Стихотворения и поэмы. Том 2. Неизданное при жизни - Тихон Васильевич Чурилин
Это из книги двадцатилетнего поэта Божидара «Распевочное единство», книги, написанной «великолепно горящим языком, с острыми и самобытными терминами, с новизной основных положений». Приведённые строки в достаточной мере вскрывают тончайшее филологическое исследование поэта.
Нас поражает проникновенное знание тайников сладостных речи русской, старческая умудрённость юноши.
Мы приведём ещё один отрывок из «Распевочного единства», чтобы в ясности была видна строгость и красочность прозаического языка писателя, а также тончайшее, мыслителя, умозрение.
«Но не точное исследование об оборотнях было моей задачей: в плоть облекал я умозрительную думу о всеобщем и скоп-ном единстве, к которому стремится всё. Стопа, стих, стишие, стихотворение – уподоблением претворяются в разрастающиеся двигатели единого духовного двига творца.
…вся движимая задача творчества устремляется в изыскание некого единого размера – устава того дивного снаряда бытия, что есть совершенная вселенная; глухая дума о снаряде том – осколки думы Божества о своём едином теле, разрушенном бытии ради частичного существования особей.
Как марево в душе творца – образ этого устава, устремляясь к нему, он спотыкается о свои собственные орудия, каждый обладающий собственным размером движения, но, соединяя все эти размеры в одно, творец маревным уставом отражается (несовершенно) на устав вселенский и в этом его высшее упоение бытия».
Каждый раз, упоминая Божидара, мы испытываем глубокое волнение.
Судьба, старая ведьма, не пощадила его, как не пощадила она другого – Ницше.
Вещи нити судеб обоих мозгопашцев, в нашем представлении, сонапряжённые в параллельности.
«Бубенщик выбит из седла на скаку: из рук его вылетел Бубен, покатился, покатился и обернулся маленьким веночком на могилу».
«Бубен», может быть, первый звук удара подросшего человечества – в неизбежное» (Николай Асеев).
«Бубен» – сборник стихов Божидара. Ещё немного стихов и прозы. Вот и всё, что оставил нам юноша-будетлянин.
Сияющие качества восприятия мировой совокупности, также подлинно творческий вплотной подход к вещам, пленительное внедрение в вещи, как таковые, жизненное сосуществование в них.
И ещё, как трепетно нам в юноше зреть непостижимое, седого человека, свойство прозорливости.
Крылатая юношеская поступь, непрестанное скольжение по краю небытия.
«Двенадцать стихотворений – двенадцать ударов в лицо смерти. Каждое сильно и страшно не в силу своей замогильной невозвратности, а в силу своей нерождённой неожиданности. Какая-то огромная воля заключена здесь в каждую букву. Это холодные снаряды огромной взрывчатой силы».
Отсюда его хрупкая грусть, так ясно сквозящая в стихах, что, на наш взгляд, сближает Божидара с Иннокентием Анненским: утренняя и вечерняя зори!
Поэт отчётливо являл себе относительность нашей познавательной способности и в то же время мудро признавал её ценность человеческую.
И тем не менее упорно искал он тот совершенный снаряд познания, искание коего он сам же назвал древней бредней колдунов о неком мудростном камне. Тяжкий рок его постигнул!
Николай Асеев
«…а всядем, братiе, на свои
бръзыя комони, да позрим синего Дону»
«Слово о плъку Игоревѣ»
В первом «Временнике»[8] находятся два превосходных изыскания. Одно принадлежит Хлебникову: «Перечень. Азбука ума»; другое: «Ухват языка. Приставки» – Николаю Асееву. В то время как у четырёх предыдущих чувственность закована, здесь вдруг из нагромождённых глыб показывается живая плоть.
Силуэт трепетный её, то в синеве неба на лужном просторе или в степной необъятности, то сдавленный сериозностью и холодностью городской. Любовь его вплетается в космос.
Поля, степи, леса, города, сёла, воды, звериный мир внедряются в поток его любовный. Громоздятся друг на друга, мелькают гранями различными во взоре нашем. Лицо любви его открыто явлениям мировым и человеческим, они, в свою очередь, отражаются в нём, и отражённые ярчают снова, но уже в нас.
Вал за валом, гребень за гребнем вздымается грудь поэта страсть-любовью к небу.
В «Оксане» столь мощно вылита она в форму, настолько выпукла форма эта, что кажется, материал, из которого созидал Асеев, не слова, а камень грановитый.
Бурлит казачья кровь в поэте, сжигает мозг, даёт ей он волю и дарит нам, в свежести и яркости небывалой, стихотворения «Тунь» и «Гремль II-ой». Обаятельнейший синтез восприятий древней столицы нашей Москвы.
В этом разгуле, пущенном на полный, безудержный, казалось, скок, чувствуется воля сильная.
«Лётное слово его облетает легко город, страну, мир, задевает крылами множество губ, перекликая многоповторённым эхом». «Песня Андрия»[9], смертным овеем обвеянная, древнеросски предельно насыщена.
Сонная, тусклая ночная жуть в его стишие «Шёпот», «Гудошная» полна печалью грустной.
«Осада неба» памяти поэта Божидара, по ритму и формовке строгой, подобна твёрду алмазному.
И велик был стиха его скорбный и соратный пафос.
Борис Пастернак
«…ces pâtres contemplatifs, dont l’origine
était aussi inconnue que celle du vent ou que la
demeure des vieilles lunes…»
J. Barbey d’Aurevilly«Цыгане» – одно из лучших стихотворений Пастернака.
Кого из поэтов не пленяло это древнее, неразгаданное племя, оголённая, жаркая плоть человеческая?
«В тот день, когда они исчезнут, мир потеряет, правда, не добродетель, но одну частицу своей плоти», – заключает свою статью о цыганах Сен-Виктор.
И кому, как не народу русскому, благодаря смежности земель славянских и азиатских, встретившему взор свой со взором азийским, так близка и дорога жизнь цыганская?
Краше всего она – в складне поэзии русской. Въявь, как ослепительны и чародивы образы Пастернака. Поистине, прочтя его «Цыган», можно уверовать в переселение душ, или, быть может, поэту была домирным очагом утроба цыганская, или мы вместе с Новалисом должны согласиться, что «Поэзия растворяет чужое бытие в своём» и что «Поэт понимает природу лучше, чем какой-нибудь учёный».
И действительно: «Люди сумели разобрать египетские иероглифы и ниневийские клинообразные надписи, – говорит Сен-Виктор, – никто ещё не разгадал загадку этого племени живого и существующего. Обязанность ли философа, или натуралиста разобрать его душу, по-видимому, лишённую всех особенностей мышления и морального чувства. Народ без традиций, состоящий из индивидуальностей, лишённых памяти. Какое чудо сохранило этот слиток столь подвижных молекул? У него нет истории; придя к нам в сказочном облике, он привык жить в нём и так сгустил все тени, что сам не мог бы отличить теперь реальности от своих вымыслов. Никаких воспоминаний о первобытной истории, никакой тоски по родной земле.
Можно подумать, что в первый же день своего исхода он перешёл вплавь реку забвения».
Под стать только поэту подобная задача, и как мастерски выполнил её Пастернак.
Молдаванская плоть, по природе своей обнажённая и пламенная, раскалённая солнцем, упоённая звездью небесною, окована в русле стиха крепкого, гранённого в форме своей.
Пылающая, живописная и красочная образность, вертелью сладчайшею, чувственною кружит и пьянит нас.
Василий Каменский
…не к постижению только идём мы, как
будничные и досужие поискиватели, но и не на
ходулях учёности, – лёгкими лётчиками к
познанью крылим мы – всё единя для единого
покрыла ВСЕВЕДЕНИЯ.
БОЖИДАРБудучи одним из основоположников
