Юрий Кублановский - В световом году: стихотворения

СТАРЫЕ КНИГИ

Зимнего грунт окнас оттисками соцветий —то-то же не виднасмена тысячелетий.Словно на полюсахсрезаны эдельвейсы.В тряских автобусахмеждугородних рейсы.

Скинешь, в пути устав,с косм капюшон в передней.Сходство твое с Пиафстанет еще заметней.Зимние дни темны,темные, мимолетны.Сбивчивы птичьи сныи высокочастотны.

В толщу теперь оконс уймой рубцов, насечекзаживо вмерз планктонздешних проточных речек.Стало быть, после вьюгс крыши сойдя, лавинаснежная рухнетвдруг прямо на куст жасмина.

Оползням старых книгчто-то тесно на полке —эпос не для барыг,а о беде и долге.Чтения букварейнаших былинных дедов,словно любви — скорейне оборвать, отведав.

В СТОРОНУ ВИЯ

Помнишь панну в открытом гробу,освещаемом тускло свечами,искушавшую нашу судьбуна высоком помосте ночаминепоблекшей лавиной волос?Ранний Гоголь с румянцем хохлушкив саквояже на север привезрецептуру летучей галушкипрямо с праздничной кухни бурсы.Но потом заострились с устаткулегендарные нос и усыв назидание миропорядку.И от тех приснопамятных днейоставалось прибавить лишь ходупод идущим сильней и сильнейзвездопадом честному народу.А на склонах карпатской гряды,отделенной к тому же таможней,статься, пеннее стали садыи могилы еще ненадежней.

ПРОБУЖДЕНИЕ

Как-то проснулись утром зимойсловно в алмазном фонде с тобой.

И в кристаллической блесткой росечащи бурьяна белые все.

Словно живем — без загляда за дверь —до революции, а не теперь.

И по-леонтьевски всё подмороженов нашем отечестве, как и положено.

Скоро ты станешь, открыв косметичкус темной помадой, похожа на птичку.

Я же, один оставаясь в дому,в руки разбухшую книгу возьму:

старый роман про семейный обмани станционный дымный туман,

что маскирует въезд в городав двадцатиградусные холода.

Так что в родном мезозое, вестимо,всё, что рассудком пока не вместимо —

наших касаний беззвучную речьможно, казалось бы, и уберечь.

Но ничего не останется — кромеднесь твоего неприсутствия в доме,

ревности к прежнему, гари свечнойи простоватой рубашки ночной.

НОЧЬ В ЯРОСЛАВЛЕ

Громады лип завороженныена набережных и откосах.

Дороги, не освобожденныеот многосуточных заносов.

Ну, разве проскрипит топтыгинскийвозок опального Бирона

да просвистит далекий рыбинскийсостав в минуту перегона.

В наполовину обесточеннойстране при общей незадаче

живу, как шмель на заколоченной,ему принадлежащей даче.

И-спят окрестные безбрежные,непроходимые от дома

в алмазной крошке дюны снежныевплоть до щетинки окоёма.

Но суждено как заведенномусюда по жизни возвращаться,

парами воздуха студеногона волжской стрелке задыхаться.

Где залпы красной артиллериивыкашивали богоносца

после падения империи,теперь лишь звездочки морозца

подбадривают полузримые,когда держу тебя под локоть,

и наша жизнь необратимаяпокуда не земля, не копоть…

Не надо вслед за обновленцаминам перекрещиваться снова.

Мы остаемся ополченцамине всеми преданного Слова.

СПОР

Как думает вчерашний школьнико том, куда пойти учиться,так ветра творческого дольникеще в моей груди стучится.

И на излете вещей ночия часто думаю о главном:о нашем будущем — короче,о тайном, сделавшемся явным.

Хоть кровожадные ацтекипришли на смену смирным инкамнельзя не видеть в человекеприроду, сродную былинкам.

И есть Москвы-реки верховье,где ты навек моя невеста.Там черных аистов гнездовье,с трудом срывающихся с места.

Про молчаливые разборкиони едва ли вспомнят наши,когда осенние пригоркивнизу прогнутся, будто чаши.

Но там ли, здесь ли, где шагаюсейчас один я отрешенный,мы разрешаем, дорогая,наш давний спор неразрешенный.

ОСЕНЬ В ГУРЗУФЕ

К сентябрю от агитбригад цикадостаются сущие единицы.Их еще звучащие невпопадхуже оркестрованы небылицы.По утрам пугливые из засадприлетают пегие голубицы.

Кто их знает, выбрали почемулоджию моего вертепа.Не любить тебя? Расскажи кому —не поверят, хмыкнут: реликт совдепа.Не любить тебя… как не пить в Крымутак же унизительно и нелепо.

Время, время, дотемна заолифьв баре моря около в раме скверной,где бежит волна на зубчатый риф,разом и смиренницу, и инферно —впредь недосягаемую Юдифькисти усмиренного Олоферна.

«Опасно гребущему против теченья…»

Опасно гребущему против теченьяне верить в значение предназначенья.

Он всё, что поблизости и вдалеке,не плотно, но жадно зажал в кулаке.

Видения потустороннего мирапожутче заточек дантиста Шапиро.

А то поснимали в теньке пиджакии хавают ханку, галдя, мужики.

Зачем стихотворца будить на скамейкеударом под дых, как бомжа в телогрейке —

ему, наставляя в таинственный путь,так много вложили в стесненную грудь.………………………………………………..В Тавриде спелее кизил на пути, иеще родовитее из Византии

шиповник на склонах пригретых, покамгновенный потоп не вспорол облака.

Коснея в упрямстве своем торопливом,не мни испугать меня скорым разрывом.

Как вихрь, пробежавший по водам, затихя, медиум тайных движений твоих.

АПОКРИФ

…Вот и лезет в голову всякий бред,раз учебник в кляксах, а сам под паром.Говорят, что скоро тому сто лет,как однажды, прея за самоваром,на подпольной хазе хмыри и хрычобсуждали самый больной вопрос,но неожиданно отрубил Ильич:«Победим сегодня, раз завтра поздно!»Усомнился кто-то: а вдруг прокол? —покачнувшись даже на табуретке.Оказалось, все-таки прав монголв жилетке.

И летит — и этот полет полог —над щебенкой вымершего бульвараперепончатый золотой листок,словно оторвавшийся от пожара.

СПРОСИ, ПРИТВОРИВШИСЬ НЕМОЮ

Осень. Древний уголокСтарых книг, одежд, оружья.

Спроси, притворившись немою,у ветра, чья тяга вольна,почто в неприступную хвоюберезы лоза вживлена,горящая тихо, продольно;а вдруг в приозерном логуей — больнои холодно на берегу.

…Чего ж заждалась, не спросила?Быть может, сквозь влажную пыльто золотоносная жиламурановских приисков ильнездешней красой леденящих,чья недорастрачена мощь,а значит, тем паче пропащихраспадков михайловских рощ.

Над садом, подлеском с рябинойв скукоженных комьях кистейусадебный ворон былинныйсудьбинно скликает гостей.Не там ли созрело, а послеупало державное вмигзеленое яблоко — возлеобтянутых кожею книг?

…Приблизив к раскрытым — слезаминаполненные глаза,счастливцы, смотрели б часами,что грешники на образа,как, строя читателю куры,бахвалится древком с косойкостлявая — в нетях фактурыстаринных страниц с рыхлотцой.

В бревенчатой горнице паклянеправдоподобно свежаи — лезвием пахнетс наборною ручкой ножа.О, всё отражающий, кромереальности, тусклый овалнастенного зеркала — в доме,где кто-то до нас побывал,

в еще не рассохшейся раме,подобной тугим обручам,мы верим твоей амальгамеи честным беззвучным речам.Шагнуть — и сторицейответят с другого концаразбуженные половицы,и дверь, и ступенька крыльца…

ТЕМНЫЕ АЛЛЕИ