Шалва Бакурадзе - Антология новой грузинской поэзии
СОЛНЦЕ СРЕДЬ СОРА
Перевод М. Амелина
Грязь разгоняют по городу автомобили.Дворники держат наготовемётлы, что копья, —площадь и улицу пробиличуть не до дыр, — и дальше ползут, червей подобья.
Ими крыши пронзённы,лестницы просквожённы,рельсы и шпалы, платформы в заплеванных урнах.Ночью в проткнутые вагоныветр врывается, свет далеких морей лазурных.
Солнце разлада,солнце упадка,солнце брена.Дворники, взбесясь, из себя выходят открыто, —кто же они, чтоб так презренновсе мое изрешечивать прошлое как сито?
Грязь разгоняют по городу автомобили,дворники ж держат наготовеметлы, что пики.Сора собранного и пылигруда — солнце мое, раздробленное на блики.
«Мой друг покойный, повстречавшись, сказал: „Свой город…“»
Перевод М. Амелина
Памяти Зазы Эбралидзе
Мой друг покойный, повстречавшись, сказал: «Свой городникак оставить, я оставить, не мог оставить!» —Его загробной речью, словно мечем, распорот,хотел бежать я, но напрасно, — не смог оставить.
Как странно! Больше, — я воскликнул, — от сна такогосебя избавить, мне избавить, нельзя избавить!Мой друг умерший все твердил мне стальное слово,что не оставить, — я ж оставить, не смог оставить.
Душа дрожала то протяжно во мне, то кратко, —скворец ли черный так трепещет иль пестрый дятел?Как странно, — будто чувств лишился всех без остаткаи до последней все копейки добро растратил.
БЕСКРЫЛЫЕ МУХИ
Перевод М. Амелина
Ночью меня суемудрые мучили музы,голову то горяча, то мороча напрасно,а на рассвете в квартиру бескрылые мухивторглись ко мне и, косясь, прожужжали: «Ужасно!»
Утренний гул их пугал, заставляя про мукивспомнить, — ведь крылья развеял им ветер с востока,точками глав шевелили бескрылые мухии раздраженно жужжали: «Все в мире жестоко!»
Я, отвернувшись, пошел коридорами мрака,слушал, как в трубах журчали тревожные воды,сквозь полудрему внимал, как средь шумного прахатихо впотьмах тараканы вели хороводы.
Вышел на кухню, где все мирозданье с плотамитуч и домов островами увидел в оконце, —россыпь висела весенней мошки на платане,ярко сверкало лучами огромное солнце.
Мир посмотрел на меня из проема фрамуги,как на врага и лжеца, упрекая безгласно,а по углам копошились бескрылые мухи,горбясь и крючась, и злобно шептали: «Ужасно!»
Ужас и жуть им горошины глаз распирали,глаз, состоящих из черных полосок и белых,раструбы ли хоботков, иль тугие спиралидыхалец их, то бегущих, то оцепенелых.
Выглянул я из окна, — одиноко дремучийстарец с котомкой шел прочь от греха и соблазна,а по карнизам, размножась, бескрылые мухиползали, жвала сужая: «Ужасно, ужасно!»
«День пуст, и ночь пуста, и утро пусто…»
Перевод М. Амелина
День пуст, и ночь пуста, и утро пусто,и вечер пуст, и жизни миг любой,и все предметы зримые стоустотвердят о смерти мне наперебой;отрава страха, горечь расставанийвпитались в них; и мысль насквозь ясна,что тьма сокроет призрачный и раннийлуч всех надежд, а жизни грош цена;все чувства, нам присущие, едва лине верные небытия сыны:живущие друг друга прозевалии ветром кто куда разнесены;есть свет, от сотворенья неизменный,но он с тех пор иного не явил;день пуст, и ночь пуста, и всей вселеннойнаполнить смыслом их не хватит сил.
Пусть скажет: «Слишком складно ты глаголишь! —мне кто-нибудь с усмешкой на устах. —А не самовлюбленных ли всего лишьты гимн поешь и развеваешь флаг?»
«Солнце — словно всмятку яйцо, вершины…»
Перевод М. Амелина
Солнце — словно всмятку яйцо, вершины. Снизу, в долине, — каменных зданий россыпь. Ряд домовин, по холмам виляет дорога. Мы по ней и взъезжали в автобусах похоронных. Вот и кладбище Мухатгверди. Слышен тревожный вопль мертвецов: «Не входите сюда! Не входите! Занято всё! Для вас не осталось места!» Сверху, на плоскогорье, — озеро. Джвари — как на ладони. Лишь Духа нигде не видно. Ни на земле, ни на небе. Поскольку небо — тоже часть составная этой планеты. Вот мы и в каменном царстве. Среди кипарисов. Птичий помёт на столах. Тревожный вопль: «Не входите!» Землю разрыли, взрезали, разворошили. Жадно в нее остриями врезались. С каждым новым ударом холодный металл вонзали в сгнившие печени чьи-то. Дважды умерших распотрошили безжалостно. Вскрыли землю. Нашего Дато в ней бережно уложили. Рядом, на лугу, кипарисы стояли безмолвно. Небо, тишина — безмятежной подобье картины, где самого Творца ни в одной детали не видно. Точно фотография — подробная и цветная, созданная проявлением жуткого негатива. Ночь бессолнечная, ночь солнечная. Я к ночи этой всем существом своим давно пристрастился — так пристрастился, что не разделить. Могилу замуровали. Потом пошли поминать, поспешили вниз, в подземелье, к накрытым столам спуститься.
«Мчится река большая, вьётся в русле глубоком…»
Перевод И. Ермаковой
Мчится река большая, вьётся в русле глубоком.Сыплется хвоя сухая, бьётся в речном ложе.Я проходил всю жизнь по ледяным дорогам,Сонных муз распекая: ведь я человек тоже!
Здравствуй, сторож витрины тёмной, в шинель одетый,Словно в ночной морок, на летаргию похожий,Ведь я человек тоже — здесь, в городе этом?Он отвечает эхом: — Ведь я человек тоже…
Вижу: моей тетради листья летят над нами,Рвут их и запускают птицами в небо дети.Мир одичал, дети выросли дикарями.Что в них от человека? Кто за это ответит?
Мчится река большая, вьётся в русле глубоком.Сыплется хвоя сухая, бьётся в речном ложе.Я проходил всю жизнь по ледяным дорогам,Вот и настиг случай — и лихорадка до дрожи.
«Эту квартиру, что мне знакома…»
Перевод И. Ермаковой
Эту квартиру, что мне знакомаВсю жизнь, запущенную, пустую,Прежде казавшуюся огромной,А после узкую и чужую;Этот теней блуждающих город,Где призрак облака проплывает,Где то куражится страх порою,То сумасшествие мозг взрывает;Кошмары этих тягучих улицС горьким лицом, безликой судьбою;Свет — непривычный холодный утлый;Ветер, тень твою рядом со мною;И своё имя я вспомню где-то,Кем-то окликнутое когда-то,Как мечту несбывшуюся детства,Дальний звук, печальный глуховатый.
ЖЕСТЯНЫЕ ЦИРКАЧИ
Перевод С. Арменян
Я жонглировал словами у замёрзшего окна.Ветры зимние стонали, и ночная тишинаОтвечала долгим эхом. Там, в подъезде, мрак и лёд.Я жонглировал словами эти ночи напролёт.Где-то там, в подвальной гнили, в груде хлама и старья,Пёс от боли извивался наподобие червя.Эх, судьба, — опять сплетаешь нить в запутанный клубок!Мне от горя и злосчастья не закрыться на замок.Зачумлён подъезд. Взлетаем на неведомый этаж.Над антеннами нависло небо — жестяной шалаш.Цирковые акробаты кувыркаются в ночи.Провода для них — канаты. Спишь? Так хлопай и молчи.Где-то там, в многоэтажке, просыпается малыш.Мать к нему — качает, шепчет: «Спят вокруг, а ты шумишь!»Спи, малыш, чего бояться, если за окном в ночиПросто страшно скалят зубы жестяные циркачи.
ДАВИД ЧИХЛАДЗЕ
