Борис Слуцкий - Том 3. Стихотворения, 11972–1977
ХВАСТОВСТВО ПАМЯТЬЮ
Т. Дашковской
Память — это остаток соли.Все испарится, она — остается.Память это участок боли.Все заживает, она — взывает.
В детстве определения — определенней,ясность — яснее, точность — точнее.В детстве новый учитель истории,умный студент четвертого курсазадал нам для знакомства с нами:напишите на отдельном листочкевсе известные вам революции.Все написали две революции —Февральскую и Октябрьскую.Или три —с девятьсот пятым годом.Один написал Великую Французскую,а я написал сорок восемь революций,навсегда поссорился с учителем истории,был освобожден от уроков историии покончил с этим вопросом.
Память — это история народа,вошедшая в состав твоей крови.Это уродство особого рода,слабеющее с годами.Что эти формулы двадцатилетним,даже двадцатипятилетним?
В доблестном девятьсот сорок пятомв венгерском городе Надьканижая формировал местные власти,не зная ни слова по-венгерски,на дохлом немецком и ломаном сербскомс примененьем обломков латыни.Я учредил четыре обкома:коммунистов, социал-демократов,партии мелких земледельцеви одной небольшой партии,которая тоже требовала власти,но не запомнилась даже по имени.За четыре дня: обком за сутки, —а также все городские власти —за то же время,и ни разу не ошибся,не назвал господином товарища(и обратно)и Миклошем — Иштвана.На банкетелидер оппозиции, источая иронию,выпив лишку,сказал:— Я никогда не поверю,что у вас такая память.Просто вы жили год или большев нашем городе и нас изучили. —Между тем все было не просто,а гораздо проще простого,у меня была такая память —память отличника средней школы.
Сейчас, когда, словно мел с доски,с меня сыплется старая память,я сочиняю новые формулыпамяти,потому что не могу запомнитьничего,даже ни одной старойформулы памяти, сочиненнойдругими стареющими отличниками,когда с них, словно мел с доски,ссыпались остатки их памяти.
«На шинелке безлунной ночью»
На шинелке безлунной ночьюзасыпаешь, гонимый судьбой,а едва проснешься — воочьючудный город перед тобой.
Всех религий его соборы,всех монархий его дворцы,клубов всех якобинские споры,все начала его и концы —
всё, что жаждал ты, всё, что алкал,ждал всю жизнь. До сих пор не устал.Словно перед античностью варвар,ты пред чудным городом встал.
Словно сухопутный кочевникв первый раз видит вал морской,на смешенье красок волшебныхсмотришь, смотришь с блаженной тоской.
ДИЛЕММА
Застрять во времени своем,как муха в янтаре,и выждать в нем иных времен —получше, поясней?
Нет, пролететь сквозь времена,как галка на зарепересекает всю зарю,не застревая в ней?
Быть честным кирпичом в стене,таким, как вся стена,иль выломаться из стены,пройдя сквозь времена?
Быть человеком из толпы,таким, как вся толпа,и видеть, как ее столпымир ставят на попа?
А может, выйти из рядови так, из ряду вон,не шум огромных городов,а звезд услышать звон?
С орбиты соскочив, звезда,навек расставшись с ней,звенит тихонько иногда,а иногда — сильней.
ВЫБОР
Привычный шум смешался с тишиной,цвет примелькавшийсяс ночью смешался,а я еще подумать не решался,что станется со мной.
Вольюсь ли я,сольюсь ли я,сплетусьиль собственной тропинкой поплетусь,чтобы, пускай несмело,свое, особое, доделать дело.
Неужто не решусь я до утраи снова ночь — всю напролет — промучусь?Неужто не пора мне, не пора,не время выбрать долю или участь?
Так, перекатываясь по простыням,матрац злосчастный в плоский блин сминая,решенья принимая и меняя,я сам себя неловко распинал.
«В одинокой его судьбе…»
В одинокой его судьбезанимала немалую площадьнелюбовь говорить о себе,то есть жаловаться или хвастать.
Благодарны мы хвастунам,восхваляем их хвастливостьну хотя бы за то, что намподражать им никак не хотелось.
Пусть другие про нас говорятили, что гораздо лучше,пусть про нас и другие молчат,как мы сами молчать приучились.
«Звеном в цепи, звеном в цепи, звеном в цепи…»
Звеном в цепи, звеном в цепи, звеном в цепизвени — терпи, звени — терпи, звени — терпи.Терпенье звона мудреней,а цепь из дней, из дней, из днейдлинна, как степь. Еще длинней.
Ты — миг, и миг был до тебя,а миг после тебяпридет, как ты: звеня — терпя, звеня — терпя.Ты — век,и ты одна из вех, из вех на том пути,где до конца не добрести, до краю — не дойти.
Пока звенит в твоих ушахпредшественника шаг,к последователю не спешаты делаешь свой шаг.
Ты ритм,в котором ход часов подготовляет бой.Молчание, а после зовсчитаешь ты судьбой.
Ты — жимштангиста, —тыщу тонн подняв над головой.Ты жив,покуда не сметенрекорд твой мировой.
Ты скороход,и ты бетонна мировом шоссе.Но смерть придет,прервав твой стон,и ты — как все, как все.
«Не грозный оклик палача…»
Не грозный оклик палачаи не тоскливое изгнанье —меня, как автолихача,наказывает знанье.
Свою вину с собой влача,влача свою беду,как нарушитель правил, яна лекцию иду.
Нет, лучше было все признать,снести все, что положено,но только ничего не знать,не ведать по-хорошему.
Нет, что-то есть такое в них,в тех тысячах прочтенных книг,что сушит кровь, и ломит кость,и в сердце колобродит.А старость — тот незваный гость,что встал и не уходит.
ЭНЕРГИЯ СТАРОСТИ
Какие тени налагает старостьна лбы, на щеки!Какие пени налагает старость!Какие важные урокиона дает! Какие прегрешеньяона прощает!Какие нам советует решенья!С каких постов смещает!Какие нам подсказывает строчки!И, в общем, все дает.Кроме отсрочки.
«Уже не холодно, не жарко…»
Уже не холодно, не жарко,а так себе и ничего.Уже не жалко ничего,и даже времени не жалко.
Считает молодость годаи щедро тратит годы старость.О времени жалеть, когдаего почти что не осталось?
А для чего его жалеть —и злобу дня и дни без злобы?Моей зимы мои сугробыповсюду начали белеть.
Не ремонтирую часов,календарей не покупаю.Достаточно тех голосов,что подает мне ночь слепая.
«От человека много сору…»
От человека много соруи мало толку,и я опять затею ссору,пусть втихомолку,и я опять затею сварус самим собою,с усердно поддающей жарусвоей судьбою.
По улице пройду и станужестикулировать,судьбу свою я не устануто регулировать,то восхвалять, то обзывать,и даже с махус себя ее поспешно рвать,словно рубаху.
СТОЛБ В ОКНЕ
