Сергей Маковский - Вечер

СЕРГЕЙ МАКОВСКИЙ. ВЕЧЕР (Вторая книга стихов. 1918–1940). Париж, 1941

Посвящаю эту книгу моей матери

«Возлюбленная тишина…»

Возлюбленная тишина…

Ломоносов

Возлюбленная тишина,вечернее очарованье,виденьями какого снаовеяно твоё молчанье?

В прозрачном омуте небескакие призраки роятся,прообразы каких чудестобой встревоженные снятся?

Печаль земного бытия,благословение заката,неизреченные края,покинутые мной когда-то.

Слилось грядущее с былым,неизмеримое с ничтожным,и кажется пережитымвсё, что казалось невозможным…

ARS POETICA

Памяти Иннокентия Анненского

I. «Когда в тебя толпой ворвутся…»

Когда в тебя толпой ворвутсяслова, которых ты не ждал,и звуки спящие проснуться,которых ты не пробуждал;когда на землю с безучастьемвдруг взглянешь, и во тьме душиповеет холодом и счастьеми вечностью — тогда спеши,спеши облечь мгновенный трепетв пылающие ризы слов,души внимая волшебный лепет,журчанье тайных родников,и пусть на зов творящей мукиответит лирная строфа,словами вызывая звуки,невоплотимые в слова.

II. «Сначала, невесть откуда…»

Сначала, невесть откуда,не слова, а призраки словпозовут, и веяньем чудавзволнует невнятный зов.

Но образы брезжат смутно,не умею выразить их,забудется болью минутнойедва озаренный стих.

Лишь после долгой разлуки,иногда через год и два,вдруг той же услышу я мукизабытые мной слова.

Невольно за хором темнымунесешься в канувший бред,по дебрям скитаешься дрёмным,утерянный ищешь след.

За словом возникнет слово,увлекая печаль назад,душа возвращается сновав покинутый райский сад.

А там на ветвях, как звездынерожденных еще аиров,мерцают волшебные гроздысозвучных печали слов.

Париж, 1940

III. «Принять, как схимы чин, удел печали…»

Принять, как схимы чин, удел печали,отречься суеты, презреть гордыню;смиренью научась, благословляя дали,от ближнего уйти в свою пустыню;почувствовать, что ты один на свете,но говоришь устами всех живущих,что позвала тебя мечта тысячелетийи слышать призраки в веках грядущих;Заворожить себя самим собою,вверяя стих размерности певучей;сопричастить весь мир божественному строюисторгнутых из сердца тайнозвучий;от звука к слову и от слова к звуку,от мысли тайной к тайне воплощенья —отдать всего себя за сладостную муку,за горькое безумье вдохновенья.

Париж, 1940

Полдень («Пылает небо над пустыней…»)

Е.А. Жарновской

Пылает небо над пустыней,слепят полдневные лучи,далеко — море, в котловинелепечут горные ключи.Туда, в лесную тень, по скаламиду тропинкой не спеша.Каким-то счастьем небывалымтомится певчая душа.

Жук прожужжит иль свистнет птица,или в траве прошелестит —всё, всё земное будто снитсяи вечность тайную сулит,нездешней правдой сердце дышити чутко замирает вдруги в каждом звуке слышит, слышитнеслышный уху, тайный звук.

О, миг прозрения чудесный!Преображается земля,и дрёмой кажется небеснойнепостижимость бытия,всеозаряющим рассветомсияет полдень надо мной,и нет границы между светом,бессмертием и тишиной.

Cannet, 1931

«Уходят года, невольно…»

Уходят года, невольноподводишь итог судьбе.Душе признаваться больно,больней — молчать о себе.

Уходят года, с годамипрозрачней она, светлей,и жаль не сказать словамитого, что таится в ней.

На сердце одна усталость,но горько век не дожить.Так много вспомнить осталось,так много надо забыть.

Женева, 1939

«Я пришел к водоразделу…»

Я пришел к водоразделу:все тропы отныне — внизк заповедному пределустремниной в сумрак разбрелись.

Впереди — пустая вечность,непостижный путь земной.Призрачная бесконечность,все тот же морок и за мной.

Но светла небес дорогав даль немыслимую, ввысь…Дух мой, созидатель Бога,в свое бессмертье вознесись!

Вечер («Все слезы к старости да сны воспоминанья…»)

Георгию Раевскому

Все слезы к старости да сны воспоминанья,душа утихшая — как озера водав завороженный час, когда своё мерцаньеотдаст ей нехотя вечерняя звезда.

День отсиял давно, уж ночи тени реют,уплыли дымами далекие луга,былое ожило, и призраками веютв сон утонувшие, слепые берега.

Всё тише, всё темней… Но глубь воды зеркальнойугаснуть не спешит: в лазури озерной,покинув небеса, клубится остров дальнийи озаряется последней тишиной.

Париж, 1938

«Мою любовь, земное бремя…»

Георгию Иванову

Мою любовь, земное бремя,всеисцеляющее времясожгло на медленных кострах,какой-то срок предельный дожит,Теперь ничто уж не встревожитлюбви испепеленной прах.

Воспоминания туманней,и каждый день обетованнейв душе хранительный покой,и призрак вечности лазурной —как ангел над могильной урнойс благословляющей рукой.

Париж, 1924

Зов («Не о своей судьбе немилой…»)

Не о своей судьбе немилой,не о себе моя печаль.Я вспоминаю все, что было,невозвратимого мне жаль…

Ах, этой грусти первороднойне умолкает темный зов,звучит, как благовест подводныйиз потонувших городов.

И знаю: душу к мертвой далине тщетно призывает он,не только сон моей печали —минувшего заклятый сон.

Пусть в жизни времени земномусебя на гибель отдаю,послушен я и здесь иномунеузнанному бытию,

и то, что было или будет,преображенный мой двойникуж видит там, где все пребудети вечностью предстанет миг.

Женева, 1939

«Стонет ночь, куда-то манит…»

Стонет ночь, куда-то манит,вся слезами исходя,в окна мелко барабанитдробь осеннего дождя.

Стонет ночь о неизбывном,нерушимом в мире зле,о каком-то счастье дивном,недоступном на земле,

о далёком, безвозвратном,где-то бывшем так давно,что на языке понятномне расскажешь всё равно.

Сердце маятное дремлет,слушая родную жуть,безысходным слёзам внемлет,не дает уснуть.

Париж, 1940

Собор («Кочуя по сводчатым хорам…»)

Кочуя по сводчатым хорам,качается бронзовый звон.Плывут серомраморным боромстволы полуколонн.

Дышу тишиною собораи слушаю колокола.От строгости Божьего взорадуша изнемогла.

Молюсь о любви чудотворной,не помню ни злобы, ни зла.Веригами вечности чернойгремят колокола.

Прага, 1922