Антология - Поэзия Латинской Америки
ИДА ГРАМКО[115]
Невыразимое иносказанье
Перевод И. Чижеговой
Невыразимое иносказанье —молчанье.Но сквозь него к нам рвутся голосасо всех сторон:ведь в каждой вещи,нас окружающей,свой мир, и хочет оноткрыться нам,стать нашим и поведатьнам тайну,ту, что в нем заключена.Ведь немота вещей не мертвая.Онажива.И это мы вокругбежим, спешим, кричим и суетимся,не постигая языка вещей,простого, сильного, живого…Но каждый миг мы чувствуем невольноне разумом, скорей душой и телом,движенье губ, движенье губ вселенной…Услышьте же, всесильные поэты,кудесники стиха, владыки слов,услышьте этот тихий, робкий зов,звучащий мерно, глухо, сокровенно!На дне фонтана, в глубине зеркалужель никто ни разу не видалулыбки там живущего певца?Вы воспевать готовы без концаколонны, фризы, капители,но стал ли вам хоть на единый мигпонятен их таинственный язык?В любом цветке, в любой травинкеживет поэт… Они творят без словпростым движеньем, дрожью, колебаньем,и к нам в сердца их древний, вечный зовпрорваться хочет сквозь иносказанье,невыразимое в словах —молчанье.
ПЕДРО ЛАЙА[116]
Каньау́[117]
Перевод М. Самаева
О Каньау́,несправедлива к нам земля отцов,дремота, как туман, в ушах коня,и бесполезны стали зубы псов.
Работать нам невмоготу,здесь больше жить нельзя, как жили деды, —здесь даже травы не растут,и кролики из наших мест бежали.Бесплодны тучи, Каньау́,язык земли от жара пошершавел.
Здесь прежде Хуанита Кастаурианаткала платки из нитей своего молчанья.А нынче дым здесь отравляет чаек,в зубах машины стонет дерево.За что разрыты русла ручейков?За что сгубили песни клевера?
Здесь больше жить нельзя:здесь вечность по ночамглазами сов глядит на беды наши.И этот едкий скрежет на заре,и — прямо в сердце остриями — башни.
Вчера в трясине появилась цапля,а дрозд летал над головою телки.И вот в огне кружится одиночество,и стонет, и болит ночами долгими.
О Каньау́,ты видишь — сплющило лягушек,и жабы стали безголосы.Тоска вошла под наши кровли.Прошел сквозь наши жизни черный дротик,и заплутались на земле дороги.
Не надо преклонять колениперед бичом, карающим страну.Земля ведь наша, Каньау́!Мы нашим сыновьям ее вернем.Она в твоем зажата кулаке,зажата и в моем.
Не надо на коленях жить дрожа.Острей точите лезвие ножа.
ГАИТИ
ЖАК РУМЕН[118]
Гроза
Перевод Д. Самойлова
Ветер погнал белых бизонов стада по просторный степямНебес. Безмолвные грузные быки растоптали солнце;Оно погасло.Ветер орал, как роженица.И тогда прибежал проливной дождь,Сотканный из огня и моря.Он приплясывал, и топотал,И волочил над землей полотнище тумана.Листья пели дрожа, как дебютантки кафе-шантана;Потом явился гром;Он рукоплескал. Все это свершалось для того,Чтоб радовался и рукоплескал гром.Хлестала вода; не раскрывшись, умирали цветы;Пальмы размахивали веерами;Черных бизонов стада шли вслед за ветрами с востока на запад;Ночь спешила им вслед, как женщина в траурном платье.
Гвинея
Перевод Е. Гальпериной
Долгий путь ведет до Гвинеи:Смерть приведет тебя к ней.Вот и темная чаща лесная,Слышишь — ветер шумит сквозь вечную ночьЕе длинных волос.
Долгий путь ведет до Гвинеи:Предки твои там ожидают тебяНа дороге, — неторопливо беседуют,Ждут.А костяные четки ручьевНегромко стучат по камням.
Долгий путь ведет до Гвинеи.Нет, не ждет тебя пышный приемВ черной стране черных людей —Под мглистым небом, прорезанным криками птиц.
Раскрываются веки деревьев над круглым глазом болот,Над стоячей водой.В мирной деревне там ожидают тебяХижина предков твоих и жесткий камень надгробный,Чтоб наконецГоловуПриклонить.
ЖАН БРИЕР[119]
Приветствие Ленину
Перевод М. Ваксмахера
Сказочный город, Москва, под прозрачным дождем,Как рисунок углем,Как толстовских времен литография,Москва, синеватая в дымке листвы запоздалого лета,Москва, на рассвете вся розовая, а в вечернем туманеНереальная, будто мираж(А днем две взъерошенных птицыКлюют с подоконника зернышки летнего зноя),Москва, в кружевах осеннего золота,И задумчивый Пушкин на площади,И недвижный пожар тополей вдоль аллей и проспектов,Москва, золото, пурпур, сангина и сепия,Пространство огромное, камень нетленный,Мрамор, бронза, базальт богатырского роста,Черепица годов на кровлях столетийПод плющом сегодняшней жизни,Москва, вся звенящая песнями, воплощенными в знамени красном,И голос рабочий, под рокот машин,Вздымается выше дворцов, минаретов, соборов,Москва, величавая фреска, чьи краски — живое свидетельствоГероизма народного, века мужества и мечты, —Москва, я к тебе прихожу из далеких краевС изорванным знаменем своих поражений,С поникшим полотнищем, повитым печальюМоей истерзанной родины.Я прошел через два континента, через душную толщу изгнанья,И болят моя корни, которые вырваныИз родной гаитянской земли.Москва, я к тебе прихожу,Как в самую главную гавань всей жизни моей,Прихожу без билета партийного и без визитной карточки,Прихожу без сверкающих погремушек — без тропических орденов,Я прихожу, чтобы с Лениным говорить.Чтобы встретиться с голосом,С живым человеческим бытием,С живым присутствием мастера, изваявшего образГрядущего мира.Я хотел услыхать могучую поступь историиИ в ней обрести человека, который остался навекиВ магнитном поле прошедших времен —В простом одеянии мужества.Я видел фигуру его в человеческий ростВ Москве и Ташкенте —Он обращался к народу.Я видел его, одетого в мрамор, на площадях и в залах музеев,И ночью, возле Москвы-реки,И в Ленинграде, под хлопьями снега.Я видел его на экране — в инее времени.Но встретиться с Лениным по-настоящемуМне довелось в рабочем квартале, в скромной рабочей квартире.Вы напрасно бы стали в этом жилище искатьПлесень нужды, паутину отчаянья.Не бумагой оклеены стены, а достоинством человеческим.На стуле старая кепка ожидает хозяина,Потертая куртка напоминает о фабрике, о работе.Ни старой прокуренной трубки, ни керамической кружки для водки.Книги, на репродукции — царские власти разгоняют рабочее шествие.Все эти вещи могли бы принадлежать и Владимиру Ленину.Все вокруг говорило о жизни,И было у времени отвоевано не ухищреньями химии,А жизнью самой и любовью.В этом скромном жилище, в рабочем квартале,Чистотой все дышало и правдой,Как на заснеженном стоге в Разливе.Был здесь зеленый узбекский чай,И черный московский хлеб,И белокурая девушка с точеной фигуркой,И старая женщина, словно шагнувшая к намИз романа Горького «Мать».И ее рабочие руки мне протянулиАзбуку жизни, соль гостеприимства, братства живую воду, —Руки, простые, как детский, бесхитростный взглядЕе старческих глаз,Руки, поющие, как молодость мира.
Вряд ли бы Ленин добавил хоть словоК тому, что она мне сказала,И я говорю:«Ленин, вы мне помогли — издалека, на всех языках, —Помогли мне создать моих идеалов колхоз,Ниву мысли моей,Глубинные ритмы моих поэм.Помогите мне, Ленин, и мне и собратьям моим,Которые мне даны историей и судьбою,Напоить нашей кровью мятежнойРодную землю,И песню создать, которая нас выражает,И клич обрести, который ведет нас к свободе».
Я вас приветствую, Ленин!
РЕНЕ ДЕПЕСТР[120]
