Илья Эренбург - Избранное

1942

214. «Большая черная звезда…»

Большая черная звезда.Остановились поезда.Остановились корабли.Травой дороги поросли.Молчат бульвары и сады.Молчат унылые дрозды.Молчит Марго, бела, как мел,Молчит Гюго, он онемел.Не бьют часы. Застыл фонтан.Стоит, не двинется туман.

Но вот опять вошла зимаВ пустые темные дома.Париж измучен, ночь не спит,В бреду он на восток глядит:Что значат беглые огни?Куда опять идут они?Ты можешь жить? Я не живу.Молчи, они идут в Москву,Они идут за годом год,Они берут за дотом дот,Ты не подымешь головы —Они уж близко от Москвы.Прощай, Париж, прощай навек!Далекий дым и белый снег.Его ты белым не зови:Он весь в огне, он весь в крови.Гляди — они бегут назад,Гляди — они в снегу лежат.

Пылает море серых крыш,И на заре горит Париж,Как будто холод тех могилЕго согрел и оживил.Я вижу свет и снег в крови.Я буду жить. И ты живи.

1942

215. «Так ждать, чтоб даже память вымерла…»

Так ждать, чтоб даже память вымерла,Чтоб стал непроходимым день,Чтоб умирать при милом имениИ догонять чужую тень,Чтоб не довериться и зеркалу,Чтоб от подушки утаить,Чтоб свет своей любви и верностиЗарыть, запрятать, затемнить,Чтоб пальцы невзначай не хрустнули,Чтоб вздох и тот зажать в руке.Так ждать, чтоб, мертвый, он почувствовалГорячий ветер на щеке.

1942

216. «Он пригорюнится, притулится…»

Он пригорюнится, притулится,Свернет, закурит и вздохнет,Что есть одна такая улица,А улицы не назовет.Врага он встретит у обочины.А вдруг откажет пулемет,Он скажет: «Жить кому не хочется»И сам с гранатой поползет.

1942

217. «Когда закончен бой, присев на камень…»

Когда закончен бой, присев на камень,В грязи, в поту, измученный солдатГлядит еще незрячими глазамиИ другу отвечает невпопад.Он, может быть, и закурить попросит,Но не закурит, а махнет рукой.Какие жал он трудные колосья,И где ему почудился покой?Он с недоверьем оглядит избушкиДавно ему знакомого села,И, невзначай рукой щеки коснувшись,Он вздрогнет от внезапного тепла.

1942

218. «На небо зенитки смотрят зорко…»

На небо зенитки смотрят зорко,А весна — весной, грачи — грачами.Девушка в линялой гимнастеркеС яркими зелеными зрачками.Покричала, поворчала пушкаИ замолкла. Тишина какая!Только долгий счет ведет кукушкаИ, сбиваясь, снова начинает.Девушка про счастье загадала,Сколько жить ей — много или мало.И зенитки на небо смотрели.А кукушка просто куковала,И деревья просто зеленели.

1942

219. «С ручной гранатой иль у пушки…»

С ручной гранатой иль у пушки,Иль в диком конников строюОн слышит, как услышал Пушкин:«Есть упоение в бою».Он знает всё. Спокойно целясь,Он к смерти запросто готов.Но для него всё та же прелестьВ звучании далеких слов,И, смутным гулом русской речиКак бы наполнен до краев,Он смерти кинется навстречуИ не почувствует ее.

1942

220. «Когда враждебным небо стало…»

Когда враждебным небо стало,Нарисовали мы дома,Прикрыли зеленью каналыИ даже смерть свели с ума.Кто вырастил густые рощи,Кто город весь перевернул,Кто превратил пустую площадьВ какой-то сказочный аул?Не так ли ночью перед боемПолуразбуженный солдатПреображает всё былоеВ один необозримый сад,Чтоб не было того, что было,Чтоб за минуту до концаЗеленая листва прикрылаЧерты любимого лица.

1942

221. «Зайдешь к танкистам, и в чужой землянке…»

Зайдешь к танкистам, и в чужой землянкеСосед про то про се поговорит,А после вспомнит о подбитом танкеИ на тебя украдкой поглядит.В его глазах тогда не отразятсяОгни повисших вдалеке ракет,Но ты увидишь боевого братстваРассеянный и вдохновенный свет.Ты всё поймешь — тот взгляд слова заменит,И, вглядываясь в голубую тьму,Ты улыбнешься незнакомой тени,Как ты не улыбался никому.

1942

222. «Был лютый мороз. Молодые солдаты…»

Был лютый мороз. Молодые солдатыЛюбимого друга по полю несли.Молчали. И долго стучали лопатыВ упрямое сердце промерзшей земли.Скажи мне, товарищ… Словами не скажешь,А были слова — потерял на войне.Ружейный салют был печален и важенВ холодной, в суровой, в пустой тишине.Могилу прикрыли. А ночью — в атаку.Боялись они оглянуться назад.Но кто там шагает? Друзьями оплакан,Своих земляков догоняет солдат.Он вместе с другими бросает гранаты,А если залягут, он крикнет «ура»,И место ему оставляют солдаты,Усевшись вокруг золотого костра.Его не увидеть. Повестку о смертиДавно получили в далеком краю.Но разве уступит солдатское сердцеИ дружба, рожденная в трудном бою?

1942

223. «Бывала в доме, где лежал усопший…»

Бывала в доме, где лежал усопший,Такая тишина, что выли псы,Испуганная, в мыле билась лошадьИ слышно было, как идут часы.Там на кровати, чересчур громоздкой,Торжественно покойник почивал,И горе молча отмечалось воскомДа слепотой завешенных зеркал.В пригожий день, среди кустов душистых,Когда бы человеку жить и жить,Я увидал убитого связиста, —Он всё еще сжимал стальную нить,В глазах была привычная забота,Как будто, мертвый, опоздать боясь,Он торопливо спрашивал кого-то,Налажена ли прерванная связь.Не знали мы, откуда друг наш смелый,Кто ждет его в далеком городке,Но жизнь его дышала и гудела,Как провод в холодеющей руке.Быть может, здесь, в самозабвенье сердца,В солдатской незагаданной судьбе,Таится то высокое бессмертье,Которое мерещилось тебе?

1942

224. «Я помню — был Париж. Краснели розы…»

Я помню — был Париж. Краснели розыПод газом в затуманенном окне,Как рана. Нимфа мраморная мерзла.Я шел и смутно думал о войне.Мой век был шумным, люди быстро гасли.А выпадала тихая весна —Она пугала видимостью счастья,Как на войне пугает тишина.И снова бой. И снова пулеметчикЛежит у погоревшего жилья.Быть может, это всё еще хлопочетОграбленная молодость моя?Я верен темной и сухой обиде,Ее не позабыть мне никогда,Но я хочу, чтоб юноша увиделПростые и счастливые года.Победа — не гранит, не мрамор светлый,В грязи, в крови, озябшая сестра,Она придет и сядет незаметноУ бледного погасшего костра.

1942

225. «По рытвинам, средь мусора и пепла…»

По рытвинам, средь мусора и пепла,Корова тащит лес. Она ослепла.В ее глазах вся наша темнота.Переменились формы и цвета.Пойми, мне жаль не слов — слова заменят,Мне жаль былых высоких заблуждений.Бывает свет сухих и трезвых дней,С ним надо жить, он темноты темней.

Лето 1943

226. «Был дом обжит, надышан мной…»

Был дом обжит, надышан мной,Моей тоской и тишиной.Они пришли, и я умру.Они сожгли мою нору.Кричал косой, что он один,Что он умрет, что есть Берлин.Кому скажу, как я одна,Как я темна и холодна?Моя любовь, моя зола,Согрей меня! Я здесь жила.

Между октябрем и декабрем 1943