Борис Слуцкий - Собрание сочинений. Т. 1. Стихотворения 1939–1961
«Определю, едва взгляну…»
Определю, едва взгляну:Росли и выросли в войну.
А если так, чего с них взять?Конечно, взять с них нечего.Средь грохота войны кузнечногоДевичьих криков не слыхать.
Былинки на стальном лугуРастут особенно, по-своему.Я рассказать еще могу,Как походя их топчут воины:
За белой булки полкило,За то, что любит крепко,За просто так, за понеслоКак половодьем щепку.
Я в черные глаза смотрелИ в серые, и в карие,А может, просто руки грелНа этой жалкой гари я?
Нет, я не грел холодных рук.Они у меня горячие.Я в самом деле верный друг,И этого не прячу я.
Вам, горьким — всем, горючим — всем,Вам, робким, кротким, тихим — всемЯ друг надолго, насовсем.
«Как залпы оббивают небо…»
Как залпы оббивают небо,Так водка обжигает нёбо,А звезды сыплются из глаз,Как будто падают из тучи,А гром, гремучий и летучий,Звучит по-матерну меж нас.
Ревет на пианоле полька.Идет четвертый день попойка.А почему четвертый день?За каждый трезвый год военныйМы сутки держим кубок пенный.Вот почему нам пить не лень.
Мы пьем. А немцы — пусть заплатят.Пускай устроят и наладятВсе, что разбито, снесено.Пусть взорванное строят снова.Четвертый день без остановаЗа их труды мы пьем вино.
Еще мы пьем за жен законных,Что ходят в юбочках суконныхСтарошинельного сукна.Их мы оденем и обуемИ мировой пожар раздуем,Чтобы на горе всем буржуямСогрелась у огня жена.
За нашу горькую победуМы пьем с утра и до обедаИ снова — до рассвета — пьем.Она ждала нас, как солдатка,Нам горько, но и ей не сладко.Ну, выпили?Ну — спать пойдем…
В ДЕРЕВНЕ
Очередь стоит у сельской почты —Длинная — без краю и межей.Это — бабы получают то, чтоЗа убитых следует мужей.
Вот она взяла, что ей положено.Сунула за пазуху, пошла.Перед нею дымными порошамиСтелется земля — белым-бела.
Одинокая, словно трубаНа подворье, что дотла сгорело,Руки отвердели от труда,Голодуха изнурила тело.
Что же ты, солдатская вдова,Мать солдата и сестра солдата, —Что ты шепчешь? Может быть, слова,Что ему шептала ты когда-то?
ПАРК И МУЗЕЙ ЦДСА
Из парка вытащена вся войнаВ хранилища соседнего музея,И я сижу на солнышке, глазеяНа мирные, как в детстве, времена.
Как в детстве — так и в парке — нет мужчин,А только бабы, женщины и дамы,Которые и ходят здесь годами,На что в музее множество причин.
Их спутники, мужья и женихи,Фамилии тех спутников и лицаНе могут быть записаны в стихи —Музей их раньше внес в свои таблицы.
А столбики бесстрастных диаграммСтолбцов стиха — точнее и умнее.Ни горечи, ни гордости музеяЯ никогда стихом не передам.
«Дадите пальто без номера?..»
— Дадите пальто без номера?Где-то забыл, по-видимому.Или не взял, по-видимому,Давайте, пока не выдали.Давайте, покуда кто-нибудьМой номер еще не нашел.Ищи потом его где-нибудь:Схватил, надел и ушел.
— Какое ваше пальто?Это? Вот это?То?
— Да нет! Все это — пижонство —Велюр! Коверкот! Шевиот!Мое пальто — полужесткое,Десятый годок живет!
— А цвет какой?— Цвету медного.— Сукно, какое сукно?— Шинельное, полубессмертное,Такое сукно оно…
— Не эта ли ваша шинель?Вот та, что висит на стене?
— Да что вы на самом деле?Ведь я лейтенантом был.Солдатские эти шинели —Ни в жизнь! никогда! — не носил.Моя шинель офицерскогоПокроя.Сукна — венгерского,Кофейного цвета сукна.Такая шинель она!
— Эх, с пьяным не житье!Хватайте ваше тряпье!
КОНСУЛЬТАНТ В ГОРОДСКОМ САДУ
Я, великого только чающий,Думал я ли, что так паду:На вопросы людей отвечающийКонсультант в городском саду.
У меня небольшой оклад,Стол квадратный, стул соломенный.Я какой-то тихий, сломанный,Странный, как в саду говорят.
Каждый день с четырех часов,Если дождь не дождит над парком,Подвергаюсь всеобщим нападкамИ кружусь в кругу голосов.
Отвечаю. И не за то,А на то, по теории, практике,Вдоль отечества и по галактикеЗнаю то, что не знал никто.
Отвечаю, но только неЗа себя. Но без отчаяния.Даже быть или нет войне —Отвечаю.
Здесь не спросят по пустякам,Но нужны бытовые сведения.Каждый мой ответ, как стакан,До краев доходит всеведения.
Может быть,Консультантом бытьХорошо и совсем необидно.Если в мире вопросов обилие,Это надо как-то избыть.
«Был печальный, а стал печатный…»
Был печальный, а стал печатныйСтих. Я строчку к нему приписал.Я его от цензуры спасал.
Был хороший, а стал отличныйСтих. Я выбросил только слог.Большим жертвовать я не смог.
НЕ — две буквы. Даже не слово.НЕ — я снял. И все готово.Зачеркнешь, а потом клянешь
Всех создателей алфавита.А потом живешь деловито,Сыто, мыто, дуто живешь.
«Было стыдно. Есть мне не хотелось…»
Было стыдно. Есть мне не хотелось.Мне хотелось спать и умереть.Или взять резинку и стеретьВсе, что написалось и напелось.Вырвать этот лист,Скомкать, сжечь, на пепле потоптаться.Растереть ногою слизь.Не засчитываться, не считаться.Мне хотелось взять билетДолгий. Не на самолет. На поезд…И героем в двадцать летСызнова ворваться в повесть.Я ложился на диван,Вдавливался в пружины —Обещанья твердого режимаСам себе торжественно давал:Буду делать это, но не то,Буду то писать, не это, —А потом под ливень без пальтоВыходил, как следует поэту.И старался сразу смыть, смыть, смытьВсе, что может мучить и томить.
«Лакирую действительность…»
Лакирую действительность —Исправляю стихи.Перечесть — удивительно —И смирны и тихи.И не только покорныВсем законам страны —Соответствуют норме!Расписанью верны!
Чтобы с черного ходаИх пустили в печать,Мне за правдой охотуПоручили начать.Чтоб дорога прямаяПривела их к рублю,Я им руки ломаю,Я им ноги рублю,Выдаю с головою,Лакирую и лгу…
Все же кое-что скрою,Кое-что сберегу.Самых сильных и бравыхНикому не отдам.
Я еще без поправокЭту книгу издам!
«Те стихи, что я написал и забыл…»
Те стихи, что я написал и забылИ сжег перед тем, как забыть —Не хватило б резцов, недостало б зубил,Чтобы их сковырнуть или сбить.
Те стихи, что по радио я прокричалИ в газете опубликовал —Лучше я бы их, так сказать, промолчал,Я не сталь, а бумагу ковал.
Ничего! Я покуда хожу и дышу.Я еще настоящее напишу.
РУБИКОН
