Георгий Шенгели - Собрание стихотворений

Иудеи

Народ, чье имя — отгулье Иуды,Влачащий на себе его судьбу, –О, не в твоем ли замкнутом гробуСозрели пламенеющие руды?

Но там ли Б-г сокрыл свою трубу,Чей вопль сметет последние запруды,Когда на суд прихлынут трупов груды,И гордый царь поклонится рабу?

Народ! Влачи звенящие оковы:Ты избран повеленьем Ие-говыРаспространить священные лучи.

И миру благовествуя спасенье,Иди! Иди закланцем отпущенья,И о своем страдании — молчи.

Повар базилевса

Под вечер хорошо у Босфора,Хорошо у Золотого Рога:Море, как расплавленный яхонт,Небо, как якинф раскаленный,Паруса у лодок пламенеют,Уключины у весел сверкают,И кефаль в мотне волокушиТрепетным плещет перламутром.Да и здесь, на Босфоре Киммерийском,Тоже хорошо на закате;Надо сесть на горе Митридата,Не глядеть на город у подножья,А глядеть на Азийский берег.Там над синемраморным морем,Над пунцовой глиною обрывовНежно розовеют колоннадыГермонассы и Фанагории.А над ними пурпур и пепел,Изверженье кратеров бесплотных,Бирюзовые архипелагиИ флотилии галер пламезарных.И даже православному сердцуМечтаются «Острова Блаженных»,—Грешная языческая прелесть,Сатанинский соблазн элленов.А на город глядеть не стоит:В запустеньи древняя столица,В капищах языческих — мерзость,Ящерицы, змеи да падаль:Гавань месяцами пустует,Не видать и челноков рыбачьих:Плавают они у Нимфеи,Продают весь улов евреям,А те его гонят к ТребизондуНа своих фелуках вертлявых,Здесь же и скумбрии не купишь!Обнищала древняя столица,Оскудели фонтаны и колодцы,Еле держатся башни и стены,Ноздреватые, как сухая брынза.А в степи хазары кочуют,А в Согдайе готы засели,И уже, говорят, к ФанагорииПодступали какие-то руссы.Да и в городе самом неспокойно:Архонтесса впала в слабоумье,Преполит народу ненавистен,Показаться на базаре не смеет,А геронты в городском советеТочно псы весною грызутся.Хочется Богу помолиться(И собор вот построили новый,И епископа вымолить сумели),А нету в соборе благолепья:Языческие торчат колонныИз храма Деметры-дьяволицы,А потир для крови пречистой —Деревянный, как ведро водовоза…А на том, на другом БосфореМраморные, говорят, соборы,Купол, говорят, над СофиейНа цепи золотой подвешен,Опущенной прямо с небаИз незримых Божьих чертогов.В гавани, говорят, без счетаВсяческих галер и каравий —Карфагенских и Александрийских,С Митилены, Кипра и Родоса,Даже, говорят, с Тапробаны,Где у зверя-индрика людиСлущивают кожу-корицу.Там благочестивые монахиНепрерывно Господу служат,Там глава Ионна ПредтечиБлаговоннейшее миро точит,Там в порфирных палатах базилевсаЗолотые птицы распевают,И у трона львы золотыеРычат и размахивают гривой.А на троне базилевс ромэевПресиятельнейший и пресвятейшийВ пурпурной виссоновой хламиде,В белом саккосе златоклавом,В золотой чеканной диадиме,В измарагдах и адамантах,Неусыпно печется о державеИ о вере святой православной:Шлет стратегов на коварных персов,Шлет навмархов на арабов лютыхИ новые измышляет казниДля еретиков богомерзких.Вкруг него сидят каллиграфы,Записывают каждое слово,И слово становится законом,И когда его объявляютВладычествующему синклиту,Никто прекословить не дерзает,Все встают и кричат по-латынски:«Дуэс тэ нобис дэдит, рэге!»Двадцать раз повторяя и сорок…Ах, ведь повезло же Вардану!Вместе мы бычков с ним ловили,Вместе крали (хоть и грех великий!)Дыни с отцовских огородов.Вместе и в соборном хоре пели,Только Бог наделил его горлоСеребром, и медом, и ветром,Так что и в небе херувимыСлаще петь аллилуйю не могут.Сам епископ тогда собиралсяОскопить его во имя Божье,Чтобы дивный сохранился голос,Не погряз бы в мужестве грубом.Только, видно, Бог судил иначе:Подавился рыбной костью епископИ скончался, прославляя Бога,А Вардан забежал в КиммерикИ прятался там два года,А когда вернулся, усатый,Еще лучше стал его голос:Будто золотые подковыПо дамасскому бархату ступали.А когда базилевс блаженныйБыл злодейским мятежом нижзложенИ прибыл отдохнуть в Гермонассу,Услыхал он моего ВарданаИ к особе своей приблизил.А когда хазарский хан лукавыйПодослал убийцу к базилевсу,Мой Вардан почуял изменуИ с молитвой удавил негодяя.А когда базилевс умиленныйИстребил в столице крамолуИ сидел на торжественных ристаньях,Наступив пятами святымиНа затылки двух своих злодеев,Мой Вардан с патриаршьим хоромВоспевал псалом вдохновенный:«Наступиши на аспида и змия,Попереши льва и василиска!»И теперь он — певец придворныйВ личной капелле базилевса,Он теперь и в святой СофииЛишь на Пасху петь соизволяет.А теперь и другое слышно:Говорят, что сестра базилевсаСветодевственная ПульхерьяЗа Вардана замуж выходит!Ах, и повезло же Вардану,—А ведь вместе бычков ловили!Он святынею окружился,Он почти что Господа узрит,А я, неудачный, в харчевнеРыбу должен для матросов шкварить!

Вечно зябнет Августа Пульхерья,Хоть любовью к Богу пламенеет;Оттого у нее в покояхДнем и ночью рдеют жаровниС благородным индийским санталом,Истлевающим почти без пепла.Тонкий нюх у Августы Пульхерьи:Все, ей кажется, дурно пахнет;Оттого у нее по укладкамАроматные разложены травы:Амариллис, алоэ и лаванда;Оттого по ее шкатулкамБлаговонные рассыпаны смолы:Росный ладан, мирра и стиракс;Оттого по ее флаконамДрагоценные розлиты бальзамы:Амбра, нард и розовое масло.Оттого и продавцам ароматовВелено держать свои лавкиК базилевсовым чертогам поближе,Чтобы даже западный ветер,От лачуг ко дворцу летящий,Отдавал мушкатом и киннамом(Ветер, наплывающий с Босфора,Халкидонские доносит розы).Мутен глаз у Августы Пульхерьи:Все ей тусклым кажется и блеклым;Оттого в ее ларцах и скрыняхГрудами лежат самоцветы.Тут вишневые сладкие вениссы,Лаллы, цвета голубиной крови,Углем прордевающие пиропыИ мертвомалиновые альмандины;Тут карбункулы, как зрачок альбиноса,И таинственные кимофаны,Днем зеленые, как мох прибрежный,Ночью алые, как свежая рана;Тут яхонты синевы небесной,Херувимьи очи аквамариновИ молочнорадужные опалы,И желтые, как вино, топазы;Тут весенняя зелень измарагдов,Ядовитая полынь бериллов,Увяданьем тронутые хризолитыИ могильный дерн хризопрасов;Тут лукавит сизый глаз кошачий,Тут неверные мерцают перлы,Назревая, как пузырь ожога,И густеют фиалкой Прозерпины(Как сказал бы эллен нечестивый)Целомудренные аметисты.Мутен глаз у Августы Пульхерьи:Оттого полны ее покоиПозолотой, филигранью, финифтьюНа иконах, лампадах и ковчежцах,Оттого и несчетные лампадыДнем и ночью у нее пылают,И над ложем ее киворий —Тесная парчовая палатка —Вся сверкает внутри и снаружи,Как часовня, как вертеп ГосподенВо время заутрени пасхальной.Острый ум у Августы Пульхерьи;Ни один ученнеший каноник,Ни один грамматик или риторПереспорить ее не в силах:Все каноны соборные помнит,Все апостольские посланья,Все творения отцов церкви,Жития всех мучеников преславных;А языческого певца ОмираОт язычества она отторгла:Из его же стихов отдельных,Их искусно подобрав и сдвинув,Пречудную сложила пииму,Прославляющую Иисуса!А теперь Августа ПульхерьяИ сама ексаметры слагает,Воспевая праздники Христовы,Богородичные и другие —По всему годичному кругу.Вечный страх у Августы Пульхерьи:За казну она царскую боится;За тайны шелкоткацкого дела;За торговлю с Кипром и Амальфи;Оттого в ее покоях толпятсяКазначеи, оценщики, фискалы,Навмархи и друнгарии флота,Примикирии цехов и гильдий.А еще боится АвгустаЗа незыблемость православной церкви, —Хоть и сказано в евангелии Матфея,Что не одолеть ее вратам ада;Оттого снуют в ее покояхЕпископы и архимандриты,Ктиторы и скевофилаки,И нотарии духовных судилищ.А пуще всего она боитсяВсех соблазнов греховной плоти,Сатанинских обольщений и козней,Демонских нашепотов и наитий;Оттого всегда в ее покояхЛитургии правят и молебны,И сама она стоит часамиНа коленях пред иконой Спаса,Лобызает ладанки с мощами,Освященные перебирает четки,Неуклонно знаменьем крестнымДвери осеняет и окна,Кресла, на которые садится,Книги, какие раскрывает.А всего сильнее АвгустаБоится неожиданной смерти.Оттого к ней потайной дверьюСирийских проводят звездочетов:Ей они составляют гороскопы,Варят ей помады и фильтры,Врачующие ото всех болезней,Добывают для нее бокалы,Кубки, тарелки и кувшиныСо вделанным камнем-безоаром,От которого злейшие ядыСтановятся, как роса, безвредны.Оттого под хламидой у АвгустыЗатаен и клинок дамасский!

Многое теперь изменилось,Как Вардан в чертогах появился.Позабыла Августа Пульхерья,Что ей скоро шесть десятков минет,Стала слушать пение Вардана,Стала млеть, и жмуриться, и таять,По ночам метаться на перинах,Томиться на пухе журавлином,Стала призывать к себе Вардана,Чтобы рыться в цензах и кадастрахПод напев тропарей сладкозвучных.Пел Вардан ей и скоро приметил,Что, когда он изливает трелью,Выпрямляется Августа ПульхерьяИ закатывает глаза, как птица,Под крыло пронзенная стрелою,И ресницами черными плещет.Постарался тут Вардан наполнитьИ свои глаза мерцаньем нежным,Черным медом и горячим маслом.А когда заботливо АвгустаОтдохнуть ему предлагала,Мудрое порой ронял он слово,Как виньетку на суровый требник:То налог подсказывал новый,То скорбел о новшествах опасных,Вводимых епископом эдесскимВ пенье трисвятой аллилуйи,То мечтал, как бы он аваровНатравил на болгар свирепых.И взором, от нежности мрущим,Он опять оглаживал АвгустуИ опять за пенье принимался,Душу ей овевая трелью.Наконец Августа Пульхерья,Звездочетов своих умаяв,Покуда они догадались,Что ей нужно от созвездий вещих,Посылает за патриархомИ приказывает его блаженствуРазрешить ее от уз добровольных,От обета соблюдать девствоИ ее обвенчать с Варданом:Это-де внушено ей Богом.Тут владыка церкви вселенскойРазмахался, было, бородою,Попытался, было, упереться,Но лишь глянул в лицо Августы,Лишь припомнил монастырь кавказский,Где провел восемь лет в изгнаньи, —Так решил не искушать БогаИ для блага церкви православной,Чтоб ее сиротой не оставить,Уступить желаньям Августы.Но притом он помыслил тайно,Что опять Иезабель взбесилась!Села тут Августа в носилкиИ велела рабам быстроногимОтнести ее тотчас в Буколеон,В приморскую виллу базилевса,А вперед послала скороходаПредварить его о посещеньи.Неохотно базилевс покинулАналой из слоновой кости,На котором он пером лебединымПереписывал духовные гимны,Нанося на девственный пергаментБуквы киноварью и лазурью.Прохлаждавшийся в кисейной тунике,С неохотой базилевс напялил,По уставам церемониала,Златотканые саккос и далматикИ пурпурную жаркую хламиду;Только соломенные туфлиПозабыл он сменить на сапожкиИз мягкого алого сафьяна.Тут вошла Августа Пульхерья,До земли поклонилась базилевсу,По правилам церемониала,Поцелуем коснулась христианскимРуки и плеча базилевсаИ тотчас на него раскричалась,Говоря, что последний конюхСудомойке показать постыдитсяЧуть прикрытую лаптями подагру!Промолчал базилевс на укоры,Ибо в самом деле устыдился.Чтоб отвлечь внимание Августы,Вынул он из амарантовой скрыниМаленький пергаментный свитокС оловянною на шнурке печатью:Это-де послание папы,Которого теснят лонгобарды.Пишет папа, что князья земные,Короли лонгобардов и франковИ калифы безбожных сарацинов,Все как есть управляют рабами,И, напротив, базилевс ромэевЛишь один свободными правит,Наслаждающимися покоем,Под ярмом благодатной власти,Под эгидой республики священной,Дальше папа просит денег выслатьИ унять Равенского дуку;Далее шлет благословеньеБазилевсу и его семействуИ отдельно Августе Пульхерье;Просит еще соизволеньяПропустить экономов папскихВ хлебные азийские фемыМилостыни посбирать для папы,Ибо в Сицилии хлебнойВсе сожрали саранча-арабы.Насупилась мудрая Пульхерья:«Не верь, — говорит, — попрошайке;Прикажи Равеннскому дукеПоприжать его хорошенько;Он у дураков-лонгобардов,Запугав короля их адом,Уже четвертый выклянчил город,А сам, еретик прокаженный,Пресным хлебом заправляет причастье,Не желает хлеба квасного,В котором дыхание жизни,На дрожжах, видно, экономит!Этак скоро он в кровь ХристовуНакрошит кукурузный бублик!»Тут опять базилевс устыдился,Ибо мудро рассудила Пульхерья,И спрятал послание в скрыню.Поглядела на него Августа,Просверлила черными очамиИ сказала, что грех великийКаждодневно в империи творится:Мыло-то ведь делают из сала,А сало-то предмет ведь скоромный,Стало быть, — посты оскверняютМыловары и мыломойцы!Нужно императорским указомВоспретить в посты мыловаренье, —В четыредесятницу святуюИ в другие, и в пяток и среду.Можно, впрочем, в эти дни дозволитьМыло на оливковом масле:Тем и благочестье охранится,И цена возрастет на оливки,А ими домены базилевсаИ сказать нельзя, как богаты!Базилевс позвонил в колокольчикИ велел призвать логофетаС хартуллариями и писцамиИ комита царских доменов,И квестора чернильницы царской.Вошли они по порядку,Преклонились до земли по уставу,Отвесили нужные поклоны,Выслушали волю базилевсаИ указ немедля написали.И хранитель чернильницы священной,На коленях стоя, базилевсуПодставил ковчежец чеканныйС драгоценным пурпурным чернилом,Присвоенным только базилевсу.Базилевс пером лебединымНачертил священную подпись,А за ним чины государстваЧернилами зеленого цветаНадписали индикт и датуИ своею подписью скрепили,И заверили копии указа,А хронографы новое деяньеВ летопись немедля написали.Удалились логофет и квестор,И другие, — и опять АвгустаВзор на базилевса устремила:Знает ли базилевс великий,Что в Магнаврском университетеНа экзаменах студиозы пишутКомментарии к пиимам Омира,Что от Бога их отвращает,Ослабляет рвение к церкви?Не благоугодно ль базилевсуПредписать, чтоб в университетеЖития святых изучалиИ писали их переложенья,Расцвечая цветами красноречья?Также надо обратить вниманьеНа иконописцев влахернитских:Сладчайшего пишут они СпасаЖелто-розовой телесной краской,Очи делают ему голубыми,На ланиты сажают румянец,Плотскую придают ему прелесть,Человеческое выраженье!Забывают, что в Христе ИисусеНераздельно и неслиянноДве природы сосуществуют,Человеческая и Божья!Так что загноились те иконыСмрадной ересью монофизитов!«Как же, — базилевс удивился —Божью сущность выразить краской?Краска-то, она ведь телесна,А Божья-то сущность бесплотна?»Разгневалась тут АвгустаНа такое детское неразумье,Раскричалась и объяснила:«Надо, чтобы лик и дланиБыли краской писаны тусклой,Чтобы плечи пречистые и чрево,Как мясные, с доски не выпирали,И под ровными складками хитонаКак бы вовсе не было тела!А на лике должна быть разлитаБлагость неизреченная, сладость!А кругом побольше позолоты,Нимбов золотых и сияний,И одежды чтобы все сверкали,А персты чтобы благословляли!А кругом чтоб были емблемы:И кресты, и Евангелье, и Чаша,И золотоглавые соборы,И многозначительные буквы,Чтобы каждый духом возносился,Их святое постигая значенье!Да велеть, чтобы все живописцыСпасов лик по-единому писали,От себя ничего не добавляя!»Согласился на все император,Ибо мудро говорила Августа,И к тому же в парадном орнатеОт жара невтерпеж ему стало.Видя то, помолчала Августа,Потомила базилевса молчаньемИ, очами сверля, рассказала,Что было ей сонное виденье:Явился ей Димитрий СалунскийИ велел ей выйти за Вардана,Обещав, что от этого союзаНародится светильник церкви.Поглядел на нее императорИ промолвил, как с обрыва прыгнул:«Да ведь вы, сестрица, усохли;Не родить вам, думаю, и подсвечник».Полчаса в соседних покояхХартулларии удивлялись:Что там происходит в кабинете,В недоступной палате базилевса?А потом зазвонил колокольчик,И опять позвали логофетаСо всеми дворцовыми чинами,И в синклит погнали скороходаКонсула пригласить немедля,Ибо в республике ромэевБез консула, без народной власти,Ничего произойти не может.А пока базилевс удалилсяВо внутренние свои покоиОбуться в пурпурные сапожки,И сменить зачем-то хламиду,И прическу заодно поправить.Там любимый встречает его евнух,Маленький, розовенький, пухлый;Говорит он, кошечкой ласкаясь,Что только что видел виденье:Явился ему Димитрий СалунскийИ сказал, что Вардан — мерзавецИ что втайне замыслил он, гнусный,Базилевса низложить с престола,Самому на престоле ромэйскомСухопарым усесться задом.Как влетела тут Августа Пульхерья,Как вцепилась евнуху в ухо:«Ах ты, какосодигос подлый!Это тебе-то, неподтертый,Димитрий является Салунский?Да он, пребывая в кущах райских,На тебя, афродитская нечисть,С неба и плюнуть не захочет!Базилевс великий! Император!Здесь твою сестру оскорбляют!Прикажи анафему немедляОтлучить от церкви православнойИ отдать врачам-живорезам:Чтоб они ему грудь распороли,Поглядели, как работает сердце!»«Диалектика! — сказал император. —Хоть убей, ничего не понимаю!»К счастью, доложили в ту минуту,Что прибыли консул и димархи,И пошел в тронный зал император,И за ним Августа потрусила,А евнух забился под портьеру,Растирая распухшее ухоИ шепча молитвы и проклятья.По правилам церемониала,Совершился великий выход,И немедленно золотописцыВесь торжественный чин описали.Базилевс объявил вельможам,Что, движимый волею ГосподнейИ заботой о благе государства,Заблагорассудил он выдатьАвгусту Пульхерью за Вардана,А чтоб не было титулу порухи,Возвести реченного ВарданаВ звание кесаря святое.Выступил тут, нахмурясь, консулИ сказал, что древние роды —Гордость республики ромэев —И что охранять эти родыОт вторжения особ худородных —Первая задача синклита.Но, конечно, если императорМилостью осенил Вардана,То лишь ярче знать воссияет,Видя базилевсова зятяНад собою в кесарском званьи.Так что со стороны синклитаВозражений никаких не будет.Базилевс кивнул благосклонно;Все свершилось так, как подобает,Ибо в государстве православномИмператор и народ едины.Дальше все пошло по порядку:Нарекли Вардана кандидатом,И в разрядные книги записали,И печатью скрепили запись;Потом нарекли его спафаромИ опять записали в книги;Дальше протоспафаром стал он,А через минуту ассикритом;После был он сделан ипотом,Далее патрикием сделан,Себастом и протосебастом,Наконец — пангиперсебастом,И совсем наконец был он названКесарем империи Ромэйской —Всего только на две ступениНиже базилевса ромэев.Принесли тут слуги АвгустыМягкие сафьянные сапожкиТравяного нежного цвета.Тут Вардан появился в зале,Распростерся перед базилевсом,Преклонился перед АвгустойИ надел кесарскую обувь.Подошел к нему сияющий консул,Лобызал ему почтительно руку,Подошли и другие вельможиИ тоже руку облобызали,И чиновники пониже рангомПриложились губами к сапожкам.

Чистил я сегодня ракушкиИ нашел в одной древнюю бусу!Думаю: «Это что-то значит,Это уж не пройдет мне даром,Если языческая мерзостьЛезет ко мне со дна морского».Только я успел подумать это,Является гонец преполита:Преполит меня требует немедля,Пусть иду я, в чем меня застанут.У меня аж в печенке заныло:«Ой, думаю, провинился в чем-то;Хорошо, если выдерут только,А что, если в евнухи поставят?»Иду я с гонцом по базару,Взмок от страха, туфли теряю,А башмачник, старый Ставракис,Вслед меня срамит во весь голос,Говорит, что я, вероятно,Тухлой рыбой торговать начал.Оказалось, я напрасно боялся,Напрасно над бусою крестился:Счастье мне привалило такое,Что и во сне увидишь навряд ли!Вардан-то мой, старый товарищ,На Августе великой женился,Кесарем стал ромэйскимИ вспомнил про старого друга.Требует меня к себе в столицу,Велит, чтоб не медлил ни часу, —А в порту почтовая галераПаруса уже поднимает!Преполит со мною любезен,Теплый плащ подарил на дорогу,Подарил корзинку с халвоюИ гидрию с бузой превосходной!Я домой, как ветер, помчалсяУложить добро, какое было,Прихватить барабульки да хлеба,Да икону святого Николая,Покровителя мореходов.Но как ни спешил я, а все же,Пробегая мимо лавки Ставраки,Задержался, грешный, на секунду,Задрал к пояснице рубаху,Приспустил исподнее платьеИ поклон ему обратный отвесил.Так он и остался, богохульник,У дверей своей лавчонки мерзкой,Не промолвил ни слова: понял,Что стал я важной птицей!И уже на галере легкойВыплываю в открытое мореНавстречу судьбе великолепной!Прощай, гора Митридата,Прощай, портовая харчевня!Через пять, через пять лишь сутокКесарю я кинусь на шею!

Душно в покоях у Августы,Жарко дышат санталом жаровни,Жарко полыхают лампады,Жарки объятия Вардана.Но не только телу грешному душно,Душно сердцу Августы Пульхерьи,Точно стало это сердце троном,А на нем базилевс уселся,Восседает на нем, непутевый,Глупая мясная колода,На пергаментах выводит буквы,Хлеб у каллиграфов отбивает,Незаслуженной сияя славой,А она, Августа Пульхерья,Хоть все государство держит,Лишь второй является по чину,А Вардан, супруг ее любезный,Третьей только является особой,Что ему, конечно, обидно.Душно сердцу Августы Пульхерьи,Кровь его горячая распирает,Душные шевелятся в ней мысли,Змейками кровавыми вьются,Душно дышат в спальне жаровни,Кровью рдеют угли сантала,Душный шепот в ухо ВарданаЛьется с губ Августы кровавых,Душный пурпур в глазах ВарданаИмператорской веет порфирой.Много уж недель базилевсуПлохо спится в его покоях,Даже евнух его любимыйС тающим абрикосовым теломСладко его не усыпляет.Шевелятся мысли базилевса,Ищут корни тревоги странной, —Нет корней — а растет тревога,Точно плесень ползет грибная.Что-то вкруг него изменилось,Придворные стали торопливей,Голоса их почему-то бодрее,А глаза у всех водянистей,И как будто удлинились ресницы.Вызывал базилевс эпарха,Спрашивал о своих гвардейцах,Спрашивал о слухах базарныхИ о настроеньях в синклите.За гвардейцев эпарх ручался,На базаре лишь о ценах толкуют,Благородные же члены синклитаОбожают базилевса, как Бога.Но у самого у эпархаЧто-то были слова суетливы,И со лба, хоть и было жарко,Слишком часто пот отирал он.Пригласил базилевс Августу,Поделился с нею тревогой, —С презреньем поглядела АвгустаИ, хоть это непристойно сану,Пальцем над бровями постучала,И свела разговор на богословье,И запутала вовсе базилевса.Надо знать, что у базилевсаВ древнем тереме вблизи СофииВозрастал давно им позабытыйМалый сын от жены нелюбимой,С бабушкою, старою каргою,Что по дочери, умершей родами,Плакала шесть лет непрерывно,Так что в тереме сырость появилась.Вспомнил император про сына,Вялого, с большой головою,И решил, что, пожалуй, надоРазделить с ним престол имперский.Что мальчишка будет базилевсом,Это дела ничуть не изменит, —Но зато преградит дорогуУзурпаторским заговорам:Если есть второй император,Первого убивать не стоит.Вызвал базилевс логофетаИ велел манифест приготовить,Вызвал тещу полуслепуюИ радостью ее ошарашил:Внук ее базилевсом станет,Не потом, а теперь, тотчас же.Замерло над Босфором небо,Синевою налилось белесой;Тигровая туча на юге Встала и висит недвижимо…Люди движутся, как сонные мухи,Дыни на базаре увядают,Ночи не приносят прохлады:Африка через море дышит.Приезжает Августа в Буколеон:Поссорилась, говорит, с Варданом,Послала, говорит, в наказаньеВ Требизонд его к митрополитуУкрепиться в тонкостях веры,А то стал он к ереси склонен;Ну, а все же скучно Августе,Да и в городе жарко очень, —Захотелось ей у базилевсаПодышать ветерком прибрежным.Отвели покои АвгустеВ отдаленной пристройке легкойНад самым, над самым морем.Мутная встала над БосфоромВ бледных звездах ночка-тихоня.В первый раз за эти неделиКрепко спит усталый император.Воины в караульне дрыхнут;Море неподвижно, как мрамор.Только у Августы в киоскеТонкое окно отворилось,Чутко ловит ночное молчанье,Зорко смотрит в черную бездну.Тихий плеск послышался в море:То, должно быть, дельфин играет;У берега что-то зачернело:То, должно быть, трава морская.Только у Августы в окошкеКрасной точкой лампада зардела;Тень кривую на стены кидая,Роется в своих вещах Августа,Лестницу достает морскую,Легкую, из шелковых веревок,И в окошко ее спускает.Пробудился у себя император,Глянул на часы водяные,Скоро третья стража; должно быть,Рассветать уже начинает;Время к утренней стать молитве.Только смотрит: качнулся полог,Факел, как ножом, в глаза ударил,Рослые у постели люди,Зыбко тени прыгают по лицам,Шевелятся клинки стальные.Император храпнул, не крикнул,Выюркнул из постели, метнулся,Цапнул с аналоя распятье,Из червонного золота литое,И полчерепа снес кому-то,И тотчас же кинжал каленыйВполз ему в левую почку.Базилевс завизжал, как заяц,Рухнул наземь, засучил ногами,И снова отвратительной больюУ него под пупком блеснуло,И в груди, и в шее под ухом,И он не успел заметить,Что клинок, по скуле скрежетнувший,Меж зубов у него сломился.Консул в кабинете базилевса,Приволоченный бегом на носилках,Весь трясясь, под диктовку АвгустыВырабатывал волю синклитаО провозглашеньи АвгустыИ ее высокого супругаБазилевсами империи великой,Ибо обожаемый народомБазилевс, доселе царивший,От жестоких скончался коликИ наследника себе не назначил.Логофет же, ляская зубами,Лепетал, что базилевс недавноЗаказал ему проект манифестаТочка в точку того же содержанья.А евнух, любимец базилевса,Визг и вопли услыхав из спальни,Кубарем из своей каморкиВыкатился и пополз по плитам;Полз по лестницам и коридорам,В занавесах крылся, обмирая,Если мимо него пробегали.Выполз из дворца, залез в розарий,Кожу нежную в клочья раздирая,Выдрался как-то через стенуИ по черным городским кварталам,Весь в поту, в крови, в нечистотах,Побежал в отдаленный терем,Где жила теща базилевсаСо своим большеголовым внуком.Завопили в тереме старухи,Выдернули из постели ребенкаИ в собор Софии потащили,Спрятали в алтаре мальчишку.Кто-то побежал за патриархом,Кто-то за эпархом помчался,Несколько инокинь честнейшихПотрюхали в монастырь Студита.Начал и народ просыпаться,На базаре кучки появились.В это время прибегают к Вардану,Кто отнюдь в Требизонд не ездил,А сидел во дворце Августы,Говорят ему, что в СофииСпрятали сына базилевса,Обмотали его пеленою —Куском богородичной ризы,Повесили на шею ковчежец,Где пречистое хранилось древо,В руку дали гвоздик святейший,Прободавший древле плоть Христову, —Святостями его покрыли,Как несокрушимою бронею, —И что патриарх сейчас прибудетИ благословит его на царство.Тут Вардан, ни мига не теряя,Кликнул служителя АвгустыИ помчался в Святую Софию.Как закликали там, его увидя,Инокини, мамки и няньки.Но покрыл он их медовым раскатом,Грянуло херувимское горло:«Дуры! Во дворец ребенка надо!Там его увенчать диадимой!»Он в алтарь полутемный вбегает,Отстраняет бережно старуху,В голову ребенка целует,Бережно святости снимаетИ выводит его на паперть,А за ним подслепые старухиСутолочной клохчущей стаей.А на паперти слуге Августы,Верному псу ее, он шепчет:«Бей, не бойся!» — тот ножом проворнымВспарывает мальчику горло,И тотчас же Вардан кинжаломПробивает ему рабское сердце,И два трупа, булькая кровью,Валятся крестом друг на друга,И Вардан, как в трубу золотую,Вопиет: «Убийство! Убийство!»И народ сбегается толпою, —Буйные городские димы, —И Вардан ведет их в Буколеон,И клянется покарать злодеев.Заливают гневные димотыКоридоры приморской виллы,И Вардан, в опочивальню влетая,Где уже обряжают базилевса,Всем его показывает раны.Он врывается в кабинет базилевса,Хватает за сморщенную шеюСупругу, светлейшую Августу,И вышвыривает на расправу,И пяти минут не проходит,Как волочится жидкими грудямиСиний труп светлейшей Августы,За ногу захлестнутый вожжею,По булыжникам грязных улиц,На позор — на базарную площадь.И уже в кабинете базилевсаКонсул прыгающею рукоюЗаписывает волю синклита,Чтобы стал Вардан базилевсом.

К молу каравия подходит;На молу народ суетится:Тощие какие монахи,Рыбаки усатые какие!Полетела колотушка с борта,Потащили канат причальный,Подтянули каравию к молу.Расступается народ суетливый,Карантинную пропускает стражу,Кой-кому по шее влетает, —Точь-в-точь, как у нас в Пантикапее.Но идет с карантинной стражейХартулларий, чернильницу тащит,Священник идет в епитрахили,И диакон с кадилом разожженным.Все на палубу каравии всходятИ матросов скликают в кучу,Пассажиров тоже собирают,С мостика сзывают капитана.Побледнел капитан от страха:Что-то небывалое будет;Я же, грешный, и сам не знаю,Отчего так застучало сердце.Оказалось, бояться-то не надо,Бог прислал милости великой:Мой Вардан, мой старший товарищ,Увенчался диадимой царской!Базилевса-то злодеи убили,Убили и сына базилевса,И сестру его, Августу Пульхерью,И синклит державы ромэйской,Избавляя державу от смуты,Выбрал базилевсом Вардана,Старого моего Вардана,Товарища моего Вардана!И теперь чины государстваНа каравию к нам явились,Чтобы нас, путешественников темных,Привести к присяге на верность.Вот-то счастье на меня свалилось!Кем теперь Вардан меня поставит?Может быть, городским эпархом?Или тайным советником престола?Или казначеем имперским?Как ему на шею я кинусь,Обниму его, старого друга!Экое свалилось мне счастье!Видно, Бог праведных любит!Скверная у спальника морда —Как спина у камбалы старой;Бубнит он у меня над ухом,Этикету все обучает:Как войти я должен к базилевсу,Как отбить семь земных поклонов,Как облобызать ему сапожки.А того, дурак шишковатый,И не знает, что едва войду я,Как Вардан прижмет меня к сердцуИ с собою рядом посадит.Тяжело у меня на сердце,Ночь глубокая, а все не сплю я,Душно мне в палате просторной,Жарко мне на лебяжьей перине,Тишина меня мертвая давит:Десять комнат кругом пустые,Черною налиты тишиною,Безголосой тьмою налиты.Говорят, что по этим покоямХодит ночью Феодосий мертвыйВ черной ризе, с медным потиром,И потир не кровью Христовой,А его, Феодосиевой кровьюПо края по самые полон;И все ищет он брата Константина,Что убил его в этих покоях, —Причастить его хочет кровью.Страшно мне! Проклятое здесь место!И еще тоска меня терзает,Горькая томит меня обида:Богочестный-то базилевс ромэйский,Мой товарищ, Вардан боголюбивый,Полдуши у меня похитил,Обокрал меня, изубожил.Я-то, глупый, к нему разлетелся,Радостью небесною пылая,А он-то к устам моим отверстымСвой сапог сафьяновый притиснулДа велел мне идти на кухню:Дело он потом-де мне укажет.А на кухне повара рассказали,Как блюдет он достоинство престола:На охоте олень его рогомПодцепил, и с лошади сдернул,И помчал в колючую чащу,Где его бы ветвями разодрало;И погнался за ним доезжачий,И мечом разрубил оленю шею:И от смерти избавил базилевса.Ну, а базилевс благодарныйВ руки палачей его предал:Как-де смел он, раб, над базилевсомЗанести клинок, хотя б спасая?И казнил беднягу смертью лютой!Как проведал я дела такие,Сердце у меня затрепыхалось:Может быть, и меня императорПорешил предать безвинной казниЛишь за то, что мы вместе когда-тоДыни крали с отцовских огородов?Или, может быть, за то, что знаю,Что на ляжке у него на левойРодинка есть вида срамного?А еще и за то, быть может,Что я его, тому лет десять,В нехорошем месте дворовомЗа грехом малаккским застукал?Ой, как плохо знать грехи и тайныВенценосцев, помазанных Богом!Разрешились наконец тревоги,Призвал меня к себе император,Посадил у ног своих на скамейку(Честь, которой и сенаторы жаждут),Объяснил мне, в чем моя должность.Он-де хочет властвовать над миром,Вновь забрать Сирию с Египтом,Уничтожить престол ПерсидскийИ загнать в Аравию арабов.А потом из Италии дивнойЛонгобардов вымести грубыхИ на острове Испанском иберамПредписать свою державную волю,А затем уж галлов и бриттовИ неведомых каких-то фризовЗабрать (и на что они сдались?)Под свою высокую руку.А внутри державы ромэйскойЕреси выполоть, как плевел,А нобилей, злых и непокорных,Титулов лишить да имений,И мужичье обуздать своеволье,Посадить их на царскую пашню,Чтобы всюду был в стране порядок —На земле, как в обители райской!Ну, а это нелегкое дело:Коль задумаешь такое благо,Так, того и гляди, злодеиПод ребро кинжалом заберутсяИли же, что гораздо хуже,В яства яду крысиного подсыплют.Ежели замыслишь благоеВ этом мире, завистью полном,Так кому же довериться можно?Самого себя бояться надо!Ну и должен я, старый товарищ,Быть начальником кухни дворцовой,Императору стряпать самолично,Самому покупать все припасы,Заказать особые кастрюли,Ендовы, кувшины и кубкиС крышками да прочными замками,А ключи от них носить на шее.Слова нет, важнейшая должность,И доверие — уж большего нету!Отпустил мне базилевс червонцев,Перстень личный надел мне на палец,Хлопнул меня, как бывало, по заду,Заказал мне пилав из мидий —Истинное императорское блюдо,А ценой доступное матросу.Только я душою размягчился,Как опять меня Вардан обидел:Выпрямился, голову вскинулИ пугнул меня страшною казнью,Если я что не так сготовлюИли буду хвастаться людям,Что мы вместе росли в Пантикапее,Которую нужником назвал он.

Трудные потянулись недели!Раньше я харчевне был хозяин:Поварята тебе рыбу очистят,Соскребут со сковородок сало,Накрошат баклажанов и томатов,А я только пальцем тычу в соус,Пробую, хорошо ли упрело.Тут же до зари беги на рынок,Выискивай рыбу живую,Курицу живую или барашка(Ведь в живое яду не подсыплют),Сам коли, сам и потроши их,Да оглядывайся, чтоб не подкрались,Да еще чтобы вкусно все было.Соль да перец, да масло из оливок,В их нутро ведь никак не влезешь —Надо кошкам давать на пробу,А покуда кошке перцу скормишь,Она так тебя разутюжит,Точно семьдесят бесов приласкали!А еще оказался у ВарданаВкус какой-то неправославный:Все угодники, все отцы церкви,Равно и апостолы Христовы,Отварную кефаль обожалиХолодную, с подливкой томатной,Да еще с лимончиком мессинским, —А ему, вишь, понадобился соус,Да особенный, из морских креветок.Наберешь креветок, отваришь,Да очистишь (сотни две, не меньше),Да скорлупки истолчешь, поджарив,Да положишь на ночь в козьи сливки,Где они янтарем и розойЖирный сок свой капельками пустят,А утром собьешь из них маслоДа растопишь и с петрушкой потушишь.Право, грамоте легче научиться!Ну, сболтал я вышесказанный соус,Подал, — заругался император:От соуса, говорит, плохо пахнет,Ты, говорит, брюнет п