Адам Мицкевич - Стихотворения
Своей назвал тебя. И, словно окрыленный,
Я ныне шел к тебе, счастливый и влюбленный.
Услышать милый смех, увидеть взор живой.
Но отведенный взгляд, но вздох невольный твой
Укором отдались в моей груди стесненной,
И я не оскорбил невинности смущенной,
Я был почтителен к стыдливости немой.
Стыдливость и печаль для милой – украшенье,
Но если совести жестокое смятенье
Под ними кроется, твою терзая грудь,
На что твоя печаль, твой стыд мне, дорогая,
Не огорчай меня, краснея и вздыхая,
Несовершенною, зато счастливой будь!
[1825–1826]
* * *
Где, синих глаз твоих озарены огнем,Небесные цветы взошли в былые лета,Потом цветы я рвал для твоего букета,Но горькая полынь уже таилась в нем.Когда бурьян и терн покрыли все кругом,Ужель средь них цветок увянет до расцвета?Прими теперь букет, хоть скудный, от поэтаНа память о земле, сродйившей нас в былом.Ах, сердце, отстрадав, как этот луг, увяло.Огнем прекрасных чувств оно тебя питало,Когда я молод был и был тобой любим.Хоть по своей вине оно преступным стало,Хоть много мучилось, принадлежа другим,Не презирай его – ведь ты владела им.
[1825–1826]
ЯСТРЕБ
Несчастный ястреб! Здесь, под чуждым Зодиаком,Заброшен бурею вдаль от родных дубрав,Упал на палубу и, крылья распластав,Весь мокрый, на людей глядит померкшим зраком.Но не грозит ему безбожная рука,Он в безопасности, как на вершине дуба.Он гость, Джованна, гость, а гостя встретить грубо,То значит – бури гнев навлечь на моряка.Так вспомни, обозри весь путь, судьбой нам данный;По морю жизни ты средь хищников плыла,Я в бурях утомлял намокшие крыла.Оставь же милых слов, пустых надежд обманы,В опасности сама, не ставь другим капканы
[1825–1826]
* * *
Ответь, Поэзия! Где кисть твоя живая?Хочу писать, но жар и сердца и умаТак слаб, как будто ритм и звук – его тюрьма,Где сквозь решетку мысль не узнаешь, читая.Поэзия! Где страсть, где мощь твоя былая?Пою, но для кого? Но где она сама?Так внемлет соловью душистой ночи тьма,А под землей, один, бежит ручей, рыдая.Не только ангелы сознанья – звук и цвет,Но и перо – наш друг, невольник и рабочий,Здесь, на чужой земле, не знает прав поэта.Он чертит знаков сеть, но песни новой нет,Им новой музыкой не зазвучать средь ночи,Его возлюбленной не будет песня спета.
[1825–1826]
ДОКТОРУ С, ПРЕДПРИНИМАЮЩЕМУ НАУЧНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ В АЗИЮ ДЛЯ ИЗУЧЕНИЯ ЕСТЕСТВЕННОЙ ИСТОРИИ
Жрец Эскулапа ты, язычник ты заклятый,Чтоб твоего божка признали азиаты,Вступаешь, не страшась, со смертью в поединок,Покинувши сердца тоскующих литвинок,Ты не умрешь с тоски: и Средь чужого краяТебе, как друг, близка любая тварь земная,И узнаёшь, взглянув в высь неба голубого,Как подданных король, ты жителя любого.И сразу скажешь ты, откуда эта птицаИ сколько лет еще ей над землей носиться.Тебя не устрашит морей прибой бурливый,В их глубину влечет тебя твой дух пытливый.Ты спустишься туда, где под волнами скрытыРастенья водные, питомцы Амфитриты.Причудлив облик их, как сновиденье, сказка,И, как у радуги, изменчива окраска.Звезда морская там дно моря освещает,Об Аристотеле фонарь напоминает,Ладья с живым веслом скользит в стеклянной зыби,Мечами острыми сражаются там рыбы.Немало там чудес, однако пилигримаПодстерегает смерть на дне неуловимо.Оставим царства рыб, подводные темницы,На суше много тайн для разума таится!Волшебник, превратишь ты, палочку взяв в руки,И астраханские пески в исток науки.Раздвинем горы мы, чтоб в кузнице природыНайти сокровища и рудные породы.Не драгоценности, в которых много блеска,Ценю открытия, значенье коих веско,И я готов уйти от россыпи лучистойК геодам, запертым на ключ из аметиста.Ты знаешь, как они в земном возникли чреве?Когда наш праотец в раю вздохнул о Еве,То этот вздох любви невинной, первороднойБыл заключен землей в сей камень благородный.Нам иудейские о том вещают знаки,Которые архив земли хранит во мраке.Гумбольдт ключи тебе даст к этим алфавитам,Биографом земли ты станешь знаменитым.Пугает летопись земная свитком длинным,Года земли сочтешь ты по пластам, морщинам.А если в чем пробел загадочный случится,Ты мамонта о том спроси, как очевидца.«Боянус!» – крикнешь ты, будя земные недра.Покинет ложе он из каменного кедра,Протрет глаза, и пасть раскроет, и ответит,Расскажет, как текла, жизнь сорока столетий.Как мир, она стара, как чудо, неизвестна,Правдива, словно счет, и, как мечта, чудесна!Прощай! Витай в былом средь сгинувших величийИ матери-земле напомни век девичий.А я на путь иной вступить надеюсь скоро:О будущем завел я с небом разговоры.На звезды поглядел как астролог, пытливо,Увидел странствий всех моих конец счастливый.Тогда, свой пыльный лоб от зноя освежая,Разбавим неманской струей вино Токая,Чтоб мудрым королем науки величалиТого, кто первый дно исследует в бокале.Тогда враги добра и разума все сгинут,Тогда вернувшихся друзья опять обнимут,Чтоб мы о тяжких днях разлуки и печали,Как о делах давно минувших, вспоминали!
[1827]
НА ГРЕЧЕСКУЮ КОМНАТУ В ДОМЕ КНЯГИНИ ЗИНАИДЫ ВОЛКОНСКОЙ В МОСКВЕ
Я следовал во мгле по черному эбенуЗа звездоокою в хитоне белотканом.Где я? За Летою? Иль мумией нетленной,Мощами городов лежит здесь Геркуланум?О нет! Весь древний мир восстал здесь из былогоПо слову Красоты, хоть и не ожил снова.Мир мозаичный весь! В нем каждая частицаВеличья памятник, искусство в ней таится.Тут не решаешься на камень ставить ногуГлядит с него лицо языческого бога:Стыдясь за свой позор, гневливо он взираетНа тех, кто древнее величье попирает,И снова прячется во мраморное лоно,Откуда был добыт резцом во время оно.Вот усыпальницы, ваятелей творенья,Должны бы прах царей хранить от оскорбленья,Но сами выглядят, как прах непогребенный.Вот снятая глава неведомой колонныВся искалечена, среди своей же пыли,Валяется теперь, как череп на могиле.А вот и обелиск, пришлец из Мицраима,Едва он держится, так стар; но ясно зримыНа нем загадочного вида начертанья:То древних сфинксов речь, лишенная звучанья.Глубокий смысл таят иероглифы эти!Сном летаргическим здесь спит тысячелетьяМысль, в бальзамическое ввергнутая ложе,Как мумия, цела, но не воскресла все же!Но, смертный, не одни творения людскиеЗуб времени берет, – крошит он грудь стихии;Вот брошен на песок осколок самоцвета:Как солнце, самоцвет сверкал в былые лета,Покуда весь свой блеск он наконец не вылилИ, как погасшая звезда, не обессилел.Цела среди руин лишь статуя СатурнаДа около нее коринфской бронзы урна,Проснулась искра в ней, живет, не угасает.Эллады гений там, быть может, воскресает?Он поднял голову и вот, сверкнув очами,На крыльях радужных летит венчать лучамиИ дремлющих богинь, и олимпийцев лица,И твой прелестный лик, о нимфа-проводница.О, пусть все боги спят в стране воспоминанийСвоими бронзовыми, мраморными снами,Тебя б лишь пробудил, о нимфа-проводница,Тот, самый юный, бог, что и поныне чтится.Но он на виноград сменил Венеры лоноИ перси алые посасывает сонно.Великий грех, коль мы без жертв божка оставим!О нимфа чудная! Мы набожность проявим!Нет, смотрит свысока прелестнейшее око!И жезл Меркурия не бил бы столь жестоко!Надежды рушились. Безжалостно и строгоДуше в краю блаженств сказали: «Прочь с порога!»В мир смертных я вернусь о чем оповещая?Ах, расскажу, что был на полдороге к раю.Душа, полускорбя, уж полуликовала,И райская мне речь вполголоса звучалаСквозь райский полусвет в смешенье с полутенью,И получил, увы, я только полспасенья!
Москва, 1827
МОЕЙ ПРИЯТЕЛЬНИЦЕ
О, если б небеса мне подарили крылья,Что рвутся в вышину, как дух мятежный мой,Все ветры б одолел, без устали парил яИ долетел туда, где взор сияет твой.Потом готов навек я превратиться в птицу,Чтоб крылья подостлать ковром к твоим ногам,Когда уж не смогу я в небо возноситься,Покорствуя любви и времени богам.Заступница моя в дни горя и печали,Вознагради за то, что я в разлуке чах:Подумай – небеса твоим молитвам вняли,И радость пусть сверкнет огнем в твоих глазах.О, если претерпеть свои я мог мученьяИ боль перенести чужих сумел я мук,Тебе обязан я. С тех пор мое стремленьеЖить, чтоб тебя за то благодарить, мой друг.О легкомысленный! Ужель земным даяньемТебя, небесную, могу вознаградить?Ты на уста мои кладешь печать молчанья,И должен чувства я в душе своей таить.Но в небе знают всё, как люди б ни скрывали,И там ведется счет всем подвигам твоим:Пером из хрусталя на каменной скрижалиЗаписывает их вседневно херувим.
[1827]
