Антология - Поэзия Латинской Америки
ТЬЯГО ДЕ МЕЛЛО[104]
Стихи о безлюдной площади
Перевод М. Самаева
Воздетой песнею в ту ночь, в апреле,народная надежда ожила.И думал я, что грудь моя доселени радости не знала, ни тепла.
Была лишь скорбь, как серые панелина улице пустынной, и былатоска — не оттого, что холоделив моем угрюмом сердце страх и мгла.
Но оттого, что улица пустела,и до упадка родины своей,как мне Казалось, никому нет дела,
и песня на просторы площадейпоток не созывала многолюдный,чтоб радость добывать борьбою трудной.
СОЛАНО ТРИНДАДЕ[105]
Перевод П. Грушко
Предостережение
Есть поэты, которые пашут лишь о любви,поэты-герметики в конкретисты,в то время как делаютсяатомные в водородные бомбы,в то время как делаютсяприготовления к войне,в то время как голод изнуряет народы…
Потом они сложатстихи ужаса в раскаяния,но не избегнут кары,потому что война в голоднастигнут и их —поэтов, которых настигнет забвение…
Есть у моря жена…
Есть у моря жена,море на дюнах рокочет —море на дюнах женато,целует их, когда хочет.
Само на дюнах почило,а нас с женой разлучило!И я целовать хочулюбимую в час любой.И чтоб она целоваламеня, как дюна прибой…
Цветной галстук
Когда у меня будет вдосталь хлебадля моих детей,для любимой,для товарищейи для гостей,когда обзаведусь книгами,тогда — в выходной —Я куплю себе галстукцветной,красивый,длинный-предлинныйи завяжу узелбез морщинки единой,выставлю егонапоказ —пусть весь галстучный сбродглазеет на нас!
ВЕНЕСУЭЛА
ФЕРНАНДО ПАС КАСТИЛЬО[106]
Меж ветвей мелькают огни
Перевод Н. Горской
Меж ветвей мелькают огни,дома — в мельканье огня,у каждого дома свой голос,и голосу голос — родня.
По улицам смерть недавнобродила в вечерний час,и где-то увяли ветви,и где-то огонь погас.
Недавно смерть проходилав одежде из белых роз.
Меж ветвей мелькают огни,и где-то дома скорбят,возносят молитву к богуи в темноту глядят.
Глядят они ночью в поле,где смерть недавно прошлаи, кроме скорби, надеждукаждому дому дала.
Темных решеток плетенье,в окне твоем — тени, тени!Я знаю, травинкой вольнойросла ты в долине земной,всходила стеблем душистымсреди саванны хмельной.
Я знаю, глаза сняли,источая свет и тепло,и слезы твои, как росы,поблескивали светло.
Я знаю, травинкой вольнойросла ты в зеленом поле.
Смерть появилась ночью,немая в немой тени,и слезы в глазах сверкнули,и в окнах зажглись огни.
Смерть появилась ночьюв одежде из белых роз.
Ночью пришла украдкойи в каждом доме самапосеяла зерна скорби,чтоб породнились дома.
Недавно смерть проходилав одежде из белых роз.
Меж ветвей мелькают огни,дома — в мельканье огня,у каждого дома свой голос,и голосу голос — родня…
Но где-то — над жизнью нашей,над домом, над скорбью дней,вдали, за лугом иль пашней,вверху, над шатром ветвей, —сияет свет меж теней.
Я вижу: травою горькойвзошла печаль в твоем сердце.
Но знай, что в скорбное полеоткрыто окно у меня,и все огни — единое пламя,и голосу голос — родня.
АНДРЕС ЭЛОЙ БЛАНКО[107]
Перевод М. Самаева
Солнце
Каждый день надзирательотмеряет нам порции солнца.Через отверстия в крышеполучаем мы ломтики солнца.В самые ясные дни,когда солнце себя без удержу тратит,мы, политзаключенные,получаем не больше,чем дает надзиратель.Пять квадратиков —всех наших чувств средоточие —и пять арестантов под ними.Сто других образуют очередь.Солнечные отверстия —окошечки касс на станциинебесной железной дороги;чтоб увидать белый свет,больше ста пассажировждут, когда им дадут билет.Ясные дни —настоящие праздники света,когда раздают нам квадратики солнца,как галеты.
Кандалы
К утру простыня сбивается,и оголяются ноги.— Чертова холодина! —ворчат арестанты,скрючившись под тряпьем.
А я — я не чувствую стужии зноя не чувствую тоже;кандалы мне натерли мозолина коже.
Небо дверное в следахплуга — оконной решетки;скоро ночь в черноземе своем затеплитсвечки листочек кроткий.Запахи дальних кухонь,запах тюремной лавчонки;испарения от городских огней;если захочешь — глазами,сколько захочешь, пей.Но я ничего не вижуза бороздами решеткина тихом небесном поле;кандалы на глазах мне натерлимозоли.
Солдаты заводят песню,и песня над вышками реет.Отправившись вслед за песней,я бы, пожалуй, могвыпить улицы добрый глотокили добрый глоток прогулкипод звездамивместе с любимойу реки иди где-нибудь в роще,набитой гитарными вздохами.С песней я мог бы, пожалуй,коротать одинокие ночи.
Но теперь я уже никогда не пою,я боюсь даже вспомнить про песню мою;кандалы мне мозоли натерлив горле.
Вечно кто-нибудь жалуется:заключенный,умирающий или бездомный,и волны людского морягде-то за далью дальней,за далью темной;и сгорбленная деревушка —лишь взглядом, без слова, без стона;и в каждой жалобе скорбнойжалуются миллионы.
Пленник
Выводили его из ранчопод крик петухов на рассвете;по бокам с винтовками двое,позади с винтовкою третий.
Он убил — так тигр убивает,разъярясь и словно ослепнув,оттого, что грызет его голоди охотник идет по следу.
От куста к кусту пробираясьи пытаясь выйти на берег,он себя раздирал о колючки,обагрял собою репейник.
А потом в дубняке скрывался,и, готовый не даться даром,поджидал приближенье смерти,одетой в форму жандарма.
Да, убил. Но они ведь забралии жену, и все, что имел он,и когда просил — был исхлестан,а когда проклинал — осмеян.
Да и в ночь такую, как эта,убийство — не преступленье.Руки скручены за спиною,на щеке полоса от плети,подгоняют руганью двое,подгоняет прикладом третий.
А какая-то женщина пелавслед ему на краю деревни:— Ты прощай — одна загорюю,ты прощай — одна поседею.Когда вырывают корни,что боли земли больнее!
Увели, увели хлебопашца,и солнце иссушит землю,и женщина станет камнем,и змеями станут стебли.
Уже борозде не раскрыться,и добрых семян не беречь ей,уже не изведать мне мукиот ребенка, что мне обещан.
Их ведут но земле изнуреннойи изглоданной болью древней,той, которая старит женщин,не носивших дитя во чреве.
Руки скручены за спиною,на щеке полоса от плети;по бокам с винтовками двое,позади с винтовкою третий.
Черные ангелочки
