Симон Чиковани - Стихотворения и поэмы

72. Осколки глиняной чаши. Перевод Б. Ахмадулиной

Некогда Амирани, рассердившись, разбил вдребезги глиняную чашу, но осколки ее, желая соединиться, с шумом и звоном улетели в небо.

…И ныне помню этот самолетИ смею молвить: нет, я не был смелым,Я не владел своим лицом и телом.Бежал я долго, но устал и лег.

Нет, не имел я твердости колен,Чтоб снова встать. Пустой и одинокий,Я всё лежал, покуда взрыв высокийЗемлей чернел и пламенем алел.

Во мне скрестились холод и жара.Свистел пропеллер смерти одичавшей.И стал я грубой, маленькою чашей,Исполненною жизни и добра.

Как он желал свести меня на нет,Разбить меня, как глиняную цельность,Своим смертельным острием прицелясьВ непрочный и таинственный предмет.

И вспомнил я: в былые времена,Глупец, мудрец, я счастлив был так часто.А вот теперь я — лишь пустяк, лишь чаша.И хрупкость чаши стала мне смешна.

Что оставалось делать мне? Вот-вотЯ золотыми дребезгами гряну,Предамся я вселенскому туману,На искру увеличив небосвод.

Пусть так и будет. Ночью как-нибудьМелькну звездой возле созвездья Девы…Печальные меня проводят девыВ мой Млечный и уже последний Путь.

Разрозненность сиротская мояВоспрянет вдруг, в зарю соединяясь.И может быть, я всё ж вернусь, как аист,На милый зов родимого жилья.

Земля моя, всегда меня хранитТвоя любовь. И все-таки — ответствуй:Кто выручит меня из мглы отвеснойИ отсветы души соединит?

73. Смерть Лешкашели. Перевод Б. Пастернака

Смертельно раненный, без сил,приплыл с той стороны Баксана.Он многим жизнь укоротилиз неприятельского стана.

И вот, защитник и боец,в дыму пылающей долинывстречал он в муках свой конец,подкошенный осколком мины.

Он простонал: «В глазах круги, —как бы ища во мне опоры, —я умираю. Помоги!» —и в высоте увидел горы.

Как лучезарны небесаза поясами снеговыми!Их выступы как паруса,и Грузия моя за ними!

«Смочи мне лоб!» — шепнул он вдруги задышал всё учащенней,но испустил внезапно дух,пока я воду нес в ладони.

Я стал, не в силах отойтиот места роковой развязки,с водой ненужною в горсти,с живой водой из детской сказки.

Я думал: «Уходи, вода,назад в подпочвенную жилу.Мы с ним из одного гнезда,нас буря с домом разлучила.

Мы на краю родной землив одном окопе с ним сиделии выход к югу стереглипо эту сторону ущелья.

И этот смертный оборот —лишь кажущаяся утрата.Я в живости своих заботнашел нечаянного брата».

Был снег нагорный ярко-бел,и небо сине за горою,и куст смородины горелсвечою в головах героя.

74. Сон. Перевод А. Межирова

В Черкессии,                     в черкесской сторонележу в огне от незакрытой раны.Мои виденья медленны и странны,река в ущелье                      плачет обо мне.

И причитает надо мной гора,и всё лютей,                    на самом солнцепеке,глубоко провалившиеся щекипылают,             как дубовая кора.

Над раной пар восходит тяжело,на ниве сохнет колос переспелый,Черкессии суровые пределытуманной пеленой обволокло.Обыскивая долы и луга,жена страдает в нестерпимом зное,и в низком небе                          облачко лепноепохоже на орнамент очага.

И солонее                материнских слезточащиеся капли                           жгучей крови,и не шумит листвою в изголовьеплатан тенистый,                           под которым рос.

В теснине раскаляется гранит,из горловины                      пышет,                                 как из домны.И на моей руке орел огромный,как на суку надломленном, сидит.

Он рану не когтит и не клюет,он восседает на руке                                 державнои крыльями помахивает плавно,как будто собирается в полет.

И от движенья крыльев                                      надо мнойредеет зной и ширится прохлада,а ране только этого и надо —и облачко мне кажется женой.

Оно       от человеческих заботслезами истекает над долиной,но я заботой окружен                                   орлиной, —орел мне пищу в клюве подает.

Одним крылом                         он песню заслонил,другим крылом высушивает рану,и верю я,               что исцелюсь и встану, —и устремлюсь в дорогу, полон сил.

И вот уже дорога та видна,над нею крылья распростерла птица,Тяжелый сон                     в Черкессии мне снится.Светает. Продолжается война.

75. Мы в море заплыли. Перевод С. Куняева

Опасною ночью мы в море ушли,Блестящее небо светилось во взорах.Но что же мне делать вдали от земли —Тобою дышать или думать о звездах?

О, как бы ты вздрогнула, вдруг увидавНаш катер, окутанный тьмой и волнами.Я воин, а ты виноградник, я прав,Оставив тебя далеко за горами.

Но как ты решилась меня отпустить,Неужто не дрогнуло сердце от горя?Рискует, но всё же пытается плытьНаш катер-смельчак, обезумевший в море.

Но с робостью, видимо, я не знаком,Рука не дрожит при крутых поворотах,Готов я вплотную схватиться с врагомНа всех девяти безымянных дорогах.

Пусть мина стоит на одной из дорог —Я на берег выброшен буду волною.Ты к берегу выйди на желтый песокИ щедрые слезы пролей надо мною.

Нет, я не исчезну, не кану на дно,Не рухну, как буйвол, мыча бессловесно,Лишь сердце останется рассеченоИ две половины тебе вернет бездна.

Родимому краю одну подари,Согрей на груди половину другую.Пусть сердце мое неустанно горит,Тебя утешая в минуту такую!

А катер без устали крутит винтом,В туманах скрываются волн караваны.Ты так далеко за высоким хребтом…Мечтать о тебе ли, смотреть ли в туманы?

Не страшно по морю пустынному плыть.От близости пуль мое сердце не плачет.Упрямой волне меня в море не смыть,Любовь и надежда в тумане маячат.

76. Детский плач. Перевод С. Куняева

Деревню разбомбили самолеты,Облили землю ливнем из металла.Я был в землянке, а неподалекуИспуганная девочка лежала.

Объятые землей, огнем и прахом,Мы замерли в землянке, как в могиле,Ее глаза, наполненные страхом,«О, помогите мне!» — меня молили.

Снаряд ударил в реку, поднял брызги,Осколки с грязью по земле хлестнули,И петушиный крик раздался близкоИ тут же замер в грохоте и в гуле.

Ребенок плакал: «Помогите, дядя!»Он трепетал, как слабое растенье,И, в детские глаза-озера глядя,Я ниоткуда не видал спасенья.

Ребенок плакал: «Дядя, помогите!»А чем помочь, когда в землянке душной,Как погребенный заживо в могиле,Лежишь распластанный и безоружный?

И я подумал: расскажу ей сказку,Которая кончается счастливо,Но всё забыл — начало и развязку,Когда снаряд обрушился на иву.

Вокруг стояли крики и стенанья,А мы полузарыты, как в могиле…О, это неизбывное страданьеИ детский шепот: «Дядя, помогите!»

Под ливнем пуль, под грохотом бомбежкиЯ был не в силах к сказке возвратиться…Прошли года. Все стежки и дорожкиПозаросли,А этот плач всё длится.

Где б ни был я — в горах или в долине,Брожу в полях, ромашки обрываю,Но этот плач в моих ушах поныне,Я этот плач нигде не забываю.

Фиалки расцветают на Мтацминде,Сползает снег с усталого нагорья.А я всё слышу: «Дядя, помогите!»И раны открываются от горя.

МОЯ ОТЧИЗНА