Илья Эренбург - Избранное
1958
300. «Про первую любовь писали много…»
Про первую любовь писали много, —Кому не лестно походить на бога,Создать свой мир, открыть в привычной глинеЧерты еще не найденной богини?Но цену глине знает только мастер —В вечерний час, в осеннее ненастье,Когда всё прожито и всё известно,Когда сверчку его знакомо место,Когда цветов повторное цветеньеРождает суеверное волненье,Когда уж дело не в стихе, не в слове,Когда всё позади, а счастье внове.
1958
301. СЕРДЦЕ СОЛДАТА
Бухгалтер он, — счетов охапка,Семерки, тройки и нули.И кажется, он спит, как папкаВ тяжелой голубой пыли.Но вот он с другом повстречался.Ни цифр, ни сплетен, ни котлет.Уж нет его, пропал бухгалтер,Он весь в огне прошедших лет.Как дробь, стучит солдата сердце:«До Петушков рукой подать!»Беги! Рукой подать до смерти,А жизнь в одном — перебежать.Ты скажешь — это от контузий,Пройдет, найдет он жизни нить,Но нити спутались, и узелУж не распутать — разрубить.Друзья и сверстники развалинИ строек сверстники, мои край,Мы сорок лет не разувались,И, если нам приснится рай,Мы не поверим. Стой, не мешкай,Не для того мы здесь, чтоб спать!Какой там рай? Есть перебежка —До Петушков рукой подать!
1958
302. СОСЕД
Он идет, седой и сутулый.Почему судьба не рубнула?Он остался живой, и вот он,Как другие, идет на работу,В перерыв глотает котлету,В сотый раз заполняет анкету,Как родился он в прошлом веке,Как мечтал о большом человеке,Как он ел паёчную воблуИ в какую он ездил область,Про ранения и про медали,Про сражения и про печали,Как узнал он народ и дружбу,Как ходил на войну и на службу,Как ходила судьба и рубала,Как друзей у него отымала.Про него говорят «старейший»,И ведь правда — морщины на шее,И ведь правда — волос не осталось.Засиделся он в жизни малость.Погодите, прошу, погодите!Поглядите, прошу, поглядите!Под поношенной, стертой кожейБьется сердце других моложе.Он такой же, как был, он прежний,Для него расцветает подснежник.Всё не просто, совсем не просто,Он идет, как влюбленный подросток,Он не спит голубыми ночами,И стихи он читает на память,И обходит он в вечер морозныйЗаснеженные сонные звезды,И сражается он без ракетыВ черном небе за толику света.
1958
303. «Мы говорим, когда нам плохо…»
Мы говорим, когда нам плохо,Что, видно, такова эпоха,Но говорим словами теми,Что нам продиктовало время.И мы привязаны навекиК его взыскательной опеке,К тому, что есть большие планы,К тому, что есть большие раны,Что изменяем мы природу,Что умираем в непогодуИ что привыкли наши ногиК воздушной и земной тревоге,Что мы считаем дни вприкидку,Что сшиты на живую нитку,Что никакая в мире нежитьТой тонкой нитки не разрежет.В удаче ль дело, в неудаче,Но мы не можем жить иначе,Не променяем — мы упрямы —Ни этих лет, ни этой драмы,Не променяем нашей доли,Не променяем нашей роли, —Играй ты молча иль речисто,Играй героя иль статиста,Но ты ответишь перед всемиНе только за себя — за Время.
1958
304. «Я слышу всё — и горестные шепоты…»
Я слышу всё — и горестные шепоты,И деловитый перечень обид.Но длится бой, и часовой, как вкопанный,До позднего рассвета простоит.Быть может, и его сомненья мучают,Хоть ночь длинна, обид не перечесть,Но знает он — ему хранить порученоИ жизнь товарищей, и собственную честь.Судьбы нет горше, чем судьба отступника,Как будто он и не жил никогда,Подобно коже прокаженных, струпьямиС него сползают лучшие года.Ему и зверь и птица не доверятся,Он будет жить, но будет неживой,Луна уйдет, и отвернется дерево,Что у двери стоит как часовой.
1958
305. НАД РУКОПИСЬЮ
Если слово в строке перечеркнуто,А поверх уж другое топорщится,Значит, эти слова — заменители,Невесомы они, приблизительны,Значит, каждое слово уж выспалось,Значит, это — слова, а не исповедь,Значит, всё раздобыто, не добыто,Продиктовано роботом роботу.
1964
306. КОРОВЫ В КАЛЬКУТТЕ
Как давно сказано,Не все коровы одним миром мазаны:Есть дельные и стельные,Есть комолые и бодливые,Веселые и ленивые,Печальные и серьезные,Индивидуальные и колхозные,Дойные и убойные,Одни в тепле, другие на стуже,Одним лучше, другим хуже.Но хуже всего калькуттским коровам:Они бродят по улицам,Мычат, сутулятся,Нет у них крова,Свободные и пленные,Голодные и почтенные,Никто не скажет им злого слова —Они священные.
Есть такие писатели —Пишут старательно,Лаврами их украсили,Произвели в классики,Их не ругают, их не читают,Их почитают.Было в моей жизни много дурного,Частенько били — за перегибы,За недогибы, изгибы,Говорили, что меня нет — «выбыл»,Но никогда я не был священной коровой,И на том спасибо.
1964
307. В САМОЛЕТЕ
Носил учебники я в ранце,Зубрил латынь, над аргонавтамиЗевал и, прочитав «Каштанку»,Задумался об авторе.Передовые критикиПоругивали Чехова:Он холоден к политикеИ пишет вяло, нехотя.Он отстает от векаИ говорит, как маловер:Зауважают человека,Но после дождика в четверг;Он в «Чайке» вычурен, нелеп,Вздыхает над убитой птичкою,Крестьян, которым нужен хлеб,Лекарствами он пичкает.
Я жизнь свою прожить успелИ, тридцать стран объехав,Вдруг в самолете погляделИ вижу — рядом Чехов.Его бородка и пенсне,И говорит приглушенно.Он обращается ко мне:«Вы из Москвы? Послушайте,Скажите, как вы там живете?Меня ведь долго не было.Я оказался в самолете,Хоть ничего не требовал.Подумать только — средь небесЗакусками нас потчуют!Недаром верил я в прогресс,Когда нырял в обочину…»Волнуясь, я сказал в ответПро множество успехов,Сказал о том, чего уж нет.И молча слушал Чехов.«Уж больше нет лабазников,Сиятельных проказников,Помещиков, заводчиковИ остряков находчивых,Уж нет его величества,Повсюду перемены,Метро и электричество,Над срубами антенны,Сидят у телевизора,А космонавты кружатся, —Земля оттуда мизерна,А океаны — лужица,И ваша медицинаНа выдумки богата —Глотают витамины,Есть пищеконцентраты.Живу я возле Вознесенска,Ваш дом — кругом слонялись куры —Сожгли при отступленье немцы.Построили Дворец культуры.Как мирно воевали прадеды!Теперь оружье стало ядерным…»Молчу. Нам до посадки полчаса.«Вы многое предугадали:Мы видели в алмазах небеса.Но дяди Вани отдыха не знали…»
Сосед смеется, фыркает,Побрился, снял пенсне.«Что видели во сне?Сон прямо богатырский.Лечу я в Лондон — лес и лен,Я из торговой сети,Лес до небес и лен как клен, —Всё здорово на свете!»
1964
308. «Морили прежде в розницу…»
Морили прежде в розницу,Но развивались знания.Мы, может, очень поздние,А может, слишком ранние.
Сидел писец в Освенциме,Считал не хуже робота —От матерей с младенцамиВолос на сколько добыто.
Уж сожжены все родичи,Канаты все проверены,И вдруг пустая лодочкаОторвалась от берега,Без виз, да и без физики,Пренебрегая воздухом,Она к тому приблизилась,Что называла звездами.
Когда была искомаяИ был искомый около,Когда еще весомаяЕму дарила локоны.Одна звезда мне нравится.Давно такое видано,Она и не красавица,Но очень безобидная.
Там не снует история,Там мысль еще не роздана,И видят инфузорииТо, что зовем мы звездами.
Лети, моя любимая!Так вот оно, бессмертие, —Не высчитать, не вымолвить,Само собою вертится.
1964
