Борис Слуцкий - Том 3. Стихотворения, 11972–1977
«Кучка праха, горстка пепла…»
Кучка праха, горстка пепла,всыпанные в черепок.Все оглохло и ослепло.Обессилен, изнемог.
Непомерною расплатойза какой-то малый грех —свет погасший, мир разъятый,заносящий душу снег.
«Страшно сохнет во рту…»
Страшно сохнет во рту.Рот как вяленый.Полнедели — как не житье.Сбитый с ног,сшибленный,сваленный,получаю свое.
Получаю все, что положеноза свое персональное зло.Так хотелось, чтоб по-хорошему,но не вышло.Нет — не прошло.
«Не на кого оглядываться…»
Не на кого оглядываться,не перед кем стыдиться.Вроде бы жить и радоваться.Мне это не годится.
Мне свобода постылата, что бы ты не простила.Мне не надобна волята, где тебя нет боле.
«Сократились мои обязанности…»
Сократились мои обязанностине до минимума — до нуля,до той грозной отметки опасности,когда больше не держит земля,когда можно легким усилием,поворотом одним рукиулететь вослед птичьим крыльямза перистые облака.
ВОТ КАКОЕ НАМЕРЕНИЕ
А намеренье такое:чуть немного погодя,никого не беспокоя,никого не тяготя,отойти в сторонку смирно,пот и слезы отереть,лечь хоть на траву и мирно,очень тихо помереть.
ПРОСТО ЖАЛОБЫ
Не тристии, а жалобы,и вспомнить не мешало бы,что за стеной соседис работы устают,и сетованья этипоспать им не дают.
Не тристии, а стоныпронзительного тона.
Не тристии, а скрежеты,мешающие всем,и я себе: пореже тыстони, когда совсемсдержать не можешь стона,тогда только стони,не повышая тона.И долго не тяни.
ВОПРОСЫ к СЕБЕ
Доделывать ли дела?С одной стороны, конечно,как быть без цели конечной —уничтожения зла.
Зато, с другой стороны,при всех душевных высотах,усилия наши равны нолюили ноль ноль сотых.
Усилия наши равнытому прошлогоднему снегу,что где-то остался для смехупо милости дружной весны.
У всякой одной стороныесть и сторона другая,и все мы должны, должны,и я как могу помогаю.
ДОИГРЫВАНИЕ ПОСЛЕ ДОМАШНЕГО АНАЛИЗА
Доигрываю проиграннуюдавным-давно игру.Дотягиваю, как проигрывательдотягивает муру.
Как роты, когда поведено,досматривают кино.О том, что дело потеряно,я знаю уже давно.
О том, что дело не выгорело,догадывался всегда,и все же из дела не выдворилабольшая даже беда.
И что я себе ни внушаю,но все же, покуда живой,фигуры не смешаюна доске мировой.
И на пол не стряхну яигру эту со стола.Еще потяну, потяну я,была или не была.
МЕНКИ
Шел я по улице и менялся,кто бы навстречу мне ни попадался.Чем я менялся? Просто судьбой,переставая быть собой.Я воплощался в девчонку с косичкой,рыжею проскользнувшей лисичкой,и в пьяноватого старика,пусть качавшегося слегка.В пенсионера и в пионера,в молодцеватого милиционера.В миллионера я тоже бы смог,чуть поднатужившись, воплотиться,но он скользнул серебристой плотицей,бросив колечком сигарный дымок.
С кем ни сменялся бы я — я выгадал.Кто б ни сменялся со мной — прогадал.Вот почему эти менки я выдумал.Я приплатил бы! И много бы дал.
За перемену судьбы, переменумного бы я приплатил пионеру.Но пионер не захотел.Пенсионер не захотел.Не показался обмен подходящимни проезжающим, ни проходящим.Все оставались самими собой.Я оставался с моею судьбой.
«Молча, как придорожные столбики…»
Молча, как придорожные столбики,принимаю удары колес.Молча, как античные стоики,молча, без нареканий и слез.
Потому что, как бы и сколько быни рыдай, ни тряси телеса,не уйдешь никак от жестокого,молчаливого колеса.
Что ж, не будем сухость отчаянияразбавлять потоками слез.Молча. В общем и полном молчаниипринимаем удары колес.
«Наблюдатели с Марса заметят, конечно…»
Наблюдатели с Марса заметят, конечно,как все медленней от начальной к конечнойточке,все осторожней иду.Наблюдатели с Марса почуют беду.
Не по величине, а скорей по свеченьюнаблюдатели с Марса оценят значеньяэтой точки, ничтожнейшей, но световой.Потому что свечусь я, покуда живой.
Марс дотошная в смысле науки планета,там встревожатся тем, что все менее света,что все менее блеска, сиянья, огня,что все менее жизни идет от меня.
Спор на Марсе возникнет,нескоро затихнет:— Может, он уже гибнет?— Может, он еще вспыхнет?— Телескоп на него мы направим в упор. —К сожалению — обо мне этот спор.
Как в палате во время обхода врача,обернувшись к студентам, бесстрастно шепча, сформулируют долю мою и судьбинумарсиане, черпнувши науки глубины.
Ледовитая тьма между Марсом и мной,ледовитая тьма или свет ледяной,но я чую душой, ощущаю спиной,что решил обо мне мир планеты иной.
БЕЗ МЕНЯ
(«Можно обойтись и без меня…»)
Можно обойтись и без меня.Но зачем? Секундой в толще дня,каплей в океане моряи слезинкою в рыданьи горяпригодиться я еще могу.И еще — снежинкою в снегу.
Все мы, имена и анонимызаменяемые — заменимы?Да, конечно. Нет, конечно. Да,безо всякого сомнения.Тем не менее есть такое мнение,что и горе — не беда.
Горе — горе, а беда — беда,и специалисты отмечали,что печаль равна одной печали,отличима без труда.
Рыжий, а впоследствии седой,ныне старый, бывший молодой,не лишенный совести и чести,исчерпавший почти весь объемсрока своего, на своем местея, когда на месте на своем.
Всякий, кто его займетпо призванью ли, по назначенью,что-нибудь не так пойметво звучаньи или во значеньи.Стало быть, никто, кроме меня,не заменит никогда меня.
«Отбиваюсь от мысли о смерти…»
Отбиваюсь от мысли о смерти.Не отстанет теперь до смерти,до последнего самого дня.До́ смерти одолеет меня.
То листвой золотой листопадас ног сшибает она до упада.То пургой заметет, как зима.То предстанет открыто сама.
Каждой точкой. Каждой развязкой.Каждой топью холодной и вязкой,беспощадная, словно война,на себя намекает она.
Тем не менее солнечным светом,на вопросы — не медля — ответом,круглосуточным тяжким трудомот нее отбиваюсь. С трудом.
Я ее словно мяч отбиваю.Вскачь, стремглав, впопыхах забываю.Отгоню или хоть отложуи по нормам бессмертья пишу.
«Те стихи, что вынашивались, словно дитя…»
