Георгий Шенгели - Собрание стихотворений

24. XI.1941

БЛЕРИО

Он был милый и легкий,самодельный какой-то,из холстины и дранок,В перекрестках шпагата,с парой велосипедныхмногострунных колес.От земли отрываясьметров на двадцать к небу,он летал спозаранок,И хрустальное утрона глаза наплывалоповолокою слез.Не похож на машину,на пенал походил он,на коллекцию марок,На дорожную ванну,на словарь эсперанто,на мальчиший брелок.Утро пахло гвоздикойи перчаткою бальной,и — нежданный подарок –Сотня флагов нерусскихтрепыхалась по ветру,напрягая флагшток.Как нам весело было,как нам было завиднои свободно и гордо:Это Новая Эранам себя показалаи в себя позвала;Это молодость нашанапряглась и запела,как скрипичная хордаВ резонаторе гулкомполнозвучного неба,голубого стекла.Светло-желтый на синем,он шатался по небу,отвергая все грани;Он зачеркивал карту,он сближал континенты,он таможни сбивал.«В мире больше не будетни войны, ни проклятий!»И, ликуя заране,Мы, как тысяча братьев,велодром облепили,замыкая овал…Тридцать лет миновало…я, седой и согбенный,прочитавший все книги,Повидавший поэтов,кардиналов, министров,девок и палачей,Вспоминаю об этомсо стыдом недоучкии с презреньем расстриги,Выходя на дежурствопод железное небобомбометных ночей.

1941

ПОДПОЛЬЕ

Раннее послеобеда;Мертвоснежный зимний день;Вьет поземка, нету следа,Нет прохожих; думать лень.В доме пусто, в сердце пусто.А у дальних переправЦелый день подобье хруста:Бьются, смертью жизнь поправ!Ты огня не зажигаешь,На диван не хочешь лечь,Ты спиною осязаешьМертвокафельную печь.Кто-то бьется, гибнет кто-то,Кто-то волит. Ты — стоишь;У тебя одна забота:Затаиться, точно мышь.За тебя давно решили,Всё решили без тебя;Повинуйся ж мертвой силе,В мертвом снеге взор знобя!Для тебя найдется дело,Только после, — погоди!А пока — заледенелаЛьдинка колкая в груди…

1941

ЛЕРМОНТОВ

Тугой сафьян кавказских ноговиц,Сукно рейтуз, гусарских иль драгунских,Серебряные кованые ложкиНе по плечам широких эполет,Несытые напруженные губыИ усиков подкрученные лунки, –Чем не корнет: буян, бахвал, рубака,Любитель пунша, баккара и баб?Но подними глаза немного выше:Огромный лоб, морщиной рассеченный,И два огромных непроглядных глаза, –Полуночный и траурный отстойТоски и мысли, нежности и гнева…И Врубель прав был, Демона повергнувСреди павлиньих опаленных радугИ гранных ледников и наделяБезумца — лермонтовскими глазами!..Всегда двойной: повеса и мудрец,Всегда двойной: в борьбе стиха и прозы,Всегда двойной: над прозою казармыВзлетая серафической мечтой,Ища покоя в бурях и свободы –Когда звезда с звездою говорила,И требуя, в долине ДагестанаС свинцом в груди, немыслимой любви,Он Байроном, но с русскою душою,Он бунтарем, вовек неукротимым,Прошел по николаевской РоссииИ, беглый мцыри, пять годов короткихЗвал, бился, пел, и тосковал, и жил!

1941

Старушки нежной внучек,Балованный слегка,Жил Лермонтов, поручикТенгинского полка.Он жил весьма привольно,Он совершал грехи,К тому ж писал — довольноХорошие стихи.Но не дружил ни с кем онИ не любил вовек:Он пролетал, как Демон,Не глядя на Казбек.Он был дурного нраваИ женщин обижал,И феминистка СлаваСвой занесла кинжал.Он вынул лучший нумерВ аллегри мировой;Он на дуэли умер,За миг — вполне живой.И почему-то всем онСтал дорог с этих пор,И врубелевский ДемонПримерз к алмазам гор!

1942

«Узнаю тебя, молодость: голод…»

Узнаю тебя, молодость: голод;В темной комнате холод и мрак;Ум тревогой тяжелой надколот, –И вплотную под городом враг.Было только не так одиноко,Было только тоскливо не так:Ветер с юга и солнце с востокаЗалетали ко мне на чердак.Да и было терпенье «во имя»,Хоть не помню, во имя чего,Что делил я с друзьями моими,И люблю я друзей оттого…Нет, не молодость. Только похоже, –Но похуже: темней, холодней;И стихи — отражение дрожи,Черной ряби на заводях дней.

28. I.1942

НОЧЬ

Как бритва, буря в улицах, черных сплошь;Звенит промерзлый, зеркалом став, асфальт;Со звезд условных колкий метут снегЧерные метлы деревьев голых.Ни зги не видно; пробую тростью путь;Озноб нарзанный по позвонкам бежит;В душе и в мире, всюду легла мгла,Смерзлось пространство, застыло время.А в черном небе радио стелет вопль,Грудным контральто воя невесть о чем,И у больницы, вбив костылем ритм,Два инвалида чечетку пляшут.

1942

МГЛА

И так — до Полюса! Огромной пустотой,Безглазой впадиной висит недвижно стужа,Как лимфа мутная, как мертвых звезд отстой,Пространство затопя, загладя и завьюжа.И так — до Полюса! Сплошным бельмом легла,Сырая, вязкая, презрительно-слепая,Полна сама собой и торжествуя, Мгла, –Как невесомый спрут, обвив и прилипая!

1942

НА СМЕРТЬ ИГОРЯ СЕВЕРЯНИНА

Милый Вы мой и добрый! Ведь

Вы так измучились…

Милый Вы мой и добрый!Мою Вы пригрели молодостьСначала просто любезностью,Там — дружбою и признанием;И ныне, седой и сгорбленный,Сквозь трезвость и сквозь измолотость,Я теплою Вашей памятьюС полночным делюсь рыданием.Вы не были, милый, гением,Вы не были провозвестником,Но были Вы просто Игорем,Горячим до самозабвения,Влюбленным в громокипящее,Озонных слов кудесником, –И Вашим дышало воздухомПогибшее мое поколение!Я помню Вас под ГатчинойНа Вашей реке форелевойВ смешной коричневой курточкеС бронзовыми якоречками;Я помню Вас перед рампами,Где бурно поэзы пели Вы,В старомодный сюртук закованыИ шампанскими брызжа строчками.И всюду — за рыбной ловлею,В сиянье поэзоконцертовом –Вы были наивно уверены,Что Ваша жена — королевочка,Что друг Ваш будет профессором,Что все на почте конверты — Вам,Что самое в мире грустное –Как в парке плакала девочка.Вы — каплей чистейшей радости,Вы — лентой яснейшей радуги,Играя с Гебою ветреной,Над юностью плыли нашею, –И нет никого от Каспия,И нет никого до Ладоги,Кто, слыша Вас, не принес бы ВамЛюбовь свою полной чашею…

15. III.1942

РОМАНТИКА

Н.М.

Нам всегда хотелось «иначе»,Нам сквозь «это» виделось «то»;Если жили просто на даче,Улыбались: «живем в шато».Рдеет пурпур и гарь заката,Переулок твой озарив:Это «два золотых фрегатаНа коралловый стали риф».Ты растерянно притулилсяМеж винтеров и винопийц:Это «принц Флоризель томилсяВ мутном клубе самоубийц».Вянет месяц над Самаркандом,Синей влагой залив бассейн:Это «в Кордове по верандамЛунной ночью гулял Гуссейн».Летом пил ты бузу, наверно,Но и в трезвом напитке хмель:«Замечательная таверна!Превосходный шотландский эль!»Мглистый вечер, туман с болотца,Но не стоит идти домой:Сладкой жутью в тумане вьется«Баскервильской собаки вой».Каждый дом на горе — «акрополь»,«Монтезума» — каждый цыган;Называется: Севастополь,Ощущается: «Зурбаган».В мире всё, «как на той картине»,В мире всё, «как в романе том», –И по жизни, серой пустыне,За миражем вечным бредем.И прекрасной этой болезни,Удвояющей наши дни,Мы кричим, исчезая в бездне:«Лама, лама, савахфани!»

1942