Владимир Набоков - Стихи
В РАЮ
Здравствуй, смерть! — и спутник крылатый,объясняя, в рай уведет,но внезапно зеленый, зубчатый,нежный лес предо мною мелькнет.
И немой, в лучистой одежде,я рванусь и в чаще найдупрежний дом мой земной, и как преждедверь заплачет, когда я войду.
Одуванчик тучки апрельскойв голубом окошке моем,да диван из березы карельской,да семья мотыльков под стеклом.
Буду снова земным поэтом:на столе открыта тетрадь…Если Богу расскажут об этом,Он не станет меня укорять.
Кембридж, 1920.ПИР
Так лучезарна жизнь, и радостей так много.От неба звездного чуть слышный веет звон:бесчисленных гостей полны чертоги Бога; в один из них я приглашен.
Как нищий, я пришел; но дали мне у двериодежды светлые, и распахнулся мир:со стен расписанных глядят цветы и звери, и звучен многолюдный пир.
Сижу я и дивлюсь… По временам бесшумнодверь открывается в мерцающую тьму.Порою хмурится сосед мой неразумный, а я — я радуюсь всему,
и смоквам розовым, и сморщенным орехам,и чаше бражистой, и дани желтых пчел;и часто на меня со светлым, тихим смехом хозяин смотрит через стол.
22. 5. 21.ТРИСТАН
1По водам траурным и луннымне лебедь легкая плывет,плывет ладья и звоном струннымлуну лилейную зовет.
Под небом нежным и блестящимладью, поющую во сне,с увещеваньем шелестящимволна передает волне.
В ней рыцарь раненый и юныйсклонен на блеклые шелка,и арфы ледяные струныласкает бледная рука.
И веют корабли далече,и не узнают никогда,что это плачет и лепечет— луна ли, ветер, иль вода…
2Я странник. Я Тристан. Я в рощах спал душистыхи спал на ложе изо льда.Изольда, золото волос твоих волнистыхво сне являлось мне всегда.
Деревья надо мной цветущие змеились;другие, легкие, как сны,мерцали белизной. Изольда, мы сходилисьпод сенью сумрачной сосны.
Я тигра обагрял средь тьмы и аромата,и бег лисицы голубойя по снегу следил. Изольда, мы когда-товдвоем охотились с тобой.
Встречал я по пути гигантов белоглазых,пушистых, сморщенных детей.В полночных небесах, Изольда, в их алмазахты не прочтешь судьбы моей.
1921 г.ОБЛАКА
1На солнце зо́лотом сверкает дождь летучий,озера в небесах синеют горячо,и туча белая из-за лиловой тучи встает, как голое плечо.
Молчи, остановись… Роняют слезы раясоцветья вешние, склонясь через плетень,и на твоем лице играет их сырая, благоухающая тень.
Не двигайся, молчи. Тень эту голубуюя поцелуями любовно обогну.Цветы колышутся… я счастлив. Я целую запечатленную весну.
2Закатные люблю я облака:над ровными, далекими лугамиони висят гроздистыми венками,и даль горит, и молятся луга.
Я внемлю им. Душа моя строга,овеяна безвестными веками:с кудрявыми багряными богамия рядом плыл в те вольные века.
Я облаком в вечерний чистый часвставал, пылал, туманился и гас,чтоб вспыхнуть вновь с зарею неминучей.
Я облетал все зримое кругом,блаженствовал и, помню, был влекомжемчужной тенью, женственною тучей.
Берлин, 1921 г.В ПОЕЗДЕ
Я выехал давно, и вечер неродной рдел над равниною нерусской,и стихословили колеса подо мной, и я уснул на лавке узкой.
Мне снились дачные вокзалы, смех, весна, и, окруженный тряской бездной,очнулся я, привстал, и ночь была душна, и замедлялся ямб железный.
По занавеске свет, как призрак, проходил. Внимая трепету и треньюсмолкающих колес, я раму опустил: пахнуло сыростью, сиренью.
Была передо мной вся молодость моя: плетень, рябина подле клена,чернеющий навес и мокрая скамья, и станционная икона.
И это длилось миг… Блестя, поплыли прочь скамья, кусты, фонарь смиренный.Вот хлынула опять чудовищная ночь, и мчусь я, крошечный и пленный.
Дорога черная, без цели, без конца, толчки глухие, вздох и выдох,и жалоба колес, как повесть беглеца о прежних тюрьмах и обидах.
Груневальд, 4. 7. 21.«Кто меня повезет…»
Кто меня повезетпо ухабам домой,мимо сизых болоти струящихся нив?Кто укажет кнутом,обернувшись ко мне,меж берез и рябинзеленеющий дом?Кто откроет мне дверь?Кто заплачет в сенях?А теперь — вот теперь —есть ли там кто-нибудь,кто почуял бы вдруг,что в далеком краюя брожу и пою,под луной, о былом?
Берлин, 1921 г.ПЕРО
Зелененьким юрким внучатамнаказывал леший в бору:«по черным ветвям, по зубчатым,жар-птица порхнет ввечеру;
поймайте ее, лешенечки,и клетку из лунных лучейвозьмите у ключницы-ночки,да так, чтоб не видел Кощей.
Далече от чащи брусничнойумчите добычу свою;найдете вы домик кирпичныйв заморском, туманном краю.
Оставьте ее на пороге:там кроткий изгнанник живет;Любил он лесные дорогии вольный зеленый народ.»
Так дедушка-леший на елишушукал, и вот ввечеру,как струны, стволы зазвенели,и что-то мелькнуло в бору.
Маячило, билось, блестело,Заохал, нахохлился дед…Родимые, знать, улетелажар-птица из пестрых тенет.
Но утром, как пламя живое,на пыльном пороге моемлежало перо огневоес цветным удлиненным глазком.
Ну что ж, и за этот подарокспасибо, лесные друзья.Я беден, и день мой неярок,и как же обрадован я.
Кембридж, 7. 6. 21.«Мечтал я о тебе так часто, так давно…»
Мечтал я о тебе так часто, так давно, за много лет до нашей встречи,когда сидел один, и кралась ночь в окно, и перемигивались свечи.
И книгу о любви, о дымке над Невой, о неге роз и море мглистомя перелистывал, и чуял образ твой в стихе восторженном и чистом.
Дни юности моей, хмельные сны земли, мне в этот миг волшебно-звонкийказались жалкими, как мошки, что ползли в янтарном блеске по клеенке.
Я звал тебя, я ждал. Шли годы. Я бродил по склонам жизни каменистыми в горькие часы твой образ находил в стихе восторженном и чистом.
И ныне, наяву, ты, легкая, пришла, и вспоминаю суеверно,как те глубокие созвучья-зеркала тебя предсказывали верно.
6. 7. 21.«Как было бы легко, как песенно, как дружно…»
Как было бы легко, как песенно, как дружно мои моленья бы неслись,когда бы мы в саду, во храме ночи южной с тобой нечаянно сошлись.
Свет лунный по кустам, как лоск на мокрых сливах, там серебрится средь полян.Бестрепетны цветы. В аллеях молчаливых медвяный, бархатный туман.
И ветерок вдали рождается, и вскоре вздыхает жимолость во сне.За кипарисами угадываешь море. Чу! Море молится луне.
Скользит оно, скользит, сокрытой страстью вея, и слышишь, и не слышишь ты,и смутный мотылек, жужжа и розовея, считает смутные цветы.
9. 7. 21.«От взгляда, лепета, улыбки…»
