Дмитрий Кедрин - Стихотворения и поэмы

Дореволюционная поэзия была богата образами, в которых переданы тончайшие переживания и думы человека о семье, природе, любви. Были, конечно, и замечательные образы человека в труде. Но они оставались эпизодичными, не составляли основу произведения. Наша послереволюционная поэзия с нарастающей силой стремилась показать труд как основное явление человеческой жизни, человека труда как главного героя эпохи.

Поэзия Кедрина изобилует множеством образов и мотивов. Но труд — творчество — красота, как триединый сквозной образ, проходят через все сочинения поэта (вплоть до неоконченной поэмы «Семья», помеченной 1945 годом), раскрывая существо его поэтической работы. Вот небольшое стихотворение о древнегреческом математике Архимеде. О нем существует много стихов — от трагических до шуточных. Чем же привлек внимание Кедрина столь далекий наш предок?

На рейде в Сиракузах стояли корабли римлян. Один из солдат уже занес меч над знаменитым математиком. А он все продолжал «окружность вписывать в чертеж», продолжал работать. И вот концовка этого короткого стихотворения. Поэт говорит от своего имени:

Ах, если б смерть — лихую гостью —Мне так же встретить повезло,Как Архимед, чертивший тростьюВ минуту гибели — число!

Даже такую вечную и непреходящую тему поэзии, как смерть, Дмитрий Кедрин сумел раскрыть в духе своего трудового понимания человеческого бытия.

Это единство всех поэтических циклов и стройность историко-философской концепции поэта являются результатом больших творческих поисков и кропотливого каждодневного труда. «Необходимо совершенно беспощадное отношение к себе, — писал Дмитрий Кедрин. — Требуйте от себя абсолютной честности, не выпускайте стихи из рук, пока замечаете в них хотя бы один недостаток».

Такой взыскательности поэт требовал и от других, но прежде всего от самого себя. Он никогда не гонялся за легким успехом, за суетливой и шумной рекламой окололитературных людей. Творения классиков наших — Пушкина и Лермонтова, Тютчева и Некрасова, Алексея Толстого и Блока — были для него нравственным и художественным камертоном, по которому он то и дело сверял звучание своего сердца и своего стиха.

К голосам поэтов, представленных в «Библиотеке советской поэзии», добавляется голос Дмитрия Кедрина, хорошо различимый и внятно звучащий.

Стихотворения

Кукла

Как темно в этом доме!Тут царствует грузчик багровый,Под нетрезвую рукуТебя колотивший не раз…На окне моем — кукла.От этой красотки безбровойКак тебе оторватьВасильки загоревшихся глаз?

Что ж!Прильни к моим стекламИ красные пальчики высунь…Пес мой куклу изгрыз,На подстилке ее теребя.Кукле много недель,Кукла стала курносой и лысой.Но не все ли равно?Как она взволновала тебя!

Лишь однажды я видел:Блистали в такой же заботеЭти синие очи,Когда у соседских воротГоворил с тобой мальчик,Что в каменном доме напротивКрасный галстучек носит,Задорные песни поет.

Как темно в этом доме!Ворвись в эту нору сыруюТы, о время мое!Размечи этот нищий уют!Тут дерутся мужчины,Тут женщины тряпки воруют,Сквернословят, судачат,Юродствуют, плачут и пьют.

Дорогая моя!Что же будет с тобой?НеужелиИ тебе между нихСуждена эта горькая часть?Неужели и тыВ этой доле, что смерти тяжеле,В девять — пить,В десять — врать,И в двенадцатьНаучишься красть?

Неужели и тыПогрузишься в попойку и в драку,По намекам поймешь,Что любовь твоя —Ходкий товар,Углем вычернишь брови,Нацепишь на шею собаку,Красный зонтик возьмешьИ пойдешь на Покровский бульвар?Нет, моя дорогая!Прекрасная нежность во взорахТой великой страны,Что качала твою колыбель!

След труда и борьбы —На руке ее известь и порох,И под этой рукойЭтой долиБояться тебе ль?

Для того ли, скажи,Чтобы в ужасе,С черствою коркойТы бежала в чуланПод хмельную отцовскую дичь, —Надрывался Дзержинский,Выкашливал легкие Горький,Десять жизней людскихОтработал Владимир Ильич?

И когда сквозь дремотуОпять я услышу, что начатПолуночный содом,Что орет забулдыга отец,Что валúтся посуда,Что голос твой тоненький плачет, —О терпенье мое,Оборвешься же ты наконец!

И придут комсомольцы,И пьяного грузчика свяжут,И нагрянут в чулан,Где ты дремлешь, свернувшись в   калач,И оденут тебя,И возьмут твои вещи,И скажут:— Дорогая!Пойдем,Мы дадим тебе куклу.Не плачь!

1932

Поединок

К нам в гости приходит мальчикСо сросшимися бровями,Пунцовый густой румянецНа смуглых его щеках.Когда вы садитесь рядом,Я чувствую, что меж вамиЯ скучный, немножко лишний,Педант в роговых очках.

Глаза твои лгать не могут.Как много огня теперь в них!А как они были тусклы…Откуда же он воскрес?Ах, этот румяный мальчик!Итак, это мой соперник,Итак, это мой Мартынов,Итак, это мой Дантес!

Ну что ж! Нас рассудит параСтволов роковых ЛепажаНа дальней глухой полянке,Под Мамонтовкой, в лесу.Два вежливых секунданта,Под горкой — два экипажаДа седенький доктор в черном,С очками на злом носу.

Послушай-ка, дорогая!Над нами шумит эпоха,И разве не наше сердцеАрена ее борьбы?Виновен ли этот мальчикВ проклятых палочках Коха,Что ставило нездоровьеВ колеса моей судьбы?

Наверно, он физкультурник,Из тех, чья лихая стайкаЗабила на стадионеИспании два гола.Как мягко и как свободноЕго голубая майкаТугие гибкие плечиСтянула и облегла!

А знаешь, мы не подымемСтволов роковых ЛепажаНа дальней глухой полянке,Под Мамонтовкой, в лесу.Я лучше приду к вам в гостиИ, если позволишь, дажеИгрушку из МосторгинаДешевую принесу.

Твой сын, твой малыш безбровый,Покоится в колыбели.Он важно пускает слюни,Вполне довольный собой.Тебя ли мне ненавидетьИ ревновать к тебе ли,Когда я так опечаленТвоей морщинкой любой?

Ему покажу я рожки,Спрошу: — Как дела, Егорыч? —И, мирно напившись чаю,Пешком побреду домой.И лишь закурю дорогой,Почуяв на сердце горечь,Что наша любовь не вышла,Что этот малыш — не мой.

1933

Кровинка

Родная кровинка течет в ее жилах,И больно — пусть век мою слабость   простит —От глаз ее жалких, от рук ее милыхОтречься и память со счетов скостить.

Выветриваясь, по куску выпадая,Душа искрошилась, как зуб, до корня.Шли годы, и эта полуседая,Тщедушная женщина — мать у меня?

Убогая! Где твоя прежняя сила?Какою дорогой в могилу слегла?Влюблялась, кисейные платья носила,Читала Некрасова, смуглой была.

Растоптана зверем, чье прозвище — рынок,Раздавлена грузом матрасов и соф,Сгорела на пламени всех керосинок,Пылающих в недрах кухонных Голгоф.

И вот они — вечная песенка жалоб,Сонливость да втертый в морщины желток,И милый, по-детски свисающий на лоб,Скупой, седоватый теперь, завиток.

Так попусту, так бесполезно и глупоДотла допылала твоя красота!Дымящимся паром кипящего супаВесь мир от тебя заслонила плита!

В истрепанных туфлях, потертых и рыжих,С кошелкой, в пальто, что не греет душú,Привыкла блуждать между рыночных   выжиг,Торгуясь, клянясь, скопидомя гроши.

Трудна эта доля, и жребий несладок:Пугаться трамваев, бояться людей,Толкаться в хвостах продуктовых палатокСреди завсегдатаев очередей.

Но желчи не слышно в ее укоризне,Очаг не наскучил ей, наоборот:Ей быть и не снилось хозяйкою жизни,А только властительницей сковород.

Она умоляет: «Родимый, потише!Живи не спеша, не волнуйся, дитя!Давай проживем, как подпольные мыши,Что ночью глубокой в подвалах свистят!»

Затем, что она проповедует примус,Затем, что она меж людьми, как в лесу, —Мою угловатую непримиримостьК мышиной судьбе я, как знамя, несу.

Мне хочется расколдовать ее морок,Взять под руку мать, как слепое дитя,От противней чадных, от жирных конфорокУвесть ее на берег мира, хотя

Я знаю: он будет ей чуден и жуток,Тот солнечный берег житейской реки…Слепую от шор, охромевшую в путах,Я все ж поведу ее ей вопреки!

1933