Виктор Гюго - Том 13. Стихотворения

ВЕСНА

Все блещет, светится, все любит, мир во всем;А птиц тепло и свет свели с ума кругом;И чудится душе в безбрежности улыбка.К чему ссылать и гнать вам, короли? Ошибка!От лета, от цветов ушлете ль вы меня?Возможно ль помешать сиянью, зною дняИ ветеркам быть тут, несчетным и свободным,И радовать меня в изгнанье безысходном?Возможно ль умалить приливную волнуИ пенный океан, безумную весну,Что ароматы вкруг чудесно расточила,И у меня отнять луч щедрого светила?Нет. Я прощаю вас. Живите, чтоб царитьИ, если можете, век королями быть.Я мародерствую меж тем — срываю ветку,Как вы империю срываете нередко,И уношу цветок, победный мой трофей.Задира ли самец, вверху, среди ветвей,С подругой кроткою своей затеет ссору, —Вмешавшись в их дела, конец кладу раздору:«Потише, господа пернатые, в лесу!»Им примирение я окриком несу:Пугнув любовников, мы сблизим их друг с другом.Нет у меня скалы, ручья с обширным лугом;Лужок мой мал, лежит на берегу морском,И не велик, зато не горек водоем.Мой уголок мне мил: ведь надо мной просторы,А в них парит орел, слепит светило взоры,И бешеный Борей там ширит свой полет.И этот скромный сад и этот вышний свод —Мои; со мной дружат листва и травы сада;Забвенья гордого во мне растет отрада.Хотел бы знать, с какой мне взяться стороны,Чтоб, жителю лесов, мне вспомнить в день весны,Что где-то на земле есть некто, для забавыСсылающий людей, воюющий без славы:Пред бесконечностью ведь здесь я одинок,И неба вешнего свод надо мной глубок;И слышу — лирному звучанью ветра вторя,Смеются дети здесь, в саду моем у моря.

ОТКРЫТЫЕ ОКНА

Голоса… Голоса… Свет сквозь веки… Гудит в переулкеНа соборе Петра затрезвонивший колокол гулкий.Крик веселых купальщиков: «Здесь?» — «Да не медли,живей!»Щебетание птиц, щебетание Жанны моей.Оклик Жоржа. И всклик петуха во дворе. И по крыше —Раздражающий скреб. Конский топот — то громче, тотише.Свист косы. Подстригают газон у меня под окном.Стуки. Грохот тяжелых шагов по железу, как гром.Шум портовый. Шипенье машин паровых. Визг лебедки.Музыка полковая. Рывками. Сквозь музыку — четкийШаг солдат. Голоса. Два француза. Смеющийся бас:«Добрый день!» Я заспался, как видно. Который же час?Красношейка моя заливается. На наковальнеМолотков перебранка из кузни доносится дальней.Плеск воды. Пароход на ходу задыхается, споряС необъятною гладью, с могучим дыханием моря.

" Когда я подошел, она в траве сидела, "

Когда я подошел, она в траве сидела,Задумавшись. «Скажи, чего бы ты хотела?» —Спросил я девочку. Желания детейЛюблю я исполнять. Невинность их затей,Проказ и шалостей мила мне несказанно.«Зверей мне покажи!» — пролепетала Жанна.Полз рядом муравей с былинкой на спине.«Смотри!» — я ей сказал. Но Жанна не вполнеБыла довольна. «Нет! Он зверь не настоящий:Зверь больше, и страшней, и бродит в дикой чаще!»Да! Детская мечта от мира ждет чудес;И бурный океан и полный тайны лесВеличием своим ее страшит и манит…«Кто ж из кармана вдруг слона тебе достанет!Ну, попроси еще чего-нибудь, мой друг». —«Вот!» — Жанна молвила, все оглядев вокруг,И нежным пальчиком на небо показала:Там, над землей, луна огромная вставала.

ВЕЧЕРНЕЕ

Сыроватый туман, вересняк сероватый.К водопою отправилось стадо быков.И внезапно на черную шерсть облаковЛунный диск пробивается светлой заплатой.

Я не помню, когда, я не помню, где онНа волынке поигрывал, дядя Ивон.

Путник шествует. Степь так темна, неприютна.Тень ложится вперед, сзади стелется тень,Но на западе — свет, на востоке — все день,Так — ни то и ни се. И луна светит мутно.

Я не помню, когда, я не помню, где онНа волынке поигрывал, дядя Ивон.

Ткет паук паутину. Сидит на чурбанеВислогубая ведьма, тряся головой.Замерцал на болотных огнях домовойЗолотою тычинкою в красном тюльпане.

Я не помню, когда, я не помню, где онНа волынке поигрывал, дядя Ивон.

Пляшет утлая шхуна в бушующем море,Гнутся мачты, и сорваны все невода;Ветер буйствует. Вот они тонут! Беда!Крики, вопли. Никто не поможет их горю.

Я не помню, когда, я не помню, где онНа волынке поигрывал, дядя Ивон.

Из Авранша в Фужер едет почта — и резкийИ, как молния, быстрый расхлопался кнут.И, усилены мраком, растут и растутЕле внятные шорохи, смутные трески.

Я не помню, когда, я не помню, где онНа волынке поигрывал, дядя Ивон.

Где-то вспыхнул костер, озаряя багровоОбветшалый погост на пригорке… Где тыУмудрился, господь, столько взять чернотыДля скорбящих сердец и для мрака ночного?

Я не помню, когда, я не помню, где онНа волынке поигрывал, дядя Ивон.

На отлогих песках серебристые пятна.Опустился орлан на обрыв меловой.Слышит старый пастух улюлюканье, вой,Видит — черти летают туда и обратно.

Я не помню, когда, я не помню, где онНа волынке поигрывал, дядя Ивон.

Дым стоит над трубой пышно-серым султаном.Дровосек возвращается с ношей своей.Слышно, как, заглушая журчащий ручей,Ветви длинные он волочит по бурьянам.

Я не помню, когда, я не помню, где онНа волынке поигрывал, дядя Ивон.

Бродят волки, бессонные от голодовки,И струится река, и бегут облака.За окном светит лампа. Вокруг камелькаМалышей розоватые сбились головки.

Я не помню, когда, я не помню, где онНа волынке поигрывал, дядя Ивон.

" Известный граф Бюффон, достойнейший старик, "

Известный граф Бюффон, достойнейший старик,Затем лишь создавал роскошный сей цветник,Где кажется медведь ученым из Сорбонны,Чтоб Жанне в нем гулять в сопровожденье бонны.Бюффон предвидел все, и он имел в виду,Что в этом, так сказать, тигрическом саду, —Где трудно отличить, кто зверь, кто посетитель, —Для Жанны райская откроется обитель.Ведь у детей глаза настолько широки,Что лес находят там, где только цветники.И вот отец Бюффон, используя свой генийДля удовольствия тех маленьких творений,Чей вид и в ангеле бы зависть пробудил,Устроил этот сад, где даже волк так мил.

Я старика могу понять. Ведь наши детиНередко видят то, чего и нет на свете,И истинный мудрец рад воплотить их сны.

Здесь лета признаки особенно ясны:Блистает здесь июнь, цветы благоуханны,И здесь ворчит медведь. Здесь я, и Жорж, и Жанна!Тут будто собраны красоты всей земли:Так захотелось ей — и мы сюда пришли.Ей это нравится — и спорить тут излишне!Тут предо мною рвы, и дети, и всевышний,Писк новорожденной, и вольный взмах творца,И все великое без края и конца,И все мельчайшее: одна и та же силаЖивет в людской душе и в ярости светила.

Я слышу здесь в тени Бюффоновых лианБурчанье буйволов, безумства обезьян;Здесь предо мной набор живейших безобразий,Но богу я прощу размах его фантазий.Ведь, что ни говори попы или жрецы,Бог может сделать все, смешать все образцы;Он может приказать, чтобы ручей журчащийМартышку сторожем приставил к дикой чаще:Он создает мещан, похожих на собак(О, горе псам!). Еретики учили так:Господь не кто иной, как Сатана с изнанки;Небесный промысел порабощен Ананке;Природе не всегда дается верный путь:Зло хочет от Добра хоть малость отщипнуть!Ведь Правда искони для Лжи была добычей:Слепой природою был создан сей обычай.И тут бессмыслица без края и конца!Немало мы найдем заскоков у творца.Не знает меры он в смешенье разных планов;Он уток делает и создает орланов;Он истинный чудак, и не претит ему,Что Колардо Лагарп препроводит в тюрьму.Он сам себе позволил все! Кто с ним сравнится?Предела нет ему, и нет ему границы.Он сорнякам поля запакостить велит,Чтоб не был урожай столь пышен и велик;Он создал ястребов суровых, мощнокрылых;Он выдумал рога и всем распределил их —От рогачей-жуков до рогачей-мужей;Он спорит с логикой, дурит он, ей же ей;Когда захочет он, подложит он свинью нам:Вот мы глядим на мир, и с упоеньем юнымМы восхищаемся творенья красотой,И шкурой тигровой пятнистой золотой,И антилопою со взором светло-синим,И оперением изысканным павлиньим, —А он, создатель наш, мешает всю игруИ сталкивает нас нежданно с кенгуру!Бог ищет и мудрит, он лезет вон из кожи.То негры у него на обезьян похожи;Тут создает он рысь, а там, глядишь, кота;В одном лесу столкнет бандита и шута,Мартышку и слона, орла и попугая,И, песнь высокую с насмешкой сочетая,Он здесь в лесу ведет их волею своейСреди разлапистых уродливых ветвей.Все это так сплелось, что нам и не дознаться,Пристало ль нам дрожать, иль смехом заливаться,Когда нам солнца луч иль молния блеснетИль призрак гибельный лукаво вдруг моргнет.Я думаю, господь привык работать спешно.Но обвинять творца не следует, конечно, —Его, который, всем вниманье уделя,Сумел изобрести цветенье миндаляИ радугу взметнул над укрощенным Понтом,Коль ставит колибри он рядом с мастодонтом.Сказать по правде, вкус плохой у старика.То гидру прячет в ров, то в яму червяка,И Микеланджело божественный и жуткийПерекликается с раблезианской шуткой.Таков господь. Таким его я признаю.

А что касается детей, то я стоюНа том же: ведь на них печати нет сословья,И часто малыши от полноты здоровьяВ хорошем обществе ведут себя не так.Я этим не смущен. Все это кавардак —Львы и служители, малютки и мамаши;Все здесь мне кажется еще сильней и краше.Здесь великанов я и карликов нашел,Здесь в уши мне жужжат мильоны звонких пчел,Здесь деду предстоит апостольская мука —Приходится терпеть от внучки и от внука!Я все вбираю: писк ребят, и птиц помет,И злобное зверей рычание — и вот,Я чувствую, что я в саду чудесном этомМеж детским лепетом и девственным расцветом.Смотря на этот блеск, пленяясь их игрой,Мирюсь с создателем, а также с детворой.

" Таким мой создан дух, что не смутил ни разу "