Алексей Лозина-Лозинский - Противоречия: Собрание стихотворений
К РИСУНКАМ БЕРДСЛИ
Весьма любезные, безумные кастраты,Намек, пунктир, каприз и полутон,Урод изысканный и профиль Лизистраты,И эллинка, одетая в роброн.Здесь посвящен бульвар рассудочным Минервам,Здесь строгость и порок, и в безднах да и нет,И тонкость, точно яд, скользит по чутким нервамИ тайна, шелестя, усталый нежит бред.
ПОСЛЕДНИЙ ТУАЛЕТ
Скрипач – гротеск ужасно-длинных линий,Фигура Дебюро иль Паганини –И дама бледная со скорбным ртом,С красивым, но истасканным лицом –Лицом камелии и герцогини –Задумчиво свершают tete-i-teteСамоубийц «последний туалет».
Им холодно в нетопленной гостиной,Просторной, неприветливой, пустынной…Бестрепетен, неумолим, жесток,Ложится с улицы на потолокЛуч электричества, простой и длинный;Две белых маски – Глинка и Мюрат –Как вечность тупости, со стен глядят;
И в позе неестественной артиста(Овал лица, улыбка – от Мефисто…)Весь в черном, как могильщики, скрипачСмычком передает как плачРапсодию бравурнейшую Листа.Склонившись, женщина впивает сны…Яд приготовлен. Письма – сожжены.
ТАБАРЭН
Е tu, ribelle cor, perche al villano
I muscoli robusti, il sangue sano
E l'ignoranza invidi?
Eccoti danze, fior, chiome fluenti,
Candidi petti, volutta cocenti…
Ridi una volta… ridi!
Stechetti
Колышатся во тьму, как пурпурный кошмар,В палаццо Дьявола изгибы вожделений,И бедра женские и женские колениВо что-то общее сливают смутность пар.
Банкиры тяжкие; бессмысленные лбы;Стеклянные глаза; безжизненные души;Безногих стариков чудовищные тушиПочтительно к столам приволокли рабы.
Как тени под водой – фигуры полутьмы;Вуаль фантастики кидает свет лиловыйИ все впивают сны бесстыдного алькова,Телодвижения танцующей чумы.
И все заражены. Властительный угарРазгорячил людей дыханьем пряным танцевИ под мелодии усталых итальянцевВ интимные углы уходит много пар.
В постелях напрокат желанья мертвецовТак упоительно, так остро будут грубы…Гадюки – пальцы их – и две медузы – губы –Добьются стиснутых в страдании зубов!
Мелькают тенями угрюмые лакеиИ тухнут лампочки… пустеет темнота…Я глажу грустные, как смятая мечта,Растоптанные листья орхидеи.
Но вот темно совсем. Последнее людское,Последний шум вдали неясно угасал…Легло на тишь, на мрак, на опустелость залПрощающее, умное, большое…
Зачем же плакать так, ты, сердце Арлекина?О, улыбнись, молчи… И вот безмолвен я,И с люстры падает усталая змея,Медлительная лента серпантина.
ДЖЕНТЕЛЬМЭН И ГАВРОШ
Богатый джентельмэн с седою шевелюрой,С тем холодом, в котором много хмуройПрезрительности, зла и благородства,Со взором, видящим все тени и уродства,И уличный Гаврош, живой и полупьяный,С ужимками умнейшей обезьяны,Столкнулись вечером. На город безобразныйЛег выспренный закат и бросил блеск экстазныйНа тех бесчисленных, что с ритмом батальоновСвой marche patriotique во славу двух Законов –Желанье Женщины и неименье Цели –Немолчно отбивают по панели.Гаврош кричал: «Паденье министерства!Расстрел бастующих! Неслыханные зверства!Падение бумаг! Вот номер "Радикала"!»И джентельмэн спросил, прищурившись устало:«Что нам с тобой, мой друг, до смены кабинета?»«Monsieur, для Вас, меня и дамы полусветаСамо восстание уже имеет цену!»Гаврош понравился седому джентельмэну.
ЦИРКАЧКА
Как на Гольбейновской гравюре, смерть брелаЗа гибкою спиной актрисы.Дитя трапеций и кулисы,Она циркачкою-наездницей была.
Я часто с ней ходил в пропахший морем портО тропиках мечтать безмолвно,Когда холодный и великолепный нордГонял однообразно волны.
Закутавшись в плащи, на серых камнях дамб,Вдвоем, как статуи печали,Смотрели молча мы на дали,На копьеносный и колеблемый, как ямб,
Отряд таинственно-красивых кораблей,На толстые, как бюргер, бочки,На просмоленных и обветренных людейИ дальние суда, как точки.
И я любил ее – лицо и стук шагов,Болезненность и благородство…Как обаятельно банкротство,Когда оно интеллигентно и без слов!
И я ведь знал ее так остро-глубоко,Ее vin triste прогулок к морю…О, эта литургия горю!А все ценили в ней эффект и более всего –
Сквозь зубы брошенный, как будто с полусна,Призыв лениво-дерзких нотокТого «поди сюда», которое онаЗаимствовала у кокоток.
«Среди домов (которых страшно много!)…»
Среди домов (которых страшно много!)И грубо-размалеванных афишЕсть несколько почти беззвучных ниш.И в нишах выявлено имя Бога.С панели сразу попадаю в тишь.
Я в тишину внезапную вошел.И я дрожу? Но почему? Престол,И темнота, и древний лик Предтечи,И тоненькие, женственные свечиИз воска непорочных пчел…
Как мрачно серебро мистичных ризНа мертвенных святых, святых бесспорно!И еле брошен в темноту эскизКаких-то девичьих и столь покорныхИ слабых-слабых плеч, склоненных вниз…
А я не знал! И на моей планетеЕсть чье-то отношение к «тому»?!К Не-Суете и… и… к Нему!А я не знал! Не верил никому,Что есть неотрицающие дети!
О, запах ладана! О, запах тленья!Здесь Истина прияла страшный лик,Невыносимый, как внезапный крик,Свой лучший, глубочайший лик Смиренья…Бегу, бегу, и потрясен, и дик!
Из храма сразу попадаю в гам.Афиша на заборе объявляет,Что господин профессор Игрек намПрочтет еще доклад, тогда и там,Что атом абсолюты отрицает.
СУЛАМИТА
Оглянись, оглянись Суламита,
и мы посмотрим на тебя…
Соломон. Песнь песней
ИДЕАЛ
Я знаю женщину и родину, которымЯ посвятил себя как молодой монах.Как странно, никогда я их не встретил взором!Но как я их познал в готических лесахПред морем северным, спокойным мельхиором…И коммендацию я им принес в мечтах.
О, родина души! Там кипарисы-йоги,Благочестивые и черные, ведутВ зловеще-белые, прохладные чертоги,И гобелэном тень упала на дороги…Там маки страстные болезненно цветут,Там ряд могильных плит, углы их четко строги,Бамбук, и эвкалипт, и зной, и тишь… Ах, тутВассалы Сатаны псалмы любви поют,Иль, может быть, устав творить Добро и Суд,На оргиях грустят, развратничая, боги…
И здесь… и здесь – она. Но как она ужаснаНа том, что правильно, печально и прекрасно!
Стоит на мраморе худа, мала, черна,С искривленным лицом прелестная онаИ чистит апельсин, и в смехе отчеканенСтальной и наглый бунт бесстыднейшего дна…В ней дерзко человек осмеян и изранен,В ней Саломея есть, Сафо, Кармен, Нана,А рядом с ней стоит, как сплин и глубина,Как изваяние, и угловат, и странен,В костюме клетчатом ужасный англичанин!Зной. Кипарисы. Даль. И воздух чуть туманен…
О, родина моя, где в траурные краскиЗакутались, как в газ, уродливые маски!
«Она любила? Да. И даже очень много…»
