Виктор Гюго - Том 13. Стихотворения

СЦЕНА ВТОРАЯ

ПРОБУЖДЕНИЕ

Ватикан. Папская спальня. Утро.

(просыпаясь)

Ужасное меня томило сновиденье!

из книги

«ЧЕТЫРЕ ВЕТРА ДУХА»

1881

" Сатира нынче — песнь, с которой крик сплетен, "

Сатира нынче — песнь, с которой крик сплетен,Железные уста, откуда рвется стонОна совсем не та, какой была когда-то,В те дни, как, щуплые и робкие ребята,В Сорбонну строгую ходили мы, и в срокНам, плохо слушавшим, толкуя свой урок,Как будто нить сучил, тянущуюся тонко,Невзрачный Андрие с обличьем лягушонка,Макбета, Гамлета покусывая злоЗубами, взятыми у мэтра Буало.

В наш век тревожный жизнь — все путаней, труднее,И правда голая зовет, во тьме коснея,На помощь ум — с тех пор как с ложью роковойОна вмурована в колодец узкий свойК нам в душу, после дней Жан-Жака и Дантона,Тьму возвращает рок — упорно, непреклонно,Долг с Правом сражены, свой слабый луч с высотДракону черному трусливо солнце шлет,Старинный компас — честь швыряют люди в море;Льстит победителю поверженный в позоре,Удача — вот словцо, что движет мир собой;Удача — падишах, его визирь — разбой,Вновь опьянение бесчестьем воротилосьИ чокаться спешит с тиранами, за милостьИх вознося, и вновь пьет чашу мук до днаНарод истерзанный. Вот почему гневнаСатира. Сонм царей, чье гордое величьеПел Буало, родит в ней только злоязычье;Им ставит всем на лбы позорную печать.Помост, что исподволь потребно разобрать,Законы гнусные, что, букву соблюдая,Стоят на страже плах, — зловещих гарпий стая, —И что лишить когтей нам должно, укротя:Невежеством в кулак зажатое дитя,Что, птица вольная, крылами плещет слабо,И часовые те, что нам сменить пора бы, —Зло, заблуждения, чудовищ римских строй,Хранящий вход в тюрьму, где разум спит людской;Война, чьи коршуны — с чумой в союзе вечном,Затычки, что должно из ртов людских извлечь нам,Чтоб слово дать скорбям; рожденье новых дней —Таков прямой предмет сатиры; долг, что в нейГнев с горечью крутой сплавляет в гром железныйИ делает ее для общества полезной.

Чтоб утвердить закон добра и правоты,Достаточно того, чтоб ясные чертыЯвь обнаружила и в горизонт широкийИзгнала жуть ночей. Величье, грязь, пороки —Все перемешано, покуда длится ночь,И фальшь от прямоты нам отличить невмочьВ безмерной темени, двусмысленной и злобной.И что такое луч во тьме? Он — камень пробный.Свет испытует все, чем мир издревле жив,И, справедливости вершину озарив,Сияет истина у заревых преддверий.

Итак, свет Истины, Ума и, в большей мере,Во гневе Доброта и Жалости тепло,И злость прощенная, но попранное зло —Вот все, что делает дней нынешних сатиру,Как в Риме в старину, необходимой миру.Но не профессия, не каста ей нужна,А человек. Казнит не вздорное она,А только подлое, чья сила не иссякла.Для малых подвигов — и малые Гераклы;И сделал Депрео насмешливый — что мог.К былому карлику ей больше нет дорог.Когда воруют власть пройдохи, попираяПрава народные, — от края и до краяОна летит сквозь мрак и грохот катастроф,Бледна и велика, средь урагана строф.Она кричит: «Ату!» своей ужасной своре,И, гончих псов своих крылатых раззадоря,Она всех деспотов им растерзать велит.Отчаянье царям ее внушает вид.Она — как приговор для венценосных бестий;Как птица по весне, она по зову честиЯвляется, и с ней друзья во дни разрух —Иосафата страж и Эльсинора дух.Она мерещится безумьем одержимой —Так полнит небо вопль ее невыразимый.Чтоб рваться ввысь ему и ширить свой полет,К себе приворожить ей нужно весь народ,Огромный, яростный, не знающий пощады.

Она Колумбу вслед со скал бросала взгляды.К тебе ее любовь, Барбес! И свой виватВам шлет она, Фультон, Браун, Гарибальди, Уатт,Сократ, Христос, Вольтер! Из ямы позабытой,Где погребен мертвец, делами знаменитый,Она выводит сень лаврового шатраИ побежденному, как добрая сестра,Спешит перевязать запекшиеся раны.Всех проклятых семья душе ее желанна,И всех отверженных она целует в лоб,Хоть пошлый приговор выносит ей холоп;О да, ведь смертный грех в глазах злодейской власти —Не ликовать, когда собратьев рвут на части,Тянуться к пленникам, касаться их плеча;Кто жертву пожалел — унизил палача!

Она печальна? Нет, в ней гнев сильней печали.На праздник буйный к тем, что восторжествовалиИ низостью своей довольны, там и сямВозносят без стыда осанну небесам,Поют и пляшут, рвут добычу плотоядно, —Приходит и она. Туда, где мглою чаднойКлубятся пиршества, туда, в хаос и жар,В которых смешаны Книд, Пафос и Кламар,Неумолимая, за кровь и за обидыОна приносит смех зловещий Эвмениды.

Но мощь безмерную дает ей жизнь одна.Стремится ночь стереть и смерть изгнать она,Хотя б любимца толп пришлось толкнуть ей грубо.Она — нежна в любви и в гневе — острозуба.Как! Отречение — покойный пуховик?Не просыпается людская совесть вмиг,И пламень чести вял — он прячется бессильноПод грудами золы, как под землей могильной.Возмездья божество, чьих песен грозный пылНе раз в безумный страх тиранов приводил,Ожесточенная, язвительная муза,Богиня — красотой, свирепостью — Медуза, —Она, взрастившая все то, что Дант нашел,И все, что Иову открылось в бездне зол, —Такая ж и когда побольше в ней порываБудить сердца, чем зло наказывать ретиво.Народ, немеющий средь мертвенного сна,Тебе свой горький ямб от сердца шлет она!Дрожит строфа, полна трагического рвенья,Краснея, силится из мрачного забвеньяИзвлечь, упорная, хоть искорку в ответ,И — вспыхивает стих, преображенный в свет.Так в сумраке лицом краснеют, раздуваяПоленья, чтоб зажглась в них ярость огневая.

26 апреля 1870

ОПОРА ИМПЕРИЙ

Раз существует мир, то с ним считаться надо.Давайте ж говорить о людях без досады.Вот это — наших дней мещанский идеал.Когда-то мыло он и сало продавал,Теперь же у него сады, луга, дубравы.К народу он жесток. Дворянство он по правуНе любит, будучи привратника сынкомИ род Монморанси считая пустяком.Строг, добродетелен, он член незаменимый(С коврами под ногой, когда приходят зимы)Великой партии порядка. Кто уменИ кто влюбляется, тех ненавидит он.Немного филантроп и ростовщик немного,«Свобода, — он кричит, — права людей, дорогаПрогресса светлая? Не надо мне их, вон!»Да, здрав, и прост, и груб, как Санчо-Панса, он,Сервантес же пускай кончины ждет в больнице.Он любит Буало, не прочь обнять девицу,Развлечься с горничной и, смяв передник ей,Кричать: «Безнравственны романы наших дней!»Он мессу слушает всегда по воскресеньям.В сафьяне дорогом и с золотым тисненьемПодмышкой у него Голгофа и Христос.«Не то чтоб этому я верил бы всерьез, —Твердит он, — но затем вхожу я в храма двери,Чтоб сброд уверовал, увидев, что я верю;Чтоб одурманен был голодный и глупец.Какой-то боженька ведь нужен наконец».Дорогу! Входит он. На месте самом видномЦерковный староста с животиком солидным;Сидит он, гордый тем, что все уладить смог;Народ на поводке и под опекой бог.

НАПИСАНО НА ПЕРВОЙ СТРАНИЦЕ КНИГИ

ЖОЗЕФА ДЕ МЕСТРА

Зловещий храм, сооруженныйВ защиту беззаконных прав!По этой плоскости наклоннойАлтарь скатился, бойней став.

Строитель жуткого собора,Лелея умысел двойной,Поставил рядом два притвора:Для света и для мглы ночной.

Но этот свет солжет и минет;Его мерцанье — та же мгла,И над Парижем Рим раскинетНетопыриные крыла.

Философ, полный жаждой мести,Своим логическим умомИзмыслил некий Реймс, где вместеСидят два зверя за столом.

Хотя обличья их несхожи:Один — блестящ, другой — урод,Но каждый плоть народа гложетИ кровь народа алчно пьет,

Два иерарха, два придела:В одном венчает королейБональд; в другом де Местр умелоКанонизует палачей.

Для тирании нет границы —Ее поддерживает страх.На тронах стынет багряница,Стекающая с черных плах.

Один царит, другой пытает.Давно я знал, что будет так.Ведь шпага с топором вступаетОт века в незаконный брак.

ПУСКАЙ КЛЕВЕЩУТ