Алексей Лозина-Лозинский - Противоречия: Собрание стихотворений
«Хранят Значение громады улиц строго…»
Хранят Значение громады улиц строгоСредь звонкой и ночной, нарочной тишины.Мне кажется, что всё, что дарит мне дорога,Лишь декорация торжественно-немогоИ столь возвышенно-больного Сатаны.Я в мертвом городе глубокой старины.
Быть может, я бреду, всё позабыв и спутав,Средь капищ Мексики; и я Полишинель,Буффон пред идолом! Иль нежный менестрель?Но днем была больна вот эта же панельНесносной лаллией тревожных лилипутовС глазами кроликов и щупальцами спрутов!
И скучно веруя в реальность привидений,Царапал мыслью я свой величавый бред…Навстречу кто-то шел из гулких отдалений.Он был каменнолиц и хорошо одет.Как я наверно знал, что этот силуэтБыл дэнди и маньяк, но в то же время гений.
ТРУЛАЛА
Мы живем далеко друг от друга,Мы смеемся над всеми словами…У меня далеко есть подруга…Где теперь она, в Ницце, в Сиаме,Трулала с большими глазами?
В Трулала так прелестны и гадкиУгловатость манер и остроты,Как малы башмачки и перчаткиТрулала, этой милой загадки…Трулала, я чувствую, кто ты…
Мефистофель ведет по панелиК неизвестности ленты кадрили,Котильон не имеющих цели,Но влюбленных в шикарные стили!Трулала, вас там полюбили?
Оправдав, усмехаясь, паденья,Мы играем с огнем и самумом:Я краду, где попало, мгновенья,Трулала знает все преступленья…Трулала, последний был грумом?
Будет в мире дурная страница,Будет самый скупой, бесконечный,Нудный вечер, в который не спится…Кто-то тихо ко мне постучится…Трулала? Войдите, конечно!
Я безмолвно сниму с нее шляпку,Трулала станет тоньше и строже,Я целую, целую перчатку…Это больно, и грустно, и сладко…Трулала, ты плачешь?.. Я тоже…
И обнявшись угрюмо и страстно,Мы молчим… Или «рада»? – «да, рада»…Как мы знаем, – всё в мире напрасно,Как стареем мы с ней ежечасно…Трулала… молчите… не надо…
«Чуть в мир вступила бархатная тьма…»
Чуть в мир вступила бархатная тьма,Любимые созвездия Мадонна,Чтоб Божьим служкам дать пример, самаЗажгла меланхолично и влюбленно.Растут готически и неуклонноОкутанные трауром дома.Как явно, что Вселенная бездонна,А город – муравейник и тюрьма!
Пред феерией высохший астрономПолзет на башню, точно муэдзин;Апаш становится на старт с законом;На вольнодумца черным капюшономСпускается неизлечимый сплин;Стоит лунатик на краю глубин;В мечтах горбун – паук и Лоэнгрин! –Крадется к отвратительным притонам.
Как раб, иду за ним. В его фигуреЕсть что-то из баллад и темных саг…О, чья фантастика назло натуреВдруг человеком сделала зигзаг?Живой иероглиф! Созданье фурий!И может быть, ничто не мучит так,Как обаяние в Каррикатуре!Иду за карликом в глубокий мрак…
«Есть на дне жемчуга и кораллы…»
Есть на дне жемчуга и кораллы,В мраке города – Роскошь и Страх.Я влюблен в чердаки и подвалы,В блики лиц при ночных фонарях,В проституток на черных низах,В романтично-немые каналы,В отблеск сказки на старых домах,В академии, в тронные залы,В бледных девушек в бледных мечтах.
Будто щупальцы вверх осьминог,Город высунул длинные трубы,Душат жизни квадратные срубы,И умны и безжалостно-грубыИ тиран, и бунтарь, и пророк.Лабиринт этих улиц жесток…Одинокий в них так одинок!..Но люблю я печальные губы,Освятившие только порок.
И мне жаль, что моя дорогаяВ самой северной тундре живет,Где правдивый тунгуз – звездочетГорделиво-пустынного края –Знает святость великих пустот,Что живет она там, созерцая,Что изящная, злая, больная,В соты Города не принесетАроматный и приторный мед.
МАСКОТТА
С салфеткой грациозная девица,Как бабочка, летала по кафэ.Ей нравились предерзостные лица,Усы, мундир и брюки Галлифэ.
Мы были – дебоширы, готтентоты,Гвардейцы принципа: всегда назло!А в ней был шарм балованной маскотты,Готовой умирать при Ватерлоо…
ПАРИКМАХЕРСКАЯ
В парикмахерской есть острая экзотика…Куклы, букли, пудра, зеркала;У дверей мальчишка с видом идиотика;Строй флакончиков на мраморе стола.
На щеках у посетителя намыленаПена, точно пышное жабо.Бреет страшной бритвой с пристальностью филинаПолунищий пшют иль старый би-ба-бо.
И улавливаю всюду ароматы я –И духов, и мазей, и румян,Будуарные, фальшивые, проклятые,Как напыщенный и пакостный роман.
Как старательно приклеено приличиеК мертвым куклам или ко пшюту!И, как каменный, гляжу я на обличия,Маскирующие смерть и пустоту.
О, мне страшно, не увижу ль я, бесчувственный,Здесь однажды – белого Пьеро,Умирающего с розою искусственнойЗа ужасно-водевильное Добро?
ЖЕМАННИЦА
Легенда вечера таинственно запета,Закат, как древний знак и как безмолвный стон,И люди движутся, как эльфы из балета,И сад – часть космоса – загадочен, как он.В легенде вечера, ступая точно кошка,Как будто гордая, жеманница прошла.Как раздражает всё: ее вуаль, и ножка,И платья краткий шум, дразнящий шепот зла…Мне хочется идти за этою прошедшей,Мне хочется ее галантно рассмешить…Но знает ли она, что надо сумасшедше,Изломанно, легко и странно говорить?Ах, знает ли она, что надо быть неслышнейИ музыкальней всех! Что в черных кружевахЕй надо кошкой быть, вселюбящей, всехищной,И с полной низостью в глубоких тайниках!Что надо так уметь замучить за уступку,И дать причудливо все прелести своиИ на пол медленно спускать за юбкой юбку,Все эти белые и шумные слои…
ТАНГО
Гурман и сибарит – живой и вялый скептик,Два созерцателя презрительно тупых, –Восторженный поэт – болтун и эпилептик –И фея улицы – кольцо друзей моих.
Душою с юности жестоко обездолен,Здесь каждый годы жжет, как тонкую свечу…А я… Я сам угрюм, спокоен, недоволен,И денег, Индии и пули в лоб хочу.
Но лишь мотив танго, в котором есть упорность,И связность грустных нот захватит вместе нас,Мотив, как умная, печальная покорность,Что чувствует порок в свой самый светлый час,
А меланхолию тончайшего развратаУкрасят плавно па под томную игру,Вдруг каждый между нас в другом почует брата,А в фее улицы озябшую сестру.
К РИСУНКАМ БЕРДСЛИ
Весьма любезные, безумные кастраты,Намек, пунктир, каприз и полутон,Урод изысканный и профиль Лизистраты,И эллинка, одетая в роброн.Здесь посвящен бульвар рассудочным Минервам,Здесь строгость и порок, и в безднах да и нет,И тонкость, точно яд, скользит по чутким нервамИ тайна, шелестя, усталый нежит бред.
ПОСЛЕДНИЙ ТУАЛЕТ
Скрипач – гротеск ужасно-длинных линий,Фигура Дебюро иль Паганини –И дама бледная со скорбным ртом,С красивым, но истасканным лицом –Лицом камелии и герцогини –Задумчиво свершают tete-i-teteСамоубийц «последний туалет».
Им холодно в нетопленной гостиной,Просторной, неприветливой, пустынной…Бестрепетен, неумолим, жесток,Ложится с улицы на потолокЛуч электричества, простой и длинный;Две белых маски – Глинка и Мюрат –Как вечность тупости, со стен глядят;
И в позе неестественной артиста(Овал лица, улыбка – от Мефисто…)Весь в черном, как могильщики, скрипачСмычком передает как плачРапсодию бравурнейшую Листа.Склонившись, женщина впивает сны…Яд приготовлен. Письма – сожжены.
ТАБАРЭН
