Виктор Широков - Иглы мглы

ИЗ ЦИКЛА "ЧЕРНЫЕ СТИХИ"

Призываю немилость Господню.Я хотел бы скорей умереть,чтоб не мучиться в этом Сегодня,захороненный Прошлым на треть.Что мне нового Завтра разводы?Нефтяное пятно на реке?Если влажные черные сводыбудут бархатно льститься к руке.И еловый распластанный ящикпоплывет, как священный ковчег,чтоб питаться одним Настоящим,чтобы с Прошлым проститься навек!

1Я барабаню рифмами давно.Терзаю слух. Порою множу слухи.И во Вселенной скромное окноя ковыряю, словно мальчик в ухе.Рассеянно. Мечтая о кино.О новом прапрадедовском треухе.И тихо ткется жизни полотно.Жужжит веретено подобно мухе.Откуда я? Кто я? Да все равнобеззубой обезумевшей старухе.Вот нож взяла — обрезать нитку, нозадумалась: "Что за жужжанье в ухе?"Вот так я продлеваю жизнь мою.А с виду — о забвении молю.

2Мне холодно, хотя объемлет жар.Так двуедин озноб. Зачем утробастрашится праха, не приемлет гроба,предпочитая Вечности угар.Распорядилась мудрая природа,чтоб человек бездумно, как Икар,стремился к Солнцу; продолженья родачтоб не стыдился, даже если стар.Так вот она, хваленая Свобода!Перед тобою — не алтарь, а — бар;и если у тебя священный дар,то выбирай забвенье для народа.Но осторожно: сменится погода,и удостоят длинных узких нар.

Как я ничтожен, жалкий шарлатан!Ведь я, как все, хочу набить кармани, намотав учености тюрбан,продать дороже песенный дурман!

Как лес не мыслится без эхаи радуга — без вешних гроз,так и в припадке бурном смеханет разрешенья, кроме слез.И глядя, как дитя родноебезвольно корчится у ног,опротестуешь все земноеи то, что сам ты — полубог.Но сдаться не спеши, невесел,мол, ты бессилен, как кизилблюдет природа равновесьедушевных и телесных сил.И тот же самый человечек,дай срок, вберет в себя миры,когда не будет покалеченразладом внутренней игры.

А. Ш.

Напрасно женщине служитьты будешь, став постылым.Любви притворной крест носитьей явно не по силам.И чашку трудно удержать,когда устали рукиее несчетно вытиратьв бесплодном рвенье муки.Ты приноси вино и фарш,дивя хозяйской прытью,но будет прорываться фальшьв прорехи общежитья.И как-то, слыша за спинойглухой усталый голос,ты вдруг поймешь, что ты — чужой,что чашка раскололась.Что собирать на центр столаее осколки тщетно;что трещина давно была,продляясь незаметно.Что прочным клеем ПВАне все соединимо;что ты ли прав, она ль прававсе мнимо, мелко, мимо…И выбор, право, не велик:каким путем расстаться;расстались вы в далекий миг,не стоит вновь стараться…

Швейцар считает серебро,ладони тусклым звоном грея."Мол, не дождаться брадобрея",помаргивает мне хитро.Неужто в мире все старо,как эта жалкая ливрея?!Цифирью лязгает табло,один из компонентов стресса.Нет никакого интересаглазеть на пыльное стекло.Неужто неизбежно злои даже — двигатель прогресса?!Конечно, можно возрыдатьо том, что Русь сгубила бритва;и новомодная молитва,быть может, попадет в печать(сулит такую благодатьумов редакторских ловитва).Но я "как все". И дам "на чай"кусочек лунного металла.В словах порою проку мало."Привет, товарищ! Не скучай!"А то, что сердце умолчало,мелькнет во взгляде невзначай.

1И я мечтал о невозможном,и мне хотелось в вихре летоставить ясный и тревожный,и празднично-веселый след.Но шли года, и жизнь тянулась,как вол в грузнеющем ярме;когда на миг душа очнуласьсидел я по уши в дерьме.И чем сильней ко свету рвался,тем глубже увязал в грязи;капкан испытанный попался:теперь лежи и кал грызи.Повсюду фальшь; везде трясина;и нет спасения во мгле;я не оставлю даже сынана этой воющей Земле.Ну что ж, я в мир пришел, безродный;изгоем жил и в срок уйду,чтоб утолить позыв голодныйЗемли в горячечном бреду.В последних судорогах обапознаем мировой озноб,меня родившая утробаи безотказный вечный гроб.

2Когда придет пора держать ответперед судом собравшихся пророков,спасения не жду; прощенья нетвместилищу столь мерзостных пороков.Я лгал и крал, блудил и убивал,не почитал святых и лицемерил;все сущее бесовской меркой мерил,и мне заказан райский сеновал.Все перечислю смертные грехи;введенный в искушение большое,вдруг вспомню: есть с в я т о е за душоюпро черный день есть черные стихи.Я в них свой век ничуть не очернил,лишь все цвета расставил по заслугам;и Бог простит за это фальшь и руганьи выдаст в ад мне скляночку чернил.Чтоб изредка средь смрада и огняв какой-нибудь землянке под Зарайскомвдруг рифма вырывалась из меняо чем-то чистом, неземном и райском.

1Проснуться. Выглянуть в окно:куда как голо.Все позади, в давным-давно,семья и школа.Безлюдны пермские дворыперед рассветом.Природы скудные дарыразрыты ветром.И ты сегодня одинок.Продут. Продулся.Но все-таки не сбили с ног.Ты встал. Обулся.Привычно к выходу идешь,находишь выход.Уже больших удач не ждешь,тем паче выгод.Ты мужество растишь в себене подчинятьсятечению, слепой судьбе,чинам и святцам.И тем тяжеле взгляд назад,набрякли веки.Ты ничего не знаешь, брат, о человеке,который на тебя глядитиз тьмы былого.Он ничего не говорит.Молчит. Ни слова.А ты забрался за алтарь,ценя искусство.Но в этом тайны нет как встарь;и всюду пусто.

2На подоконнике торчитцветок алоэ.Он вроде бы довольства щити страж покоя.Самоуверенный цветок.Что ж я набычен?..Да он посажен в чугунок.Тем необычен.И этот маленький штришокменя забросилкуда-то в детство… Словно шок.Мне снова 8.Гудит огонь. Искрит… Лови…Открыта печка.И замирает от любвимое сердечко.Как искры, жгутся в кулакецветные стекла.А мама варит в чугункекартошку, свеклу.Так вот с чем связан ты, дружок!Узлы тугие.Как долговечен чугунок!А мы какие?

3Кто бы думал, что чреватыобнаженностью своейвозвращение в пенаты,пересмотр былых идей?!Ничего не изменилось:тот же дом и тот же сад,но терзает вашу милостькаталог былых досад.Просыпаешься от страха,что мешал своей судьбе;снова ощущенье краха,оттого не по себе.Вспоминаешь поминутно,как ты что-то упустил;и опять на сердце смутно,словно не хватило сил.Но зато на старом местеярче прежние мечты;ты опять с друзьями вместеновые торишь мосты.Что ж, в таком противоборствеутешителен итог:крепнут воля и упорство,исчезает гонорок.Над самим собой смеятьсяприучаешься слегкаи не думаешь бояться,что валяешь дурака.

4Любимая! Я всякий разтебя уверить не умею,что женщина пленяет наснезащищенностью своею,что все мужчины испоконзащитники и рудознатцы,что слишком мало значит сон,раз в нем с тобой не повстречаться.А ты спокойна и горда,ты не нуждаешься в опеке,и бешеных страстей ордасмешна тебе в двадцатом веке.Ты говоришь: "Иди, проспись!Защитник, тоже мне, нашелся.И не ходи вокруг, как лис.На мне свет клином не сошелся.Ищи себе других подруг,охочих до мужской заботы.А я уж как-нибудь… без рук…И вообще, оставим счеты".Но это все — слова, слова…А не уйти от женской доли.И вижу я, как ты слаба,моей сопротивляясь воле.Как смотришь, веря и любя,готова подчиниться ласке,забыть, перебороть себя…Но это все не для огласки.

Пески заметают мои следыот Кяхты к Улан-Удэ."Пить!" — они просят. Воды, воды!их золотой орде.Они засыпали сотни рек,выпили тьму озер;а тут идет себе человек,его не догнать позор.Дорога шевелится. Поперекбегут песчаные змейки.Все норовят прошмыгнуть между ног.Ловить их руками не смейте.Не слышен юркой песчанки укус;был человек — и нету.Лишь у дороги вырастет куст,сил наберется к лету.Меня легко обогнал бензовоз,гремя обрывком цепи.А я неподвижен, я словно прироск неласковой этой степи.Сквозь целую вечность дошел до скалы,одетой в лишайник и мох.Гляжу: надо мною парят орлыи сам я парень не плох.Если не сдался горючим пескам,столько миль отшагал,что ступни, как влитые, пристали к носкам.Гипсовым каждый стал.В угол поставишь — не упадуттри ночи и три дня.И только тогда победит уют,когда добавить огня.Чтобы от печки березовый жарзаново переродил,выпей черемуховый отвари набирайся сил.Уже позади Ново-Селенгинск.Отстал Гусиноозерск.И снова кругом песчинок писки бесконечный порск.Снова сопки готовят сеть,боясь ненароком спугнуть.Ты начинаешь для смелости петь,продолжая свой путь.Здесь двести и триста лет назадне уцелеть одному.Осмеливался лишь конный отрядидти из страны в страну.Здесь чаеторговля давно велась.Здесь гнали отары овец.Здесь крепла русских с монголами связь,с китайцами, наконец.Намного позже Суэцкий каналЗапад связал и Восток;И мощным деревом сразу сталнового века росток.Но Кяхтинский тракт не утратил друзейв эпоху великих событий.Работает неповторимый музей,без выходных открытый.Лет через тридцать мне бы взглянутьна эту бурятскую степьи повторить восторженный путь,не уставая петь.

Барокко — не порок.И я не вижу прокаотстаивать поройв поэзии барокко.Но кое-кто не разс гримасой ортодоксатвердил, что хлебный кваспитательнее морса.Усматривал резонв спасительной рацее,мол, вреден нам озонлатинского лицея.Мол, за народ болитретивое, и кососледил: кто индивидпатлатый? Что за космы?Рычал: "Космополит!"А клички нет страшнее.Когда подобный тип,как с ним сидеть в траншее?!Уж космос покорен,а все его корежит…Явись к нему Харон,он и его — по роже."Откель и кто таков?Сомнительное имя.Средь здешних мужиковне встретилось доныне".Не буду докучатьсопоставленьем стилей.К чему права качать!Меня-то окрестили.

Переполненный автобусмчит по скользкой колее;и Земля скрипит, как глобус,на ракетном острие.Примостившись на подножке,я с другими вместе мчу.В запотевшее окошкочто-то высмотреть хочу.Эх, поездить бы беспечно,на сиденье развалясь,чтобы стекла бесконечноне захлестывала грязь.Но по-прежнему автобусмчит по скользкой колее;и Земля скрипит, как глобус,на ракетном острие.

Памяти В. Г.