Семен Кирсанов - Собрание сочинений. Т. 1. Лирические произведения
ВАРИАЦИИ (1962–1964)
«Хоть умирай от жажды…»
Хоть умирай от жажды,хоть заклинай природуа не войдешь ты дваждыв одну и ту же воду.
И в ту любовь, котораятечет, как Млечный Путь,нет, не смогу повторно я,покуда жив, шагнуть…
А горизонт так смутен,грозой чреваты годы…Хоть вы бессмертны будьте,рассветы, реки, воды!
Тучи
Тучи идут, как гуляющиенебом, как южным бульваром:облакооколооблака,
облакос облакомоб руку,
облакообнятооблаком,
небо заката пылающееобдано розовым паром.
Как у людей, одинаково:там, где уже полусвет, —у одного одинокогорядом и облачка нет…
Вертолет
В море тихо. Осень. Ветра нет.Вдруг крутнулись крылья ветряка!Вертолет винтом как вертанет —вверх — по-стрекозиному — с цветка.
Удивляюсь чуду наверху,солнцу, что на западе горит,небу и мохнатому зверьку,что перед подсолнухом парит.
Удивляюсь, знаете, до слез!Но и солнцу время увядать.Сколько мне увидеть удалось,сколько не удастся увидать!
Несмотря
И несмотря на все тревоги,я телескоп люблю треногий,а он за несколько копеекпокажет мне Кассиопею.
И на Луне пустынный кратер,и пик Надежды на закате,и море высохших Желаний,и что-то новое в тумане.
И никакой загадки сфинкса, —я с этим небом сжился, свыкся,и среди звезд живу как дома,где все знакомо, все знакомо.
И так привычно, рядом, вместевстречаются глаза созвездий,как через коридор соседи,как всё на свете, всё на свете…
Циклоп
Горе одинокому,горе одноокомузлому великану.
Что ему осталось?Колотить под старостькулаком по камню.
Катится с утесовкаменная осыпь,завывает ветер.
Камни осыпаются,в страхе просыпаютсямаленькие дети.
Страшно, будто режет онмальчиков со скрежетом.Режет и хоронит.
А циклон всю ночь(чем ему помочь?)охает и стонет.
Никого не режет он,не хоронит.Охает и стонет.
Три вариации
ЗемляЗемля вращается. Землявращается. ВращаетсяЗемля. И вновь к себе Земля,вращаясь, возвращается.
С платками мокрыми в рукахпрощают и прощаются,и возвращают праху прах,и с кладбищ возвращаются.
На холмик брошена земля.Что было — то прощается.За стол садятся. А Землятем временем вращается.
МетельМетет метелица. Мететметелица, метелица.Мутит, мятется, метит лед,и мечется, и стелется.
И шали стаскивает с плеч.Кто возразить осмелится?В трубу влетает, гасит печь,и это ей — безделица.
Пустует мятая постель —и тут мела метелица.О, не безделица — метель,когда в душе поселится!
ТерпениеЕще — терпение! Ещетерпение, терпение.И трепетание не в счет,и трение о тернии.
И римское копье не в счет.Скрипят креста крепления.И губы уксусом печет.Еще, еще терпение.
Зато в столетиях расчетза всё! Молитвы, пение —«Воскрес воистину»… Ещетерпение, терпение!
Иллюзии
Увлеченный похожестью словна журчания и шелестенья,думал я, будто могут из нихсоздаваться ручьи и растенья…
Вот слова, словно горы песка,я бреду среди них и поныне,умирая от жажды в пустыне,где ни капли воды, ни ростка!
Увлеченный похожестью сновна явленья, поступки, событья,думал я, что когда-нибудь ихв полный полдень смогу пережить я…
О, фантастика, о, пестрота,сохраню ли я вас, просыпаясь?Но сквозь пальцы, как пыль, просыпаясь,остается в руках пустота.
Увлеченный похожестью глазна любви и надежды светила,я хотел, чтобы в них наконецты тревогу мою приютила…
Мнимый свет! И во лжи этих глазя блуждаю, как нищий, по свету…О, вкушая, вкусих мало меду,и се аз умираю, се аз!..
«Жизнь моя, ты прошла, ты прошла…»
Жизнь моя, ты прошла, ты прошла,ты была не пуста, не пошла.
И сейчас еще ты, точно след,след ракетно светящихся лет.
Но сейчас ты не путь, а пунктирпо дуге скоростного пути.
Самолет улетел, но светлав синеве меловая петля.
Но она расплылась и плывет…Вот и все, что оставил полет.
ОДНАЖДЫ ЗАВТРА
Поэма (1964)
Однажды завтра со мной случилось удивительное явление. У букиниста попалась мне книжка — один переплет, без заглавия, без автора. Из нее были вырваны все страницы, и осталось только одно оглавление.
Вот оно:
Вот и все: одно оглавление, и после названий — цифры страниц. А страниц — ни листка.
Сколько я ни искал, как ни рылся в читальных каталогах, как ни шарил в экслибрисах — нет такой на всем земном шаре! Кто-то выбросил, умерла никому не известная книга. Вникни: книга ж была! Загляни-ка поглубже в туманную память, вытащи, выложи — было же имя на титульном, первом листе. Был же он, этот «вроде меня», среди ночи вставал и во тьме одиночества зажигал над страницей свечу. Что же я шепчу, в неизвестности плавая?
Разве я слышал такие заглавия: Нечто вроде меня? Нет так нет? Бесконечно? Чтобы яблоки были? В одном из снов? Нашелся? Однажды завтра?
Ничего моя память не помнит — о ком это? Весь день я ходил по комнатам, разговаривал сам с собой, читал их, как шифр, — шиворот-навыворот, стирал, ретушировал, опускал в серебряный бром. Нет их, не появляются, не проявляются даже бромистым серебром. Исчезли бесследные…
А может быть, это первые строки? А может, последние? А может, слова между строк? И надо взять листок и проставить слова в многоточиях? Ну конечно! Загадка проста ведь. Надо просто представить его самого, комнату, стол, одинокость, тоску. Заложить в кибернетику воображения, оживить и пустить, в обращение… Так пятнадцать дней я вкладывал в себя по пустому листку с последней строкою.
И получилось такое.
«Нечто вроде меня»Ты надо мной (не смей!) не смейся,если странных словнесуразную смесья приношу тебе вместопеченья «Смесь»из слоеного теста.
Эти горстки печатного теставысыпал я из себя,как печальные крошкииз пустых бакалейных мешков.
Но не надо смешкови даже усмешки.
Без особой спешки,но скороя превращусьв никому не нужный куст у забораили в несколько буквс оторванным паспортным фото,и хотя неохота —скоро я отлучусьв тот район, где недавние жителипребывают без чувстви в метрических книгах записаны«выбывшими».
Видишь ли,настал наконец-то момент,когда надо оставить взаменнечто вроде меня.
Пусть, пружиной звеня,эти буквы подцепит безменвопросительным знаком:зачем?Ни цены в них, ни веса…
Неизвестно —зачемэто «нечто вроде меня».
«Никто сказать не может»Напилено досок,наковано гвоздей,наделано столов и полок,нарыто грядок для семян,ям для яблонь,налажен на столе порядок,накошено травы,насажено цветови сорвано.И выполото уйма сорного.
Обстругано карандашей семи цветов,исписано тетрадей без числа,исхожено полмира мостовыхвдвоем и в одиночестве,а среди ночи встав,истоптано паркета, половиц,пропущено сквозь легкие мильоны кубометровкислорода,отведано вина и губ,наобнято горячих плеч,увидено такое диво,как яркий крон восходов, умбра глины,сажа неба, киноварь цветов,парижская зелень, берлинская лазурьи подмосковная сирень.
А сколько выслушано визга пил,и воздыханья труб,и сотрясения земли от бомб,и всякого другого звука, оханья и эха,и пенья — эх,разлука ты, разлука!..
А сколько стерто подошв,а сколько раз шел дождь,а сколько скомкано снежкови влеплено в тебявеликолепно,и найдено на улице подков(но это в детстве),а сколько черных кошек перебежало путь,с последствиями и без последствий,а сколько было пожато разных рук,и мягкость их и жесткость,и пульсацию их жилзабыть моя ладонь не может!
Никто сказать не сможет,что я не жил.
«Я жив»Я жив.Живы ужи.Южный жук свою воспевает жужжжизнь.Счастливы молча ежи.
Жизнь,а ты?Любишь меня,страшишься расстатьсяс этим цветом волос,с этим тембром голоса,с этим типом лица?
Или ты что нашла,туда и вошлаособо злая,злая особа,триста пятьдесят раз в годутиранящая меня,угрожая:— Вот возьму и уйду,другого найду.Мало ли вас производят, рожая! —Или ты вовсе не злая,а просто не можешь на солнцесмотреть сквозь один и те же глаза,как крепостная за прялкойв два близоруких оконца.
Правда же,однообразновыходить только ночью во сне!
Кто же высидит в домево мне?Поди удержись,когда вокруг столько кроме —ждут тебя, жизнь.
«Нет так нет»Быть на свете не обязательно.В сущности, смерть —возвращение в то,чем я не был,то есть ни во что:ни в землю, ни в небо,ни в травы, ни в грозы,ни в березку,ни в мебель из карельской березы.Уж это мне переселение душ!
Но я ж не страдални в пещерное время,ни в эру хождения римских монет,что меня нет,я ж не терзался!Все на земле остается чин чином.Нет так нет.Беспокоиться нет ни малейшей причины.
«Бесконечно»Мирозданье:конечно,приятно считать,что оно не конечно,и звезды считать и считать…
А если оно и конечно,и, может быть, цилиндричноили даже конично —можно втиснутьсяв щель нуклеарных мирков,там найти себе местовместоящичка на восьмом этаже.
Но это ужето слепое и вечное нечто,где одно лишь ничтобесконечно.
«Только не смейся»Ты надо мной (не смей!)не смейся,если я скажу, что люблюкартину «Святое семейство»,где собралась простая семья.Это самое важное в мире открытие,потому что на ней нарисован и я,там лежу в деревянном корыте я.И задумались мудро волхвы.Я один из них.Но и плотник Иосиф похож на меня,я, наверное, им был.Разве мы не носили такие же нимбы?Разве мы не имели таких матерей,равных этой Мадонне?Кто из нас не был побиткамнями обид?А укусы псов?А губка с уксусом?А гвоздь в ладони?А солнце разве от боли не меркло,когда камень бросали, зажав,в это зеркало мира —в простое семейство?Ты только не смейся,я никакой не ханжа.
«Богатейшая в мире»Ты, вышедшая,и ты, вошедшая.Одна, как будущее,одна, как прошедшее.Ты, будничная,с авоськой из булочнойили держа с картошкой безмен,—не смейтесь,я не страдал от ваших измен,не от них я глотал повторныеснотворные таблетки!
Я страдал от фальшивых зрачков,превращавшихся в злые планетки,в голубые и карие,что лежат в магазинах очков.Да, в глаза кабинетов учебных пособий,в плексиглас и фаянс…Но теперь эта боль улеглась.В общем, случай особый.
Но смеяться не надо,что есть у меня только несколькоподлинных взглядови богатейшая в мире коллекцияискусственных глаз.
«Давно не дитя»С любовью не шутят.А если…шутят с любовью,красуясьпестрой юбкой в кресле?
Не шути,ощути хоть чуть-чуть,перед тем как усесться,что пустячная шутка,как ускоренная частица, пущенная в путь,приблизясь к критической массе сердца,разражается в хохот, и в грохот, и в кризис,и в гогочущий атомный ад!
Думай —жизнь не так велика,ее так легко разбомбить наобум.Раз — и готово!(Как и земной шар,показавшийся таким неогромнымкосмонавту Титову.)
Это все такое непрочное и небольшое.Не шутини с Землей, ни с душою.К этим опасным кнопкамнельзя прикасаться шутя.Ни с места!Не смейся!Ты давно не дитя.
«Делать нечего»Вчера пчелаприлетела к сосне у дачи,потом к хвощу.
А у меня все неудачи:я тащуи крышу,которую мучительно крашу,паутинные снасти со стен,ремонтируюотопительную систему.Я живу в борьбе с одуванчиком,который сильнее меня и мотыги,исписываю тетради,издаю книги.
И все это ради великих праздничных свечцветущей сосны,ради встречс вами —сны, грозы, молнии, лунный диск,писк комаров, звон пчел, стук кузнечиков.А без этого мнев этом лучшем, как пишется, из мировделать нечего.
«Будущему „я“»И зубохвостый ящермне родня,и ежевика-ягодатого же поля ягода,что я.
Мы все из круга жизни,друг друга эхо:ягненок,ядрышко ореховое,памирский як,ягель и колос ячменя, —нас много,мы все на «я».И одинокий в небе ястреб,он тоже кто-то для меня.
Лишь атомные ядра мне чужие, —онине умирали и не жили.Я сам себе не ясен.Но я,и язь,и ясень, —мы чем-то братья,есть дальняя, но связь.И яблоня лепечет:«Я твоя», —раскрыв ветвей объятьяи бывшемуи будущему «я».
«Чтобы яблоки были»У меня нет денег,и я не хочу их иметь,не хочу просовывать руку в кассу,откуда высунут бумажку и медьна глоток кваса,на кусок мяса, масла и хлеба,на право смотреть в небоеще один день.
Я б предпочелбыть на службе у яблониростом с камень,получать с нее лепестками,жужжанием свадебных пчел;я бы почел за счастьеее белизной освещатьсяи рассказывать всем,что на свадьбе меня не забыли.
Что касается яблок —я их не ем,я только люблю,чтобы яблоки были.
«В одном из снов»До свиданья, мой лес —зеленый колонный залсосновых и еловых люстр,что никогда не пуст,где постоянный балландышей-выпускников,дубов-подросткови с гордостью на них глядящихстарых пней.
Мой лес,с подросшею березкойи вылезшим на белый светгрибом под ней,тебя по плану вырубяти свалят,пять мраморных колоннпоставят на асфальт,повесят десять люстр а-ля метро,разложат бутерброды и ситро,начнут торжественное заседание.
Но я сказал нарочно:«До свиданья», —мой лес, мой смешанный, сосновый,распиленный, наколотый,с тобой я встречусь сновав одном из снов.
«Нашелся!»Я не о смерти,я про жизнь.Я излагаю се некоторые признаки.И вы не смейтесь,каксотрудники Института атомной физики,так и астрономы,сидящие у космических линз.Чудо — не то, что естьЮжный Крест, Вега,Альфа звезд и Омега,и заГалактикой — Мегамир.Чудо — просто глазас морщинками вокруг них.Чудо — не то, что естьмельчайший мирок вращений и превращений,чудо — только мысль,лезущая в уже непролазные щели,которые все уже и уже.Чудо — не вечность,чудо — век,чудо — утром проснутьсяи коснуться заспанных век.Чудо — в гортани дрожание голоса.Чудо — кто первый —сердце на стол?Чудо — Эврика!Чудо — Нашел!
Чудо — что сам на свете нашелся.
«При всех»И вы не смейтесь,что я не Торквато Тассои не Джон Мильтон;я исполнитель кувырканий и выкрутасов,пока не прогнали метлойс окурками и обертками.Жил,как бедный циркач,всю жизнь качавшийся в попугайском кольце;у меня был нарисован смех на плачсиними треугольниками на лицеи панталоны с оборками.С рук — на ноги,с ног — на руки,а вокруг —сколько помню себя —заколдованный бархатный крутгоризонта;ливень льют на меня,аплодисменты и смех,я без зонта,продрогший и мокрыйпри всех.
«Прощайте»Есть будничное слововокзальное «прощайте».Есть проповеди крик:«Прощайте ближнему его грехи!»Бывают о прощениипрошенья.И есть стихи, где пишется «прощайте»для украшенья.Но я прошу вас, вы не упрощайтеслова прощаньяи прощенья.Прощаясь, искренне прощайте.Пока нет средств для возвращенья —прощайте!
«Однажды завтра»Ультрасинее утро.Мир продолжает вести свой дневник.А мы —как страницы, что вырваныиз зеленых и солнечных книги остались одниоглавленияв домоуправленияхвместо них.
Но там,где мы числимся «выбывшими»,вписанывы — бывшие мы.Вы (как некогда мы)про себя говорящие:«Мы».
Ты усмешкою сердце мнене щеми.
Там имеются также и я(как некогда я)говорящие:«Я» —про себя.
Оглянись,тамодин из будущих я,роясь по букинистам,обнаружил пустой переплетзатесавшийся между томамиДюма или Сартра,без страниц, без заглавья, без автора…
Прыгает с восьмого этажа,бежит по проспекту, размахивая бумагою,кричит:— Товарищи, это ж я!Я нашелсяоднажды завтра!
***Вот и все.
