не был от пыли ничем защищен…Но верил, надеялся, строился он.
И я не страданьем тут жил и дышал.Напор созиданья меня заражал.И был он сильнее неправды и зла…А, может быть, всё это юность была.Но если кручина являлась во сне,Причина была не во мне, а вовне.
Так было… А после я жил, как хотел,И много исполнил задуманных дел.И многое понял. И много пронёс.И плакал без слёз. И смеялся до слёз.И строки руками таскал из огня…(За что теперь многие любят меня.)
Был счастлив намёком, без злобы страдал.И даже не знал, что с годами устал.
Но вдруг оказалось, что хочется в тень,Что стало дышать мне и чувствовать лень.
Вот нынче в какую попал я беду!Никто не мешает — я сам не иду.И снова кручина. Я вновь, как во сне.Но только причина — теперь не вовне…
…И вот я, как в юность, рванулся сюда.В мой город… А он — не такой, как тогда.Он в зрелую пору недавно вступил,Он стал властелином в притихшей степи.И пыль отступила пред ростом его.И больше не надо напора того,Который спасал меня часто тогда.Того, за которым я ехал сюда.
Здесь был неуют, а теперь тут — уют.Здесь трезвые парочки гнездышки вьют.И ищут спокойно, что могут найти.И строят свой город с восьми до пяти.А кончат — и словно бы нет их в живых —Душой отдыхают в квартирах своих.И всё у них дома — и сердце и мысль.А если выходят — так только пройтись.
Работа и отдых! На что ж я сержусь?Не знаю — я сам не пойму своих чувств.Я только брожу по проспектам прямым,По городу, бывшему раньше моим,И с каждым кварталом острей сознаю,Что ВРЕМЯ закончило юность мою.И лучше о прежнем не думать тепле —По-новому счастья искать на земле.
Август-сентябрь 1961 — Караганда.
