Сергей Маковский - Вечер
Прага, 1922
Сон («В горах скалистых, по земле…»)
Памяти Максимилиана Волошина
В горах скалистых, по землепесчаной, солнцем обожженной,бреду я в предрассветной мгле ивдруг, высоко на скале,остановился, пораженный.
Безлюдна древняя земля,к пустынным далям кругозораплывут кремнистые поля.Как острова из хрусталя,в тумане горные озёра.
И разгорается восток,светлеет небо понемногу,ложатся тени на песок.Над розовым холмом — дымок,алтарь неведомому Богу.
Париж, 1930
«Дремлют древние развалины…»
Дремлют древние развалины,плющ повис над крутизной.Мысли небом опечалены,тишиной и глубиной.
Облаков пещеры дальниеотражаются волной,дышать омуты зеркальныенадо мной и подо мной.
А в душе — виденье тайное,небо вечности иной,снится ей необычайное —сон земной и неземной.
Прага, 1922
Отражения («О, мир двоящийся, волшебство отражений…»)
Графу П.А. Бобринскому
О, мир двоящийся, волшебство отражений,вечерней памяти благословенный яд,час невозвратности и вечных возвращений,в воде зарей небес пылающий закат!
Две глуби сонные… Какой из них поверим?Где загорался луч непризрачной звезды?Лазурь всевышнюю озёрный манить терем,подводные леса — как райские сады.
И ближе, ближе ночь. Гореть заря устанет,растают в сумраке туманные холмы,и дымный Серафим с мечом на страже станетнепостижимости, молчания и тьмы…
Париж, 1938
Капитель («Как тело у девушки розов…»)
Как тело у девушки розовобласканный солнцем парос.Разбрелось по тропам откосовбелорунное племя коз.
Колонны обломок забытый,свирели воркующий звук.Когда-то алтарь Афродиты,сегодня — пастуший луг.
Фиолетовый дождь глицинийзастыл над грудой камней,на листьях аканфа — синий,колючий узор теней.
Да ящерица на припёкепрошмыгнет и забьется в щель,Как вздох о богине далекой —коринфская капитель.
Прага, 1923
LACRIMAE RERUM («Покинут старый дом, забыт…»)
Памяти князя Сергея Волконского
Покинут старый дом, забытотломок времени и славы.Герб над решеткой величавыйразросшимся плющом обвит.Лепной потрескался карнизи наглухо забиты ставни,и веет былью стародавнейосиротелый кипарис.
В аллеях смутно, как во сне,иду по грудам буреломаи на скамье у водоемаприслушиваюсь к тишине.Заглох давно лесной родник,его струей плескавший мерно,прямоугольная цистерна —в сетях у цепких повилик.
Сухие прутья и стручкиустлали обнищалый мрамор,запаутиненных караморв углах — пушистые пучки.И тут же, брошенный в кустахсадовой клумбы разоренной, —обрубок статуи: замшенный,изглоданный дождями Вакх.
Зияют впадины глазници скулы язвами изрыты,весь почернел кумир забытый,добыча прели и мокриц.Но меж кудрей еще целатугая гроздка винограда,и хмель таинственной Элладыв припухлой нежности чела.
Как не узнать тебя, Жених,веселий грозных предводитель,хоть брошена твоя обительи нет вокруг менад твоих!О, вещий тлен! Печаль хвощей,струящихся из чаши Вакха,журчанье Леты, слезы праха,слепая жалоба вещей…
В аллеях — призрак каждый куст,блуждаю долго, бесприютный,и слушаю, как шепот смутный,своих шагов по листьям хруст.О, грусть! Ушедший в вечность деньи этот сон о мертвом боге,пустынный дом и на порогемоя скитальческая тень.
Прага, 1923
Юг («Июлем раскаленный юг…»)
В.А. Злобину
Июлем раскаленный юг,пылающее море,вдали — туманный полукругтаврических предгорий,костёр полуденных небес,кипенье голубое,цикады знойно-звонкий трески шелесты прибоя,да чайка: вскрикнет и нырнет,и, выгибая спины,выплёскиваются из вод веселые дельфины.
Симеиз, 1919
Биот («Спит городок на холмике крутом…»)
А. Н. Гиппиус
Спит городок на холмике крутом,весь — будто с заводной шкатулки.Дерюгой пахнут, гарью и виномступенчатые переулки.
Над домом дом, ныряют тупики,как западни проходы глухи,под сводами — железные крюкии в окнах черные старухи.
Часовня у разваленной стеныпоникла в непробудной дрёме.На перекрестке лепет тишины,струя в чугунном водоеме.
Бежит-журчит, и брызги на чугун,грядущий день — как день вчерашний.И время, старенький слепой горбун,бьет в колокол на башне.
Биот, 1928
Струя в водоеме («Я в земле родилась…»)
Я в земле родилась,из земли поднялась,мне родимый отецледяной студенец,темной глуби верна,я всегда холодна,дни и ночи журчу,тишиной бормочу.Эта площадь вокруг —заколдованный круг,эти стены — как сныот моей тишины,за годами годазаклинает вода,ворожит водоемключевым серебром.Ни покоя, ни сна,только звон чугуна,ни друзья, ни враги —только чьи-то шаги,только чья-то рукаприкоснется слегка,чей-то жаждущий ротосторожно прильнет.И бегу я, бегу,отдохнуть не могу,никогда не усну,не вернусь в глубину,упокоив моюстуденую струю.Я в земле родилась,из земли поднялась…
Биот, 1928
«Все в мире вечно и связано…»
Все в мире вечно и связано,хоть смутно светить звезда.Всему дорога указана,только не знаем — куда.
Любовь коснется случайная,иль чья-то жизнь позовет, —молитва сбудется тайная,тайна любви не прейдет.
Одно движенье небрежное, —судьба постучит в окно,и ты разбудил неизбежное:все навсегда решено.
Париж, 1940
Стена («В окне моем неровная стена…»)
М.А. Форштетеру
В окне моем неровная стенавечерним золотом озарена,а снизу, со ступени на ступень,по ней скользит, едва заметно, тень.
Все выше, выше к трубам дымовым,все ближе к небу этот синий дым,еще немного — станет он мутней,поглотит стену и растает с ней.
И всматриваясь в медленную тень,я чувствую, как умирает день,как уплывает в звездные поляусталая, вечерняя земля.
Париж, 1940
Нищий («В городском саду за рекой…»)
В городском саду за рекой,под каштанами, день-деньскойстарый нищий сидел на пне,всякий раз попадался мне.
Всякий раз минувшей зимой,через сад проходя домой,десять су я совал емув утешительную суму.
Он был очень убог и тощ, —на посту и в холод и в дождь,как заморщенный серый гриб,к придорожной траве прилип.
Всё о чём-то просил старик,но в его слова я не вник;что-то шамкал беззубый рот,да понять я не мог весь год.
А недавно я мимо брёл,никого в саду не нашёл, —только пень торчал сиротойнад примятой слегка травой.
И с тех пор, уж не первый день,мне мерещится этот пень,и на сердце комом тоска.Видно — я любил старика.
Париж, 1940
