Виктор Гюго - Том 12. Стихотворения
Джерси, ноябрь 1852
XIV
ФЛОРЕАЛЬ
С весной, вернувшейся в зеленом флореале, —Где смерть нашел Дантон в предателе Реале, —Когда волнуются конюшня и загон,Когда ручей лучом в алмазы превращен,Когда с иголкою в руке вздыхает швейка,Которую манят лужайка и аллейкаИдти цветы сбирать; когда у птиц любовь,Когда все яблони, весну встречая вновь,Как бы напудрены — маркизы перед балом,Когда, от спячки встав, Карл Шведский с ГаннибаломТвердят: «Пора!» — и мчат, спеша в кровавый бой,Строй батарей один, строй катапульт другой, —Я, я кричу: «Привет, о солнце!» Меж цветамиЯ слышу зябликов, щебечущих с дроздами:Все дерево поет. О, май! Как жизнь бурлит!Уводят Галлы в лес пугливых Ликорид;Всё блеск; и над людьми, чья дышит грудь глубоко, —Лазурь, громадное сияющее око!..И травянистый луг зовет меня к себе;Я с жизнью примирен, я все простил судьбе;Я говорю: «Любить — и большего не надо!»Во мне, как и вокруг, волненье и отрада.Я птицам говорю: «Пичуги! Мелочь вы:Щеглы да снегири; любимцы синевы,Вы и не знаете меня, наудалуюПорхая по ветвям сквозь зелень молодуюСо стайками друзей — чижей, синиц, зуйков,Сверкая синью крыл и золотом хохлов;Хоть и прелестны вы, но глупы: ваше дело —Лишь петь невесть о чем и реять без предела, —И все ж мне дарите священный трепет вы!Когда я слышу вас из солнечной листвы,Я становлюсь крылат, и сердцем молодею,И бесконечностью, любовью полн, хмелею!»И вот иду бродить во власти дум и снов.Простор! Забвение! Шум листьев! Бычий рев!..И вдруг — о Ювенал, ты представляешь это? —В кармане у меня отыщется газета;Взгляну в нее — и взор, летевший к небесам,Уткнется в ряд имен, что воплотили срам!Тут возвращаются и ужас и обида:Из рощ навстречу мне стремится Немезида —И яростная грудь сверкает из цветов.
О долг, о Родина! Тут ваш я слышу зов!Тебе я нужен весь, о Франция! Ты — в ранахИ требуешь от нас терзаний неустанных,Дыбишь нам волосы, велишь забыть весь мирИ полный скорби взор не в голубой эфирВперять, не в небеса, а в кровь твою святую!
Встаю; исчезло все; я дрожь и трепет чую;Я вижу только мой терзаемый народ,Злодейства наглые, несчетных бед черед,Гигантов, мерзкими пигмеями плененных,Детей в тюремной тьме и женщин на понтонах,Сенат и каторгу, убитых, палача…И вот — бегу, цветы поблекшие топча,И солнцу говорю, горящему в зените:«Мне сумрак надобен!» — и птицам: «Замолчите!»И плачу! И крылом неукротимый стихВ мой мрачный хлещет лоб, слетая с губ моих.
И нет уже весны! Прочь, небо голубое!О скопище убийц, ведомое тобою —Сынком Гортензии, — вдвойне проклятье вамЗа то, что льнете вы к поэтам, к их мечтам!Проклятье вам, Тролон, Маньян и Фульд с ФостеномВторым, за то, что вы кортежем, сплошь презренным,За грустным мудрецом влачитесь по полям,Обличья гнусные являя здесь и там!Проклятье палачам, что день мрачат безмолвныйИ множат ненависть в душе, любовью полной!
Джерси, 28 мая 1853
XV
STELLA [9]
Однажды задремал я на песке прибрежном.Бриз разбудил меня своим дыханьем нежным,И я открыл глаза. Высокая звездаСияла надо мной, лучиста и горда,В белесых сумерках, очарованья полных.Вдаль ветер убегал, разглаживая волны.Край тучки розовой лучами был согрет —И это был живой и полный мысли свет.Он согревал утес, прибой встречавший смело,И мнилось, что душа видна сквозь жемчуг белый.Ночь не ушла еще, но и во тьме горя,Полнеба обняла улыбкою заря.На мачте огонек светился, как стеклярус;Был черным весь корабль, и чистым, белым — парус.А чайки, на скалу спускаясь чередой,Следили за легко всходящею звездой —Небесной птицею, сверкающею странно.Душа подобного народу океана,Рычавшего внизу, к ней свой стремила путь,Дыханье затаив, боясь ее спугнуть.Великая любовь пространство наполняла,Трава у ног моих в смятении дрожала,Был слышен щебет птиц, и, счастья не тая,Цветок мне прошептал: «Она — сестра моя!»В тот миг, когда заря с остатком тьмы боролась,Я и самой звезды услышал ясный голос:«Да, я — звезда, чей свет встает к началу дняИ очи жжет тому, кто хоронил меня.Я видела Синай, всходила над Тайгетом,Я — чистый изумруд, налитый дивным светом,В повязке золотой у ночи на челе.Рождаюсь я тогда, когда весь мир во мгле.О нации! Я вам Поэзией сияю.За мной шел Моисей, вела я Данте к Раю.Лев старый, океан, всегда в меня влюблен.Вставайте же смелей! Пред вами день зажжен.Сердца отважные! Мыслители! На башни!Пускай ваш взор горит! Глядите ввысь бесстрашней!Земля, расти хлеба! Жизнь, поднимись волной!Вставайте, спящие! То, что идет за мной,То, что зажгло меня предвестницей рассвета, —Свободы ясный лик, великий гений Света!»
Джерси, 31 августа 1853
XVI
ТРИ ЛОШАДИ
Три лошади, к стене привязаны одной,Болтали.
Первая — конь с мраморной спиной —Ценою тысяч в сто, как фаворит Эпсома,Вскричала: «Sum qui sum» (латынь скотам знакома)[10]И сбруей золотой бахвалилась. Сто разЕй руки белые ласкали ног атлас,И чуяла она, как женский взор влюбленныйК ней, чистокровной, льнет с трибуны ослепленной.Зато и собственник имел доход большой.
Коня военного узнали бы в другой:Лошадка-чудище, железная скотина,Что «скакуном лихим» зовется у Расина,Дыбясь, узду рвала, от радости пьяна,Двойною гордостью — от глупости — полна.На чепраке — шитье: «Ульм, Эсслинг, Лоди, Иена».В ней чванство было то, которому презренноВсе непонятное и чуждое. Седло,Сплошь изукрашено, звенело тяжело:Она плясала вся, как бы рожок почуя.
А третья — лошадью была крестьянской. СбруяВеревочная сплошь — убогий туалет!Одер измученный… Казалось, то скелет,Еще обтянутый иззябнувшею кожейИ на живую тварь поэтому похожий.
Конь первый, чемпион, типичнейший болван,Сказал:
«Здесь — папа, там — барон де Брисс, гурман;Для брюха врач — Бребан, для духа врач — Лойола;Благословляться, пить и кушать — три глагола:Их проповедует хозяин мой; он прав;Но я, царь скачек, все ж не погрешу, сказав,Что украшение для дерби — рой кокоток.Народу нужен бог и пастырь с плетью четок;Нам — стойла с бархатом, а для людей — Завет,Чтобы не слушали, черт их дери, газет!Ценнее Жокей-клуб, чем сатанинский разум.Без церкви общество должно погибнуть разом.Не будь я лошадью, монахом стал бы я!»
«Мне сена б и овса поесть — мечта моя, —Вздохнула грустная мужицкая коняга. —Я день и ночь тружусь, хозяину на благо,Но, — спину видите и ребра? — бьют меня,Почти как негра бьют, двуногого коня.Счесть легче птиц в лесу, чем все кнуты, какиеНа мой крестец легли и на бока худые.Хочу я пить и есть. Я зябну. Я добра,Но столь несчастна!»
Так звучала речь одра.
Тут боевой скакун заржал, грызя попону,Как верноподданный: «Ура Наполеону!»
XVII
ОДОБРЕНИЕ
О Франция!.. Пока внизу, во тьме, хрипят,Рыдают, мучатся, ты услаждаешь взгляд:Вот блеск Империи, звенящей стременами,Султаны гвардии, слепительной как пламя,Двор, где король бродяг себе нашел бы трон,Храм биржи, где сгребешь в неделю миллион,Венками юных дев обвитые солдаты,Лакеев тысячи — все судьи, все аббатыС их пляской мертвецов на золотых мешках;Вот банк, пред саблею простершийся во прах,Вот арсеналов мрак с их грудами снарядов,Вот проповедей мед взамен газетных ядов;Сенат и маршалы с их золотым шитьем;Париж расчищенный; карет надменный гром,Что к Лувру катятся с упряжкой восьмерною;Дневные празднества, балы порой ночною;Спектакли, игрища, иллюминаций вязь…Ты — коротко сказать — бандиту продалась!
Что сохранила ты от прошлых достижений?Французы прежние — как древних римлян тени:О них мечтает лишь, стыдом пылая, внук.Мир славу чтил твою, вставал на грозный звукТвоих рожков — и он потребует отчета;Тебе ж на цезаря таращиться охотаВ кругу его Сенек — бесчисленных Ромье;Ты счастлива внимать епископской семье,Орущей: «Salvum fac imperatorem nostrum!»[11]Покуда спит Нерон в своем гареме пестром(И, верно, помянуть здесь надлежит шута!),Твоя душа — как пес, отведавший хлыста;Твой День Бастилии — под каблуком нахала,Над кем еще вчера Европа хохотала;Ты подвиги свои сама втоптала в прах,И песнь Марсельская мертва в тупых губах,И Поле Марсово — удел ворам карманным,Твоим властителям — Фортулям и Маньянам,Убийцам, чей плюмаж блистателен сверх мер,Средь коих — Карреле и Канробер Макер.Ты вся теперь — ничто: да, это факт бесспорный;Успела ты забыть в покорности позорной,Отцов, Бастилию сумевших разметать.По воскресеньям ты в Куртиль спешишь — гулять;Смеешься, пляшешь, пьешь, не устыдясь нимало,Как девка пьяная в объятиях капрала.Его пощечинам ты утеряла счет.Идя назад, бульвар пересекая тот,Где бойня столько дрог наполнила телами,Где женщин, и детей, и стариков рядамиПальба внезапная свалила возле стен, —Ты свищешь «Тюрлюрет», поешь «Фаридонден»!
Что ж, падай, продолжай… Я одобряю это:Ведь самый черный мрак — предшественник рассвета;Ведь возрожденье — твой, о Франция, закон;Ведь будет же твой стыд стократно искуплен!Грядущему нужны гигантские усилья.Ты, знавшая побед сверкающие крылья,В повозку пьяного сатрапа впряжена.Что ж, пусть: ты к чудесам теперь присуждена.Мир в некий день тебя увидит вновь крылатой:С твоим падением ты счет сведешь отплатой,О Родина моя! Из пропасти твоейТы выйдешь, изменясь — и во сто раз светлей!Да! Жизнь идет вперед, и мы увидим вскореЛуч Завтра гордого в сегодняшнем позоре,И, жрица гневная, ты, ниспровергнув гнет,За каждый шаг назад шагнешь сто раз вперед!Что ж, пяться, погрязай и падай, — одобряю!Льсти повелителю, ласкай лакеев стаю!В грязь, в грязь! Тролон? — Целуй! Барош? —Сапог лижи!Ведь близок день: зарей зардеют рубежи;Ведь распрямишься ты, о мой народ согбенный,И, точно ягуар, в ловушку заманенный,В борьбе отчаянной, твоих падений ровТы мерой изберешь для высоты прыжков!
Я рад, я верю, — да! Но знаю: мир потратитНемало времени, пока ты рявкнешь: «Хватит!»В тебя, как в решето, бесследно все течет,Но грозным в некий день проснешься ты, народ,И всем предстанешь вдруг — преображенный, стойкий.Ты из Империи — болота и помойки —Блестящим вырвешься и, липкий сбросив ил,Все в мире озаришь размахом мощных крыл!И свалятся, звеня, короны с властелинов;И папа, крест сорвав, тиару в страхе скинув,Как волк, под кафедру забьется, весь дрожа;Фемида гнусная, сподвижница ножа,В ночь канет, в ужасе, чудовищем кровавым.Глаза сиянием зажгутся величавым,Рукоплескания до полюсов плеснут,Все угнетенные отрадно вьюк стряхнут,Победу ощутят и жизнь приветят хором, —Лишь ты развей твой стыд по всем земным просторам!
Джерси, сентябрь 1853
