Виктор Гюго - Том 13. Стихотворения
ЖРЕЦАМ
Хотим как боги быть. Твой бог — понтифик Рима —Он собственных детей пожрал неумолимо.Твой бог Авгур — он врал; твой бог мулла — он лечьЗаставил целый мир под Магометов меч;Бог Рима агнец был, но вскормлен был волчицей.Доминиканцев бог с карающей десницейВосторженно вдыхал костров ужасный чад;В кровавых капищах свершали свой обряд,Подобно мясникам, жрецы Кибелы дикой;Брамин, твой темный бог бежит дневного лика;Раввин, твой бог восстал на Иафета родИ солнце пригвоздил среди немых высот;Бог Саваоф жесток; Юпитер полон злобы;Но как устроен мир, они не знают оба.А человечеству свободный выбор данПред кем склониться ниц: здесь блеет истукан,Там идол рыкает, тут божество заржало.Так каждый человек, в стремленье к идеалу,Жесток, коварен, зол, невежествен, упрям,Чтоб уподобиться по мере сил богам.
4 августа 1874
" О муза, некий поп, епископ, весь в лиловом, "
О муза, некий поп, епископ, весь в лиловом,По имени Сегюр, ночным на радость совам,Тупой риторикой обрушился на нас.Что ж, как игрушками, набором злобных фразПускай он тешится, в нелепом заблужденье,Что это — гром небес.
А впрочем, сожаленьяДостоин, бедный, он. Однажды, как овца,Он, блея «Господи помилуй» без конца,На гуся гоготом бессмысленным похожий,Воскликнул: «Зрения лиши меня, о боже!» —Как будто для него и так не всюду тьма, —И внял ему господь, лишив его ума.
Да, обругать у нас умеют тонко ныне.Лишь сажи надо взять для этого в камине,Навоза на дворе, в трубе для нечистотЗловонной грязи взять, — и это все сойдетЗа ум, за слог, за стиль. Все это нынче модно.Любезные муллы! И вам оно доходно,И рад усердному служению аллахВ бессильной злобе вы и с пеной на губах,Улыбку заменив речей поповских ядом,Не смея нас изгнать, вы нам грозите адом,О бонзы милые, подъявши кулаки,Вы зубы скалите, вращаете зрачки!Простил бы это я. Но заклинать стал бесаВо мне Сегюр. А там?Там, прерывая мессу,Кричит: «Анафема!» и в красках мой портретРисует:«Вот он, зверь, каких не видел свет!Он хочет сжечь Париж, разрушить стены Рима, —Страшилище, урод, развратом одержимый,Он, разоряющий издателя, главарьБандитов; может быть, и бога, и алтарь,Святыню, и закон — поправший все ногами».
Так в унисон ему давайте выть волками,Начнем ослиный рев. — Так сам Сегюр ревет.Что у него за слог! В нем каждый оборот —Базарный, дивный стиль! Он обдает вас дрожью,Приводит вас в экстаз и тонко пахнет ложью.Как стали бы, аббат, смеяться над тобойРабле, Мольер, Дидро. Двоится образ твой, —Сам дьявол, видимо, старался над картиной:Не то епископ ты с тряпичника корзиной,Не то тряпичник ты, но в митре. АнтифонПрелестен, если вдруг со злобой прерван он:Аббат — и сердится!.. Ну что ж, судьба судила,Чтоб каждый пострадал от своего зоила:При Данте Чекки был, с Вольтером был Фрерон.Вдобавок этот стиль продажен. Стоит онШесть су с души. Глупцов орава захотелаСмеяться челюстью своей окаменелой.Их надо забавлять. Ряды их всё растут,И все церковников оплачивают труд.Всегда наполниться пустой сосуд стремится.Во всем, везде инстинкт. Как пчелка в улей мчится,Как Борджу привлекли Лукреции глаза,Как ищет волк козу и клевера — коза,Как нежный Алексис любезен Коридону,Так глупости творит, как будто по закону…Сегюр.
О муза, тот, кто истинный мудрец,Мечтая, слушая, смягчится, наконец,И, глядя на людей, измерив все людское,Не к озлоблению приходит, а к покою.Да будет так, аминь.
Но к делу перейдем.Лучи святых даров горят пред алтарем,Но радуюсь ли им, как солнцу? В день воскресныйПойду ли я к попам в толпе молиться тесной?Вошел ли я хоть раз в исповедальню их,Чтоб тихо о грехах рассказывать своих?Порочил ли я сам свои же убежденьяИ бил ли в грудь себя в порыве исступленья?Закоренелый я безбожник наконец:Я сомневаюсь в том, что любит бог-отецУ адского огня погреть порою руки;Не верю я, что он, во славу вечной муки,В людей — глупцов, невежд, тупых, лишенных сил —Непоправимое, греховное вложил;Что сунуть черта в мир пришла ему охота,Что мог он всех спасти и в ад замкнуть ворота,Что инквизитора нарочно создал он,Чтоб сотворить того, кто должен быть сожжен,Что мириады солнц, сверкающих алмазом,В один прекрасный день вдруг упадут все разом.Поверить не могу! Когда в полночный часГорит Медведица, не верю, что на нас,Как потолок, падет небесная громадаИ семизвездная обрушится лампада.Читал я в библии, что рухнет небосвод;Но ведь наука же ушла с тех пор вперед.Стал басней Моисей; и даже обезьяныНе ждут теперь с небес к ним падающей манны.И получается, что шимпанзе в наш векСообразительней, чем древний человек.Твердить, что папа — бог, простое суесловье.Люблю я готику, но не средневековье.В искусстве пусть живут и догмат и обряд,Но ненавижу их, когда разбой творят,Влекут к преступному, пугают чертовщиной.Прочь, злые идолы! Нужней, чем ладан, хина!Когда игуменья монашке молодойПрикажет, как ослу, питаться лишь травой,То пыткой голодом назвать я это смею.И мне цветущий куст огней костра милее.Люблю Вольтера я, но полюбить не смогНи Купертена стиль, ни Кукуфена слог.Святых Панкратия, Пахомия я знаю,Святой есть Лабр и Луп, но всем предпочитаюЯ стих Горация. Таков мой дерзкий вкус.Когда же флореаль от долгих зимних узОсвободит поля, и стих мой, словно пьяный,Помчится по волнам шалфея и тимьяна,И в небе облаков зардеются края, —То в бога запросто, по-детски верю я.
И одновременно как я душой болею,Что всюду вкруг меня не люди, а ливреи,Низкопоклонники, несчастные, шуты,Здесь — ложе пурпура, там — тряпки нищеты.Мой бог не грозный Зевс, не Иегова суровый,К нему, перед лицом страдания людского,Взываю я, боец, до белой головыДоживший, в сумраке кричу ему: «Увы!На побережие людского океана,Куда прилива час приносит из туманаКипящие валы, седую пену вод,О, кто же в этот мрак народам принесетПарижа молнию иль Франции сиянье?О, кто же, как маяк, зажжет им упованье?»
Я не святоша, нет, и в том вина моя,К тому же и властям не поклоняюсь я.Вы возмущаетесь, что против грозной карыЯ восстаю, что я упавших от удараВсегда, везде прощал. Я не забыл, что матьВ вандейских зарослях должна была блуждать,И проповедовать я жалость нынче смею,Бунтарь, сын матери — бунтарки в дни Вандеи,Пусть милосердие на взгляд ваш — ерунда,Но я ему служил повсюду и всегда.Все ястребы кругом, так пусть я гусем буду.Пусть малодушная бушует низость всюду,Последним остаюсь и одиноким я.Когда упавшего лишает прав судья,«Vae victis»[3] — всем закон, и рушатся начала,Тогда кричу толпе, что в страхе побежала,«Вот я!» — но все бегут, не разбирая троп.
И думаете вы, что это стерпит рок!
" О, древний демон зла, и тьмы, и отупенья! "
О, древний демон зла, и тьмы, и отупенья!Он из гвоздей Христа цепей кует нам звенья,Из чистых юношей творит он старичков,И Гуса с Мором он всегда казнить готов,Громит Горация, когда ж Вольтер болтаетЗа партою с Руссо, молчать их заставляет.Шалит ли боженька, — его по пальцам хлоп!Он охладить спешит зарей согретый лоб,Высоких в женщине не признает влеченийИ презирает все: цветы, искусство, гений.Он в шорах, с факелом смолистым, плутоватИ педантично хмур. Ему приятен чадИспепеленных тел, погашенной идеи,Он на колени стать заставил ГалилеяНа самой той земле, что вертится. Шлет онЕдва открывшимся зеницам тяжкий сон,Он, души захватив, грызет их с аппетитом.Он Планшу друг, Вейо, Низару — иезуитам,Идет… и путь за ним безжизнен, хладен, гол.Там не растет трава, где шел его осел.
" Порой наш высший долг — раздуть, как пламя, зло;"
