Райнер Мария Рильке - Новые стихотворения
ИЗ КНИГИ «СОНЕТЫ К ОРФЕЮ»
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
I
О, дерево! Восстань до поднебесья!Цвети, послушный слух! Орфей поет.И все умолкло. Но в молчаньи песнебыл предназначен праздник и полет.
Прозрачным стал весь лес. К певцу теснилисьи зверь из нор, и жители берлогУже не хищный умысел их влек,и не в молчаньи звери затаились, —
они внимали. Низкий рев и рыксмирился в их сердцах. Там, где недавно,как гость незваный, оробел бы звук, —
в любой норе, убежище от вьюг,где тьма и жадность властвовали явно, —ты песне храм невиданный воздвиг.
(Г. Ратгауз)II
Как девочка почти… Ее принессоюз счастливый лиры и напева.Она пришла, веснянка, королева,и полонила слух мой, и из роз
постель постлала в нем. И сном еестал весь наш мир, и я, плененный, слушали леса шум, и луга забытье,и собственную замершую душу.
О звонкий бог, как ты сумел найтитаких гармоний звуки, что проснутьсяона не жаждет? Встала, чтоб почить.
А смерть ее? Дано ль нам уловитьмотив последний этот? — Струны рвутся…Она уходит… Девочка почти…
(А. Карельский)III
Конечно, если — бог. Но если онлишь смертный у порога узкой лиры?Как в сердце, где расколот образ мира,воздвигнуть храм свой может Аполлон?
Ты учишь петь. Но что нам твой урок,нам, вечно страждущим и недовольным?Петь — значит просто быть. Легко и вольнолишь ты поешь. Но ты на то и бог.
А мы? Как нам запеть? Когда мы суть?О юноша, любить — как это мало.Хоть жжет напев уста тебе — забудь,
что ты запел. Проходит все на свете.Для песни только бог один — начало.Она — молитва. И порыв. И ветер.
(А. Карельский)V
Не воздвигай надгробья. Только розада славит каждый год его опять.Да, он — Орфей. Его метаморфозажива в природе. И не надо знать
иных имен. Восславим постоянство.Певца зовут Орфеем. В свой череди он умрет, но алое убранствоосенней розы он переживет.
О, знали б вы, как безысходна смерть!Орфею страшно уходить из мира.Но слово превзошло земную твердь.
Он — в той стране, куда заказан путь.Ему не бременит ладони лира.Он поспешил все путы разомкнуть.
(Г. Ратгауз)VII
Да, чтобы славить! Он призван восславить,гимном восстать из молчанья камней.Сердцем своим преходящим заставитьсоки в божественном вспыхнуть вине.
Страшен ли тлен ему, бури ли грозны,если вселится в него божество?Все станет лозой, все станет гроздьюпод ослепительным солнцем его.
Что ему прах королей, что почилив склепах, давно плесневеющих, илинепостоянство ревнивых богов?
Вот он стоит, неумолкнувший вестник,прямо в воротах у мертвых и песниим протянул, как пригоршни плодов.
(А. Карельский)VIII
Только тем устам, что могут славить,сетовать пристало. Лишь тогдажалоба остаться с нами вправеи следить, чтоб каждая беда
сохраняла ясность у подножьяскал, на чьих вершинах — алтари…Как она сестер своих моложе —ты на плечи только посмотри!
Радость — знает, Скорбь во всем винится,только Жалоба, как ученица,повторяет наизусть утраты.
А потом, очнувшись вдруг от дум,голос наш поднимет виноватои протянет небу, как звезду.
(А. Карельский)IX
С лирою звучной во мглушедший, спокоен,вечности светлой хвалувоздать достоин.
С мертвыми ведавший вкуслетейского мака,шепот постигнувший муз,тайну их знака…
Пусть отраженье мелькнети зыблется в призме.Образ храни и воспрянь.
Там, где кончается граньсмерти и жизни,голос блаженный поет.
(Г. Ратгауз)XIX
Облики мира, как облака,тихо уплыли.Все, что вершится, уводит векав древние были.
Но над теченьем и сменой началгромче и ширенам изначальный напев твой звучал,бога игра на лире.
Тайна любви велика,боль неподвластна нам,и смерть, как далекий храм,
для всех заповедна.Но песня — легка и летит сквозь векасветло и победно.
(Г. Ратгауз)XX
Преподал тварям ты слух в тишине.Господь, прими же в дар от менявоспоминание о весне.Вечер в России. Топот коня.
Скакал жеребец в ночную тьму,волоча за собою кол.К себе — на луга, во тьму — одному!Ветер гриву ему расплел,
к разгоряченной шее приник,врастая в этот галоп.Как бился в конских жилах родник!
Даль — прямо в лоб!Он пел и он слушал. Сказаний твоихкруг в нем замкнулся. Мой дар — мой стих.
(В. Микушевич)XXV
Но о тебе, хочу, о той, которую знал ясловно чужой, с неизвестным названьем цветок,раз еще вспомнить, чтоб знали, что им показал яту, без которой ни петь я, ни плакать не мог.
Было сначала как танец: замерло робкое тело,словно замешкалась в мраморе юность твоя.А потом пролилась в тебя музыка вдруг, и запела,и переполнила сердца края.
А болезнь подступала. Ложилась настойчивой теньютемная кровь и, чтоб отвести подозренья,вдруг обращалась невинным цветеньем весны.
И, темнея, срываясь, играла совсем по-земному.А потом подошла к беззащитно открытому домуи постучалась среди гробовой тишины.
(А. Карельский)XXVI
Ты, о божественный, ты чье бессмертно звучало,как истязал тебя рой отринутых, дерзких менад!Ты, о дивный, их вопль заглушил, и стройным началомв буйной толпе прозвучал твой созидательный лад.
И ни одна не посмела главы или лиры коснуться,и смертоносные камни легчайшими стали, как пух.Яростно мчались к тебе, но вот ручейком они льются,и обретают они полубожественный слух.
Был ты убит, наконец, этим мстительным роем,песня звучала по-прежнему в сердце скалы или льва,птицы, оливы. Мы звук ее всюду откроем.
Боже усопший! О, как бесконечен твой след!Был ты растерзан враждой, и послушная лира мертва.С этой поры мы — бессмертной природы уста или свет.
(Г. Ратгауз)ЧАСТЬ ВТОРАЯ
XII
О, полюби перемену! О, пусть вдохновит тебя пламя,где исчезает предмет и, обновляясь, поет…Сам созидающий дух, богатый земными дарами,любит в стремлении жизни лишь роковой поворот.
Все, что замедлило бег, навеки становится косным.Пусть сокровенно оно, бестревожным себя оно мнит.О, погоди: грозящее сменится вновь смертоносным.Горе: невидимый молот гремит!
Тех, кто прольется ручьем, с отрадой признает познанье,и оно их ведет, радуясь зримо и явно,в область творенья, начала которой открылись в конце.
Каждый счастливый удел — дитя или внук расставанья,так изумившего всех. И превращенная Дафна,ставшая лавром, хочет узнать тебя в новом лице.
(Г. Ратгауз)XXIX
